Страсти монаха
Притча

И отворились перед странником ворота, ведущие во двор большого древнего монастыря. И когда вступил он во двор, его окружили облачённые в серые одеяния монахи с удивлением и молчанием, ибо перед ними стоял сбежавший много лет назад брат их. Ноги монаха были босы и изранены, а тело обмотано в грязные отрепья; чёрные грязные волосы паклями спадали на вытянутое лицо и худые плечи.

– О, братья мои, десять лет минуло, как я не ступал в обитель, не произносил слово Божие, не пел гимны Господу и не принимал причастия святого. И нет мне прощения Божьего, и нет мне пощады от могущественных ангелов Его. Могу ли я молить вас о смягчении сердец ваших и позволении войти в духовную обитель и быть снова среди вас?

И вышел к покаявшемуся монаху Старший Отец монастыря и, перекрестив его, впустил в монашескую обедню со словами:

– Не мне и не нам всем судить тебя, ибо на это Воля Божия, нам лишь даровано прощать. Ступай, опомнившийся, омой руки и лицо свои лавандовой водою, смени одежды и прими хлеба нашего, что и твой теперь, возлюбленный брат.

И последовал беглый монах по указу Старшего Отца, и вкусил он хлеба пшеничного, и испил воды с медовым привкусом. И в новых чистых одеждах он отправился на вечернюю мессу, но, как ни старался вспомнить он слова песнопений, ничего не получалось, и тогда совсем молодой монах протянул ему книгу, шёпотом молвив:

– Десять лет назад ты дал мне книгу о далёких землях, теперь мой черёд ответить, держи молитвенник.

Настал вечер, и монахи ушли в кельи свои молиться и спать до рассвета, чтобы затем снова начать утро с молитвою на устах и пребывать весь день в благодати и праведности. Но раскаявшийся монах задержался в саду монастыря. Слушал он шелест яблони, и видел он мерцание звёзд, и слёзы из глаз его падали на землю.

– Почему же ты плачешь?

– А, это ты, юный брат, что дал мне молитвенник?

– Почему же ты плачешь, коль вернулся в дом братьев своих?

– Сложно сказать, брат.

– Помнишь ли ты меня? Много лет назад меня оставили родители у стен этого монастыря. Ты читал мне сказки, тогда как другие читали Слово Божие.

– Михаил, неужели это ты? Да, ты, только теперь уже стал братом Михаилом.

– Скажи мне, почему из глаз твоих льются слёзы?

– Я плачу от радости быть здесь.

– Неужели все эти годы ты не получал радости?

– Ты слишком много спрашиваешь, Михаил.

– Нет, мне всего лишь интересно, брат Антоний.

– Будь острожен, ибо любознательность нередко приводит к греху.

– Грех – какое интересное слово. Я о нём много прочёл в книге, что ты перед своим побегом дал мне.

– Та книга изменила и погубила всю мою жизнь.

– И как же она изменила жизнь твою, брат Антоний, ведь там говорится лишь о других землях и богатствах их?

– А также о грехах и пагубности, Михаил.

– Ну и что из этого? Те дальние края столь прекрасны!

– Дальние края… Я их все исходил и вкусил все богатства их.

– Расскажи мне о богатствах тех дальних краёв.

– Зачем тебе знать это?

– Затем, что все эти годы я думал о дальних землях, в которые ты ушёл, как праведный монах каждый день думает о Царствии Небесном. Я представлял стремительный звонкий ручей, из которого ты пил под тенью не виданных мною никогда пальм. Я представлял стены богатых городов, в которые ты входил. Скажи мне, что ты видел за этими стенами? Скажи мне, что ты познал за ними? Скажи мне, зачем ты сбежал из монастыря?!

– Я познал всё, что только может дать жизнь, но так и не могу понять, почему я оставил десять лет назад обитель. Сами демоны уводили меня. Сразу же за стенами монастыря я пустился бежать. Я бежал по полям, спотыкался и летел кубарем со склонов, собирая одеянием своим пыльцу цветов и семена трав. Я вкушал плоды с деревьев, прокрадывался в сады близ деревень и, собрав в узел съестного, отправлялся в путь, неизвестный ни мне, ни всем монахам. Я шёл длинными дорогами и бесконечными полями, через лесные дебри и болота. Меня кусали ночью комары, а днём пчелы, солнце жгло белую кожу. За мной гнались лесные разбойники, но я спрятался от них в камышах, стоя по пояс в болотной тине. И вот через много дней я оказался у стен большого города. И были ворота его из бронзы, а стены из выточенного камня, и из сердца города доносились музыка и ароматы, пьянящие разум.

– И что же ты делал в том городе?

– Как только ступили ноги мои на площадь города, как меня подхватил хоровод, и не заметил я, как тело моё облачилось в цветные одежды, а волосы украсили цветы. Я не просил питья – мне давали сладкое вино из самых лучших погребов, я не просил еды – мне преподносили все яства от богатого стола. И был я среди них своим.

– И что же? Что же? Не молчи!

– В первую же ночь я предался наслаждениям, что давно жили во мне и не находили выхода на волю. И в последующие дни я вкушал плоды с древа наслаждений, и чем больше я их поглощал, тем больше мне хотелось других, доселе неизвестных. Голод рос во мне, как и желание быть открывателем всё новых и новых удовольствий. И тогда я посягал на новые рубежи греха и, вкусив оттуда, жаждал открыть следующие. Ах, мне ночи были днями, ибо бодрствовал я при луне, а дни были ночами, ибо спал я при солнце. Звёзды манили меня к наслаждениям, и я любил ночь, как и любил предавать себя греху в темноте. Я использовал духовные знания не для славы Господа, а для обогащения мирской своей жизни. И вскоре пальцы мои засияли перстнями, а руки браслетами, я то и дело менял наряды, ни разу не надевая одно и то же дважды. Мой дом был весь из мрамора, а в покоях стояли статуи, и многие из них изображали меня во весь рост. Я отбирал самых лучших девушек и юношей из родительских домов, чтобы, обучив их танцам и речам, службе и подчинению, продать купцам-перекупщикам.

– А они, как же они?

– Слушались. Они слушались меня, ведь я много платил и им, и их семьям. Мой дворец красовался на холме, и весь город принадлежал мне, ворота я сделал золотыми, а тех людей, что пустили меня в свой хоровод, я наделил жемчугом и серебром. Но вскоре желаниям моим стало тесно в стенах одного города, и я собрал армию покорять другие города, ибо там, я думал, можно познать новые ощущения. Но не прошло и двух недель, как моя армия была разбита, а город мой горел в огне. Все люди, служившие мне, были кто убит, кто пленён, те же, что остались на свободе, предали меня. И бежал я из своего города в чём был с пустыми руками. Через день голод стал мучить меня, но не меньше, чем от голода, тело страдало, лишившись наслаждений. И тогда увидел я нищих по дороге, и в руках у них был хлеб. Я предлагал им перстни, все перстни, что были у меня на пальцах, но они лишь гнали меня. Я преследовал их целый день, и, когда они пошли к реке омыться, я прокрался и забрал их последний хлеб. Если бы ты знал, как мне было весело тогда, я чувствовал себя победителем. И это была моя последняя ложная победа. Из всех деревень меня гнали; в одной грубые люди сняли с меня перстни и плащ, кинув взамен грязное отрепье. Я бежал из одних земель в другие, чтобы оттуда бежать в новые. Желания мои не получали насыщения, и вопль рвался из груди. Терзания были столь сильны, что я бил себя прутьями: вся спина моя была в крови, но жажда наслаждений не уходила. Я ел горькие травы, чтобы вызвать рвоту и отвращение к себе, я обмазывался тушами мёртвых животных, чтобы ненавидеть свою плоть и стыдиться её. Я бежал по ветру, чтобы он уносил зловонный запах от ноздрей моих. Затем я купался в реке и превозносил воду, как благодать. О, как я плакал тогда от радости, если бы ты знал это чувство, ты бы понял меня.

– Говори. Говори, какова была жизнь твоя!

– И затем я опять шёл туда, куда смотрели глаза мои. Леса и поля с реками сменялись каменными степями, где дул сильный ветер, а солнце пекло моё лицо. Степи сменялись песчаными пустынями, где сандалии мои износились до дыр, а кожа загрубела от солнца, губы потрескались от жары и стали, как кора дуба, язык от жажды высох так, что скрёб о зубы. Ноги несли меня туда, куда было угодно ветру, а глаза были полны песка, что резал, как нож. И тогда меня схватили люди на горбатых животных, они связали мои обессиленные руки и ноги. Я хотел кричать, но из моих уст вырывался лишь жалкий хрип, тогда они дали мне выпить воды, и я взмолился им, как богам. Но эти боги были жестоки со мной, они тащили меня по земле и издевались надо мной до самого города, где продали во дворец султана рабом.

– Рабом?

– Да, когда-то я и сам имел слуг, но я никогда не обращался с ними так, как обращались со мной мои хозяева. За малейшее неповиновение меня бросали в помойную яму на три дня или били до потери сознания розгами. А самое отвратное было есть с ладоней вельмож восточные сладости, и самое ненавистное – слышать их ухмылки и смех.

– И ты всё это терпел? Неужели у тебя хватало сил терпеть всё это?

– Я позабыл, кто я есть, и всё стало для меня несущественным. Ночь сменяла день, солнце луну, но для меня не было их, ибо я потерял счёт дням рабства своего. Но однажды в подвал, где спали я и другие рабы, вошли стражники и сказали, что султан умер от странной болезни и нас по велению нового правителя отпускают на волю. И уже через мгновение я покидал большой город, где был рабом. Некие люди дали мне скудную одежду и немного еды. Но тогда…

– Что, что тогда? Не молчи, Антоний!

– Но я не знал, куда мне идти. Моё тело ещё болело от ударов плетей, и душа всё не возвращалась ко мне. Я присоединился к циркачам, которые путешествовали большим караваном. Я проехал с ними много вёрст, был в таких городах, где женщины ходят в высоких головных уборах, а мужчины в стальных доспехах. Мы останавливались на ночь в маленьких трактирах посреди дороги, где за столами пьяные пастухи распевали песни о лугах, на которых цветут жёлтые лилии. Но не долго пробыл я среди циркачей: прока им от меня не было никакого, и они оставили меня посреди поля синих цветов. И двинулся я тропами через луга, леса, переправлялся через реки. Моей пищей были жёлуди и корни растений. Моё тело исхудало, а руки были изрезаны и исколоты колючими ветвями шиповника. В один пасмурный день я вышел к полуразрушенным стенам города, что были мне знакомы, ибо именно этим городом я когда-то владел, получая все возможные наслаждения. Радость и слёзы были со мной, когда я вступил на главную городскую площадь. Но на этот раз меня встретили голодные люди в рваных одеждах. И сказал я им, что несколько лет назад правил в этом городе, но никто не верил мне, все лишь смеялись надо мной, ведь я был ещё беднее их: мои ноги были обмотаны чёрными тряпками, а тело едва прикрывала мешковина. И когда одна женщина, подойдя ко мне, сказала, что я действительно бывший властелин города, все стали бросать камни в меня, даже дети бросали и старики. Я молил о пощаде, но слышал лишь обвинения за их голод и нищету. Еле держась на ногах, весь в крови, я выбрался из когда-то прекрасного и богатого города. Навстречу мне попался мальчик, я протянул к нему свои руки, моля о помощи, но он лишь плюнул мне в лицо.

– Как жестоки они были с тобой. Ведь когда-то ты давал им хлеб и золото – и чем же сей люд отплатил тебе! Воистину говорю тебе, несправедлива судьба твоя!

– Нет, Михаил, всё было справедливо, ибо я давал им хлеб и золото за чистоту их. Они ели с роскошного стола и носили дорогие одежды, купленные за наслаждения и грехи, а не за добро. Однажды, когда раны мои зажили, я сидел под большим старым дубом. Мне вспоминались все грехи мои, и, всё больше ненавидя себя, я понимал, почему мои бывшие горожане кидали камни в меня и что за каждый грех, совершённый с удовольствием, я расплачиваюсь страданиями. На всех землях, о которых я читал в книге, что дал тебе, я побывал. Я видел многие города с порядками, так не похожими на монашеские, вкушал запретное и горькое, радость и отчаяние, счастье и горе. Я познал добро и зло в людях, но больше того я познал, что́ есть добро и зло во мне самом и откуда проистекает зло и греховное устремление. И больше мне ничего не хотелось в этой жизни, я отпустил все желания и был готов принять смерть. Не помню, сколько я так просидел под дубом; помню, что, когда встал на едва окрепшие ноги, взял в руки ветвь взамен опоры и пошёл по дорогам. И были это те дороги, что вели меня когда-то прочь из монастыря. И встречались мне те же разбойники в лесу, но на этот раз они не преграждали мне путь, а лишь провожали меня молчанием. Болота пропускали меня через трясину, а камыши расступались. Ветер помогал мне идти в гору, с которой я однажды бежал, окрылённый свободой. Во сне или наяву ко мне приходили осиянные нимбом святые отцы, они с улыбкой смотрели на меня и протягивали ко мне руки свои. А я, а я лишь рыдал и просил прощения у них… И вот я оказался перед этими стенами, Михаил, и понял я, что нет ничего прекраснее в мире этих стен и что счастье моё, всё богатство моё не за пределами монашеской обители, а в ней самой.

– Какая судьба! Я и представить себе не мог такой жизни, про которую поведал мне ты.

– Моя жизнь здесь, Михаил.

– Однако десять лет назад ты считал иначе.

– Но ведь то было десять лет назад.

– Но почему же ты решил, что дом твой и счастье твоё здесь? Ведь там, вдали, куда прекраснее земли!

– Они есть ничто, там тьма правит.

– Разве же они не дали исполнение твоих желаний?

– А вместе с тем и страданий.

– Но ты ведь был счастлив?!

– Мне казалось, что я был счастлив. Да и длилось такое счастье всего несколько полнолуний, но даже и тогда я страдал: вкушая плоды наслаждений с улыбкою, я испытывал боль души, пусть и скрытую.

– Ну нет… Я бы не страдал на твоём месте сейчас.

– Ты дерзок и слеп, Михаил. Не следовало мне рассказывать тебе всего этого, не следовало.

– Но ты рассказал. Зачем же ты мне всё это поведал?

– Чтобы уберечь тебя от греха и ошибок.

– Уберечь? От ошибок? Нет, ты хвастался мне, ты разжёг во мне пламя жажды открытий. И не успокоюсь я, пока не утолю эту жажду.

– Михаил, Михаил! Остановись, не иди за пределы обители.

– Я давно открыл затвор у ворот, Антоний. Уже несколько лет я всё желал уйти. И вот, когда ты пришёл, я понял, что час настал.

– Ты будешь сожалеть потом, уже здесь.

– Я не вернусь сюда. Я пойду по дорогам, где не ступал ты. И забуду, навсегда забуду обратный путь.

– Не говори так, ведь рано или поздно ты раскаешься в словах своих.

– Пойдём со мной, Антоний. Мы будем править миром вместе.

– Нет, мне быть в этих стенах до конца дней. А ты ступай, коль не нашёл Бога здесь, так потеряй всё, чтобы обрести Его.