Malin Kivelä
HJÄRTAT
© Malin Kivelä (2019)
Published in the Russian Language by arrangement with Rights & Brands.
© Ulla Donner, дизайн обложки
© Лида Стародубцева, перевод на русский язык, 2021
© Издание на русском языке, оформление. No Kidding Press, 2021
Вот берег
зимой.
Темнота
над заливом.
Буря склоняет
деревья.
Плывут большие
суда.
Их свет.
Вот кто-то идет
по песку
по ледяному песку.
У меня тонкая, тонкая кожа. Сквозь нее видно всё. Лопнувшие сосуды вдоль голени и под носом. И на переносице: как будто от тесной оправы очков, которые долго не снимали. Бирюзовые, широкие, вьются по рукам вены, вверх и вниз. В таких местах тайная система каналов моего тела становится явной. Подняв лицо к лампам дневного света на потолке, вижу свои веки изнутри. Крошечные капилляры сплетаются в сети, абсолютно симметричные в своей асимметрии. Каждую секунду они наполняются кровью из сердца, каждую секунду. Вот сейчас, и сейчас, и сейчас. Я сижу на пластмассовом стуле, в руке стакан воды. За автоматической стеклянной дверью стоит скорая. Никуда не спешит. Рядом человек в красно-желтой униформе, курит. Я наливаю в стакан еще воды. Жду. Сигаретный дым проникает в фойе. Я закрываю глаза, откинувшись на спинку стула. Всё вокруг приходит в движение: вихри света, звука, волны тепла.
ЧТО-ТО в легких, чего НЕ ДОЛЖНО БЫТЬ.
(Урсула Анкер Ульсен, «Перед отправлением»)
В тот раз я шла по берегу залива, была зима. Минус двадцать два, вдоль пушистой набережной свисали покрытые инеем ветви берез. Иней был на каждом дереве, плел замысловатое кружево на концах ветвей. Навстречу попадались только юные: мягкие раскрасневшиеся щеки, локоны из-под вязаных шапок. Все они смотрели прямо мне в глаза, улыбались. Вот я снова одна из них, так я думала. Почти одна из них. Скоро стану. Совсем скоро. Может быть, я уже казалась одной из них – если скользнуть взглядом, не присматриваясь. В тот раз, когда я шла по берегу залива, была зима. Ничего красивее я в жизни не видела. Помню, так и думала: в жизни не видела ничего красивее.
Люблю, когда во рту ранки. Крошечные, ноющие язвочки: на деснах, иногда на внутренней стороне щеки. Люблю пузырьки на коже, синяки. Наверное, они дают мне понять, что я – это я. Я знаю, как саднят мои ранки, именно такие, именно на мне. Они со мной всю жизнь. Например, трещинки в уголках рта – как мне говорили, от нехватки витамина С. Они возникали часто, особенно в детстве. Смородина и апельсины не помогали. Вот опять губы потрескались. Стоит подняться – мир шатается, в глазах темнеет, краем глаза ловлю светящихся червячков. Всё как всегда. Как всегда. И в этом есть утешение. Вокруг меня очерчен круг – это я.
В тот раз я шла по берегу залива, была зима. Но это был другой раз. Это было давно, в какой-то другой жизни. Сейчас не то, что тогда. Сейчас всё иначе. Сейчас птицы сидят на ветках рябины вокруг парковки – явные, как черные кляксы. Как тогда уже никогда не будет. Сейчас есть сейчас, наступил новый год, все меня успокаивают. Есть профессиональные знания, есть статистика, есть электричество, есть неотложная помощь. Солнце шлепает лучами по грязному окну. Всё можно исправить, всё уже исправили. Я выхожу.
Чуть тронешь – и у меня уже синяк. Иногда я нахожу у себя огромный синий кровоподтек, даже не зная, откуда такой взялся. Постепенно он становится лиловым, с прожилками – особенно если на бедре, где жир крепко стиснут мышцами. Потом зеленеет, желтеет. Под конец сливается с окружением, делая вид, что его никогда и не было.
В детстве у меня часто шла носом кровь. Стоило легонько удариться – текла рекой. Все приходили в ужас, не понимая, что для меня это обычное дело, ничего страшного, это просто я как есть. Тогда я и стала догадываться, что люди не мыслят рационально, особенно взрослые. Я видела страх в их глазах – и всё из-за какой-то там крови. А она лилась и лилась рекой – и когда я подросла, и когда стала совсем взрослой. Люди вокруг удивлялись всё больше, но мало-помалу удивление стало сменяться отвращением. Его перестали скрывать. Во время беременности кровь прямо-таки хлестала из носа. В метро, в магазине, на пешеходном переходе.
Я люблю сухие губы. Их четкую текстуру. Люблю только что проснувшихся людей. Зевающих, в сонной испарине или чуть озябших. Тянущих руку за теплым свитером. Меня завораживает их особая бледность, особые мешки под глазами, легкая дряблость кожи. Атопический дерматит, шелушение вокруг носа. Люблю промокших под дождем, что не успели еще собраться, надеть на себя внешность. Их мягкость вокруг глаз, поновевшую кожу. Намек на истоки тела: сколько бы ему ни было лет, в теле всегда есть изначальное. Чем обнаженней, тем ближе. Тем новее. Тем виднее следы уязвимости. И пупырышки на тонком. Складки. Знаки, следы.
Может быть, меня влекут щели? Где щель – там может быть и дыра. Прореха, разрыв. Проходы. Ямы, в которых неизвестно что, ход в темноту. Пропасть, где происходит нечто невыразимое словами. Ущелья, где таится наше незнание друг о друге. Где может случиться всё что угодно.
Но на самом деле меня, как и других, пожалуй, всё же тянет к гладкому, удобному, надежному. Есть предел несовершенству. И он близок. Слишком много ссадин в неудачных местах. Старческая забывчивость. Дрожь в руках в самый неподходящий – и даже неопасный – момент. Большинство пятен. Неприятный запах, который непрошеным гостем растекается повсюду.
Та прогулка у воды. Самые холодные дни той зимы. Приглушенные звуки, как будто всё вокруг было обито войлоком. Рукавицы, рты, легкие кружащие снежинки. Мои осторожные шаги. Я шла под березами, превращенными тяжестью снега в ивы, и вдруг увидела стеклянное дерево.
Над открытыми водами залива клубился морозный пар, будто море кипело (на самом деле – наоборот). Вечно черное небо. Темно-синее, в черноту. Около часа пополудни – короткий проблеск света в больничном окне. Я вышла около семи. Обледенелые рты памятника Сибелиусу безмолвствовали в заснеженном парке. Отъезжали последние автобусы с туристами, вскидывались последние вспышки фотокамер.
Каждый день я старалась дойти до кафе, что за катерами на приколе и купальней моржей. Сейчас понимаю, что пройти надо было от силы километр. В последний вечер я подобралась так близко, что почувствовала запах кофе и свежих булочек, увидела желтоватый свет в окнах, юных посетительниц кафе и их бойфрендов, уловила звон посуды, нимбом окружавший домик. Тело живет, пока самая слабая часть не подведет. Может, через сто лет, а может, еще до рождения. Или прямо сейчас. Прямо там. Мороз крепчал. Шаги мягких подошв на перине из ледяных кристаллов. Где-то на высоте далекий звон: мокрые ветки, должно быть, застыли мгновенно. Температура резко упала, и капли воды на кончиках остекленели. Каким же резким должен быть перепад, чтобы такое осуществилось? Было безветренно. Откуда же перезвон? Откуда эти скользящие тона? Я остановилась, широко раскрыв глаза, разинув рот. Прямо посреди дорожки. Прохожим пришлось меня обходить. Не подпуская ни единой мысли, я лишь смотрела и смотрела.
Стоит подумать, что я в безопасности, – и неприятности тут как тут. Стоит подумать о том, какая я здоровая, пусть даже с благодарным удивлением, как меня настигает болезнь. Порадуюсь, что, по крайней мере, герпеса нет – спустя пару часов на губе зудит пузырек. Или дело в тайных нейронных связях: какой-то нерв уже чует беду и шлет сигналы в мозг, заставляя думать именно о герпесе? Надо научиться кричать мыслям «нет». Стоит расслабиться – и смерть тут как тут. Твоя – или того, кто еще важнее.
Удерживая самолет в воздухе одной лишь силой мысли.
Я длю твою жизнь непрерывной, абсолютной сосредоточенностью.
Не отвлекаясь ни на секунду.
Я хотела рассказать о пустынях, о закатах, о путешествиях на автомобиле через всю Америку. О живущих в трейлерах старых женщинах: откинувшись назад, вытянув ноги в сапогах перед потрескивающим костром, они смотрят вдаль и вспоминают. Бывших любовников? Хотела рассказать об их седых волосах, стройных подвижных телах. Об их животных. Об их побеге. О зное, от которого дрожит воздух.
Когда я шла там, в тот последний вечер. Слова жгут огнем, и я не хочу.
Я предпочитаю холодные помещения, люблю кутаться – слой за слоем. Пледы, шарфы, шерстяные носки, шали. Люблю горячие батареи, люблю разводить огонь в камине, зажигать лампы, люблю спать под толстым одеялом, пить горячее и отчаянно, до головокружения зевать. Люблю, чтобы темнело в глазах, когда встаю – словно поднимаюсь на новую, неизведанную высоту.
Люблю ступать сухими, загорелыми ногами по горячему асфальту или по траве. Не люблю красные, отекшие стопы. Не люблю больничные носки. Люблю чуть отросшие, чистые, еще влажные после душа волосы, чуть выгоревшие на солнце. Чтобы выпавшие пряди обрамляли лицо, слегка отмечая контур. Не люблю промокшие зимние ботинки, иссиня-красные ноги. Люблю быть легкой, сухой, одетой в свободную, но не мешковатую одежду из хлопка, люблю беззвучно нестись вперед, без объяснений. Хочу идти, озаренная лучами солнца.
В тот раз мама сказала, что больное сердце не болит. Резкая, ясная боль – это от мышц и сухожилий в груди. И так всегда. Раковые опухоли не болят. Если болит – то это не рак. Мягкий, подвижный комок – это не рак. А больное сердце можно прооперировать. В нашей-то стране. И неважно, что сердце крошечное. И если у человека был рак, то он может вернуться. Но у нас-то в семье рака нет.
Мне нравится, когда моча красноватая от свеклы или отдает серой из-за спаржи. Нравится, когда после антибиотиков развивается грибок. Это логично, это я могу принять. Я хочу бегать, ходить. Двигаться до одурения. Люблю простые явления: когда ем острое, специи раздражают слизистую носа и я чихаю и сморкаюсь. Люблю, когда васаби обжигает рот. Люблю выпить много кофе, чтобы пробил холодный пот.
Был антициклон. Шестнадцать дней до и после Нового года: двадцать два – двадцать пять ниже нуля. Я устроилась на матрасе возле детской кроватки со стальной решеткой, в больничной палате, в конце белого коридора, в самой передовой стране мира. За несколько суток до того я родила ребенка, третьего сына, мальчика весом четыре килограмма и два грамма. Вечерами небо светилось оранжевым и розовым, а потом я опускала жалюзи. Я кормила младенца, и он засыпал. Я ложилась на матрас и изучала настенные часы, смотрела на деления, по которым гуляли стрелки, не задумываясь об их значении. Они не значили ничего. Случалось, что младенца записывали на обследование или анализы на определенный час, но тогда к нам заранее приходила медсестра и помогала собраться. Порой я засыпала, когда еще не было и восьми. Иногда тихо бубнил телевизор – шла какая-нибудь викторина. Я листала книгу, подаренную мне на Рождество. Читала по странице за раз, не больше. В тот раз я не могла читать. Буквы прыгали по бумаге и менялись местами, слова обретали новый смысл, фразы наполнялись головокружительно-случайным содержанием. Чаще всего я просто смотрела на фотографии: чайные чашки, платья, чемоданы, локомотивы, сигареты, маскарады в садах (взрослые и дети). Сады в сумерках. Сумерки светлее, чем наши. Лишь чуть темнее дня – но, без сомнения, сумерки. Или дело было в самих фотографиях? В технике? Сестры Вирджиния и Ванесса в шуршащих юбках, лежащие на потертых, но изысканных шезлонгах. Иногда я делала растяжку, совсем чуть-чуть. Больше никаких упражнений. Даже на пресс. Это было исключено, я бы просто не выдержала. Никто в отделении не задавал вопросов и не делился информацией. Никто не приходил измерить давление и взять кровь из детской пяточки. Я осталась одна. Дети в соседних палатах и медсестра, уткнувшаяся в компьютер в своем кабинете, не издавали звуков, как будто их и не было. В других частях больницы делали операции. У кого-то открывалось кровотечение, кто-то где-то не мог уснуть, кому-то вводили последнюю дозу лекарства, кто-то поливал цветок в горшке.
Другие родители ночевали дома или в «Доме Рональда Макдональда» неподалеку. Многие дети жили в больнице месяцами. Некоторые взрослые приезжали издалека, надолго или накоротко оставив дом, чтобы жить рядом с ребенком. Но они гуляли, разговаривали, пили кофе. Знакомились. Вместе ели чипсы, сидя перед телевизором в комнате отдыха. Кто знает, вдруг они становились друзьями на всю жизнь? Они шутили, болтая по телефону.
На двух выделенных мне полках я расставила свои вещи. Оказалось, что самое необходимое – это вовсе не так уж много. Трусы, футболки, свободные штаны, два шерстяных джемпера (один тонкий, другой толстый). Телефон, бумажник, зубная щетка, зубная паста, зубная нить, полотенце, бутылка для воды, жирный крем, пинцет, шоколад, прокладки, книга.
Будили каждое утро ровно в семь. Во всех коридорах включали лампы дневного света, и весь персонал больницы отправлялся к кофеваркам. Каждый раз кто-нибудь стучал в нашу дверь и, чуть приоткрыв ее, говорил: «Доброе утро». Это значило, что мне следует встать, свернуть матрас и как можно скорее заняться утренними процедурами. Обход начинался в восемь и тянулся до обеда, а то и дольше. Ближе к вечеру я вспоминала, что надо пройтись. Ноги к тому времени успевали отечь. Я натягивала на себя оба джемпера, плотные штаны, зимние ботинки, шерстяную шапку, куртку и рукавицы, не забыв сунуть в карман бумажник и телефон. Младенец оставался в палате под присмотром аппарата, неустанно измеряющего пульс, частоту дыхания и сатурацию и готового подать громкий сигнал тревоги, если показатели опустятся ниже или поднимутся выше границ допустимого. Иногда сигнал раздавался из-за отсоединившегося электрода. Перед выходом я заглядывала к медсестре – предупредить, что иду на прогулку. Та отвечала удивленным взглядом, явно не понимая, кто я такая и почему отчитываюсь. Всё ли у меня в порядке с головой? Однако мое появление давало ей повод оторваться от экрана, выпрямиться, на пару секунд уставиться в никуда, дать отдых глазам. Впрочем, медсестра быстро приходила в себя и выдавала обычное: Хорошо, что выходите. Надо подвигаться, развеяться… – порой с таким нажимом, что мне начинало казаться, будто в ее словах есть подтекст, который я не улавливаю из-за усталости. Я быстро шагала к двери, открывала ее и попадала в большой зал, потом сбегала вниз по лестнице, мимо картины, изображающей празднество в волшебном лесу, мимо комнаты, где рядком сидели женщины с молокоотсосами, потом долго шла по коридорам и наконец оказывалась на улице.
Я всегда выбирала одно и то же направление. В те дни я не придумывала новых маршрутов. Хотя иногда случалось, что по пути к кафе я забредала на улицы, которыми раньше не ходила. Старые, нерационально извилистые, нерасчищенные, дремлющие, названные в честь давно забытых выдающихся людей. Ветер взбивал нежнейшую снежную пыль. Больничная территория окружала центральное здание, как пульсирующий организм с щупальцами, как мицелий из подземных ходов: для больных людей, здоровых сопровождающих, мертвых тел, врачей, уборщиков, питания, медицинского оборудования. Система кровообращения города. Через вены и артерии больницы втекала новая и вытекала старая кровь, но не так симметрично, как в человеческом теле, накачиваемая сердцем. Здесь, в парковых рощах, совсем неподалеку от хорошо знакомых мне городских зданий возвышались старые облупившиеся громадины больничных построек. Но вывески были новые, и на них значились слова, которых я никогда прежде не слышала. В этих окнах никогда не горел свет. В жилых домах, вытянувшихся по оба края улицы, – ни души. Небо ровно серело над бездвижным ландшафтом. Мои зимние ботинки печатали тракторные следы на девственных снежных наносах. Но стоило выйти к заливу, как вдоль дороги возникали фонари, машины, собаки, закрытые на зиму киоски с мороженым. Велосипеды на зимних шинах, иногда финские санки.
Что я собиралась делать, добравшись до кафе? Оказавшись среди людей? Неужели находиться среди их обыденных тел как ни в чем не бывало? Стоять в очереди, не сгибаясь под тяжестью времени, которое всё идет и идет? В те вечера очередь вытекала далеко за пределы кафе. Приходилось бы тесниться среди незнакомцев, стоя меж сугробов. Может быть, между телами возникали оазисы тепла? Неужели я запросто села бы на скамейку, покрытую овчиной, будто всего-навсего зашла погреться? Окинула бы взглядом острова, окутанные вечерним туманом? Моржей, семенящих по мосткам, а спустя мгновение спокойно рассекающих воду?
Когда я шла по берегу, когда я там шла, всё казалось красивым как во сне, но пелена, скрывавшая бездну, была хрупкой, как снег. Как то, что сейчас я стою перед зеркалом, румяная, и расчесываю длинные, блестящие волосы.
Всё представало в самом выгодном свете. Каждая ветвь была четкой, как наконечник стрелы. Свет уличных фонарей, под которыми шествовали мы. Я и незнакомцы. Идти быстрее не получалось: снег, под ним лед, а в промежности – ощущение, будто из меня вот-вот что-то выскользнет. Я всегда была хорошим ходоком, с неутомимым метрономом внутри. Но в тот вечер меня несла вперед лишь сила воли, точнее, ее остатки. Память о движении – и та подводила. Всё изменилось. Суставы будто развинтились, ноги словно отделились от тела. Я чувствовала себя странно простуженной, как той весной, в начале всего. Суставы ныли. Инфицированная жидкость давила изнутри.
Черные штрихи газетных заголовков на поворотах: «Застрелился депутат парламента. Рекордно низкие температуры еще не означают конец глобального потепления. Инфаркт известного шеф-повара на похоронах матери». Повсюду звучали песни о любви: в автобусе, в магазине, в лифтах – нападали, заставая меня врасплох.
Baby, please don’t leave me.
I can’t live without you.
Однажды я заглянула в торговый центр, открытый, несмотря на поздний час. Там обнаружился бутик: голая кирпичная кладка и минималистичная электронная музыка. Я выбрала несколько фильмов с самыми красивыми названиями и купила все: A bout de souffle, Jules et Jim, My Blueberry Nights. На банковском счете вдруг оказалась прорва денег – материнское пособие, – а в больнице их тратить было не на что. Деньги жгли карман. Мои диски положили в модно оформленный бумажный пакет.
У библиотеки и на холме подле нее всё шло как обычно. Дети катались на санках, взрослые стояли под деревьями. Я старалась избежать встречи со знакомыми. У меня не было сил рассказывать, что произошло, выдавливать из себя слова. И не рассказывать – всё, до конца – тоже не было сил. Я, разумеется, делала всё возможное, чтобы меня никто не заметил. Но, случись иначе, мы, наверное, простояли бы там, под снегопадом, всю ночь. Я бы говорила, не умолкая. Не отпуская. Но мне никто не встретился. Может, я стала невидимкой. Может, слилась с пейзажем, а мои очертания растворились в тумане. Может, для других я словно исчезла. Однако я существовала, как никогда прежде. В моей боли, в прямой кишке, в ноющих мышцах, в слизистых, в странно затрудненной ходьбе, в мыслях, которым я кричала нет.
Час был поздний. Я вдруг вспомнила, что давно не ела. Зашла в кафе на одной из улиц, ведущих к больнице, где раньше иногда, купив чашку дорогущего кофе, садилась за столик и работала или ела ленивую овсянку со свежей малиной и поджаренными кокосовыми хлопьями после тренировки по боксу. На нижней полке витрины лежали вчерашние бутерброды за полцены. Я взяла один. Подсохший хлеб царапал глотку. Вспухший сыр, теплый склизкий огурец. Всё разваливалось.
На этой странице вы можете прочитать онлайн книгу «Сердце», автора Малина Кивели. Данная книга имеет возрастное ограничение 18+, относится к жанру «Современная зарубежная литература». Произведение затрагивает такие темы, как «жизненные трудности», «жизненные ценности». Книга «Сердце» была написана в 2019 и издана в 2021 году. Приятного чтения!
О проекте
О подписке