В город въехали спустя час торопливой езды. Отделенный от крутых холмов рекой, он раскинулся на заснеженной равнине черным неправильным многоугольником. Из труб одноэтажных деревянных домов курился дым: жители спасались от пронизывающего холода. Из сараев доносилось сдавленное хрюканье свиней и негромкое кудахтанье кур.
В центр заезжать не стали – кавалькада свернула с главной улицы к двухэтажному зданию на окраине. Если судить по барельефу в виде раскрытой книги прилепленной прямо на фасаде, это был дом культуры или библиотека.
На несколько минут Максима и Ларса оставили под присмотром Брындина и Федулина. Те завели разговор о деревенских девицах, изредка бросая на пленников ленивые взгляды. Улучив момент, Максим передал Ларсу не замеченную при обыске кобуру с дерринджером:
– Меня наверняка целиком обшмонают. К тебе, иностранцу, особое отношение. У нас всегда так.
– Молчать! – оборвал Брындин. – Ща пулю в лоб пущу и скажу, что бежать хотел!
Все произошло так, как предположил Максим. Ларса, не обыскивая, увели в здание. Может быть, на допрос, а может, и просто на дружескую беседу. У Максима проверили все карманы, но нашли только смятую американскую кепку и заряженный «сигнал охотника» – пластиковую трубку со «шпингалетом» и прикрученным сигнальным патроном.
– Это что за штука? – спросил Федулин. – Отвечай!
Он направил ракету на себя и оттянул «шпингалет».
– Осторожно! – крикнул Максим, но было поздно.
Раздался хлопок, и ослепительная красная звездочка ударила Федулина в лоб, сбив шапку, срикошетила и ушла в небо. Через несколько секунд она опустилась к земле и погасла.
Федулин взвыл и схватился за окровавленное лицо.
– Я тебя сейчас… – закричал он, передергивая затвор винтовки.
– Стоять! – раздался голос дяди Миши. Он подобрал «сигнал охотника» и положил в карман. – Сам дурак, Федулин. Нечего лапать что попало! Завтра Козел с краснопузого за твои страдания с лихвой спросит. Брындин, отведи его… к остальным.
Максима грубо втолкнули в подвал, набитый людьми. Он упал на кого-то, и узник испустил мучительный стон.
– Сюда! – сказал кто-то высоким, мальчишечьим голосом. – Здесь есть место. За что тебя взяли, дядя?
– Документов с собой не оказалось…
Тусклый свет сочился из зарешеченного окошка под потолком. Когда глаза привыкли к полумраку, Максим увидел, что в маленьком помещении на деревянных топчанах и на тряпье на полу лежат юные подростки – почти дети. Лет семнадцать-восемнадцать самому старшему. Их лица были опухшими и черными от побоев. Плечи и руки исполосованы плетью. Кто-то, пошевеливаясь, едва сдерживал крик боли, кто-то хрипел и кашлял, сплевывая кровь. У Максима на голове зашевелились волосы: что же здесь делают с несчастными детьми? Впрочем, ответ он знал и безо всяких особых способностей. Просто не верил в происходящее, гнал от себя чудовищную мысль.
– Какая сегодня дата? – торопливо спросил Максим, усаживаясь на холодный пол.
– Восьмое января, дядя!
– Год! Год какой?
– Ум от страха потерял? Сорок третий!
– Тысяча девятьсот?
Подросток на топчане напротив зашевелился и сел, придерживая распухшую руку.
– Ты откуда свалился, дядя? Ты кто?
– Неважно…
– Нет уж, отвечай. Вдруг ты подсадной?
Вместо ответа Максим показал год изготовления, отпечатанный на кепке и бирку на камуфляжной куртке.
– Вот оно как? – паренек поверил. Или сделал вид, что поверил. – Скажи мне, дядя мы победим?
– Нет, – честно ответил Максим. – Проиграем. Только не в этой войне. В следующей. Холодной. Советский Союз распадется на отдельные республики-страны.
– Не может быть! Не сочиняй, дядя!
– Подожди, Серега! – слабо сказал кто-то из угла. – А почему Советский Союз распадется?
Максим пожал плечами.
– Я точно не знаю. Историки спорят до хрипоты. Я думаю, все потому что одни и те же до старости у власти сидели, и все новое на корню рубили. Вот и отстали от Америки да Европы.
Все умолкли. Вокруг Максима словно образовалась пустота. И вдруг резкий, пронзительный девичий крик донесся откуда-то сверху, через потолок. Он умолк и тут же раздался снова, но уже приглушенно, словно несчастной заткнули рот.
– Козел старается, – сказал Серега. – И Будила.
– Кто такой этот козел?
– Козлов Вадим Павлович, начальник полиции. Будила этот – его прихвостень, палач.
У Максима по коже пробежали мурашки.
– И меня к нему? – прошептал он пересохшими губами.
– Раз ты здесь, другой дороги нет, – сказал Сергей. – Если ты не подсадной, конечно.
– Советского Союза не стало, когда я только-только пошел в школу, – Максим поднял голову. – Но я все равно советский человек. Им и останусь до самой смерти. Только бороться мне больше не за что. Счастливое будущее так и не наступило.
– Дурак ты, дядя, а не советский человек! – глаза Сергея гневно сверкнули. – Бороться всегда есть за что! Всегда…
Снова раздался отчаянный девичий крик. Максим вздрогнул и сжался.
– Девчонок сегодня терзают, – Сергей оставался спокойным, только сжал здоровую руку в кулак. – Завтра наш черед. Расписание у Козла такое. С хозяев берет пример.
– С немцев?
– С них самых.
Максим наморщил лоб, но так и не смог припомнить никакой подпольной организации, кроме «Молодой гвардии». Но это явно не они – этот Сергей не был похож на своего тезку Тюленина. Просто ради интереса Максим сел и начал всматриваться в лица, но никого хотя бы отдаленно знакомого не увидел. Общими между этими ребятами и «Молодой гвардией» были только возраст да методы допросов, которыми из них вытягивали показания. На ум пришла заметка из интернета. В ней писали, что раскрытых фашистами подпольных ячеек было много, но лишь об одной из них узнал весь мир. И то из-за романа Фадеева.
– Ты чего вынюхиваешь, дядя? – недовольно спросил Серега. – Придушим, и Козел не поможет.
– Душите, чего уж там, – Максим лениво махнул рукой. – Считайте меня подсадным или кем хотите. Я устал.
Подросток тут же сбавил тон:
– Мы не хотели тебя обидеть, дядя. Но ты тоже нас пойми. Не в игры ведь играем.
– На танцы вокруг елки непохоже, – вздохнул Максим. – Я, к стыду своему, историю плохо знаю. Не могу вспомнить, что у вас за отряд. Но лучше и не надо. Меньше знаешь, крепче спишь…
Снова наверху закричала незнакомая девушка. Максим лег на кучу тряпья и долго смотрел в потемневшее окошко. Женские крики смолкли поздно вечером.
До полудня в подвал никто не приходил – казалось, о пленниках все забыли. Но когда солнечный луч пыльным столбом ударил сквозь окошко, Сергея увели на допрос. А чуть позже явились и за Максимом.
– Эй, ты, мошонец, на выход! – произнес голос Брындина. – Ща тебе шкуру полировать будут!
Максим поднялся и обвел глазами искалеченных ребят.
– Ну, не поминайте лихом.
– Держись, дядя. Мы с тобой. Даже несмотря на твои байки, – произнес паренек в углу, подмигнув единственным глазом. Вместо второго была сплошная рана.
Максим, ощущая спиной холодный ствол винтовки, поднялся по каменной лестнице на первый этаж. Брындин втолкнул его в просторное помещение со стенами, выкрашенными в ярко-голубой цвет. Жарко пылал камин, в его пламени калились нагретые докрасна железные щипцы, которые то и дело переворачивали двое полицаев. Судя по сваленным в кучу книгам, до войны здесь был читальный зал. Но сейчас вместо запаха типографской краски здесь стоял тошнотворный запах крови.
Максим увидел немца: в углу, за письменным столом сидел маленький тщедушный очкарик в серой форме с погонами зондерфюрера. Фашист усердно заполнял какой-то журнал и не обращал внимания на происходящее вокруг. Судя по унылому виду, немцу надоели бесконечные допросы, писанина и крики жертв.
У окна, на широком кожаном диване, расположился долговязый тип с острым желчным лицом и большими карими глазами, в которых застыло плохо скрываемое раздражение. Он курил длинную немецкую сигарету, выпуская из носа струи дыма. Максим понял, что это и есть Козел.
Посередине зала на деревянной лавке лицом вниз лежал Сергей. Его спина казалась залитой красными блестящими чернилами. Темные капли стекали на пол. Низенький, коренастый палач, гыкая, избивал узника плетью, скрученной из электрических проводов. Сергей мучительно стонал при каждом ударе: очевидно, страдания переполнили чашу его стойкости. Но говорить он отказывался.
– Хватит, Будила! – Козел указал на двустворчатую дверь в дальнем конце зала. – Туда его. И займемся нашим гостем. Может, чего и выжмем, пока хозяева инструкции не прислали.
Полицаи бросили щипцы, отвязали Сергея и оттащили его к противоположной стене. Будила схватил страдальца за здоровую руку, сунул пальцы в щель между створкой и косяком, и закрыл дверь. Сергей страшно закричал, обмяк, глаза его закатились, и он повис на руках у палачей. Краем глаза Максим увидел, как передернулось лицо немецкого зондерфюрера. Козел и Будила остались равнодушно-спокойными. Для них истязать людей было серой обыденностью. Максим же окаменел от ужаса.
Сергея оттащили от двери и вылили на голову ведро холодной воды. Он зашевелился, заохал, прижимая к груди изувеченную руку.
– Почему этот в одежде? – резко воскликнул Козел. – Снять!
Будила вытянул руки, похожие на ковши экскаватора.
– Опусти грабли! – тихо произнес Максим. – Я сам!
– Сам с усам! – хохотнул Будила, но отошел в сторону.
Максим разделся до пояса и бросил куртку, свитер и рубашку на пол. Майка полетела туда же.
– Я готов!
– Ты нам ничего сказать не хочешь? – прищурился Козел. – Будила утомился уже. Может, быть, краснопузый, ты не будешь нас водить за нос и поведаешь историю о друзьях-комсомольцах? Это ведь ты мутишь воду, да? Ради чего ты мальчишек подставил?
Козел вскочил и рявкнул во всю глотку:
– Куда шел? Кто твой командир? Где собираетесь? Отвечай!
Максим пожал плечами. Невероятное упрямство – обычная, с детства, реакция на крик, поднялось из груди и встало неодолимой преградой на пути разума и логики. В другое время Максим, может быть, попытался отговориться, убедить полицаев в своей непричастности к подполью, но сейчас ему хотелось послать уродов куда подальше – и будь что будет.
– Я даже не знаю, как местная организация называется, – остатки разума все же прорвались через барьер упорства. – А если б и знал, то вам не сказал бы. Идите вы в жопу, гитлеровские поползни!
Неожиданно Козел расхохотался так, что, зондерфюрер оторвался от бумаг и посмотрел на него с удивлением и одновременно сочувствием во взгляде.
– Гитлеровские поползни, – утирая слезы, повторил Козел. – Ты хоть знаешь, кто такой поползень, двоечник?
Наверное, начальник Усть-Урупской полиции до войны работал школьным учителем. Интересно, чему может научить детей человек, способный предать свою страну и народ? Таким «учителям» место разве что в кочегарах. И то для них это, пожалуй, слишком почетная должность. Но свое негодование Максим оставил при себе.
– Тебе-то какая разница, палач? – спокойно, стараясь не выдавать страха перед пытками, произнес он. – Я все равно ничего не скажу. Жги, кат!
– Вот, значит, как? Будила! Начинай!
Палач швырнул Максима на окровавленную скамью и взмахнул плетью. Спину ожгло огнем. Перед глазами поплыл красный туман. Сквозь мглу отчетливо проступило искаженное яростью лицо матери с резиновым шлангом в руках.
– Я тебе и твоему братцу говорила не брать конфеты, тварина? Говорила. Они только для меня! Вы своими погаными руками не имеете права их касаться!
Она избивала Максима до синяков, до кровавых полос на спине.
– И только попробуй мне завыть, урод! Еще получишь!
Все наказания маленький Максим переносил без криков и слез. И сейчас, в руках опытного палача, он не испустил ни единого стона или вздоха. На пятнадцатом ударе его пришлось отливать водой.
– Внушает, – пробурчал Будила и повернулся к Козлу. – Дальше?
Два полицая потащили Максима к двери. Будила просунул пальцы его левой руки между створкой и косяком, но закрыть не успел. Палача остановил повелительный окрик на немецком и русском:
– Хальт! Стоп! Освободить!
Будила, повинуясь приказу, отпустил Максима. Он выдернул руку из дверной щели и повернулся, держась за второго полицая.
Козел вскочил со своего дивана и, изогнувшись вопросительным знаком, подобострастно ел глазами широкоплечего офицера в серой эсэсовской форме. Гауптштурмфюрер – Максим определил это по нашивке на воротнике – обвел взглядом зал и сказал на хорошем русском языке:
– Благодарю вас, полицмейстер, что поставили в известность мое ведомство. Но это, – он ткнул пальцем в Максима, – слишком. Еще немного и вы лишились бы премии в тысячу рейхсмарок. Думаете, от калеки больше пользы, чем от здорового… гм… гостя?
– Я надеялся преподнести вам сюрприз, – залебезил Козел. – Хотел развязать нашему пленнику язык. Но он молчит, как… подпольщик.
– Ценю ваше рвение. Но иногда распоряжения начальства надо выполнять буквально. Понимаете меня?
– Понимаю, герр…
– Гауптшурмфюрер Хаук, – эсэсовец указал на Максима и коротко, по-вороньи, рявкнул: – Вэк!
Два немецких солдата под руки вывели Максима из пыточной, оттащили на второй этаж, в большую комнату, переоборудованную под казарму и бросили лицом вниз на армейскую кровать. Откуда-то появился врач. Цокая языком, он промыл раны и смазал их мазью. Максим вытерпел боль, не издав ни звука.
О проекте
О подписке