Бонн, …апреля 1985 года. Зашифрованный портрет

Беркас Каленин потерял сон. В самом прямом смысле. Сон куда-то делся сразу после ночного посещения заброшенной клиники покойного Германа Шевалье. Самым правильным поступком в этой ситуации было бы как можно скорее съехать на новую квартиру – куда-нибудь поближе к университету, где добросовестный Каленин бывал каждодневно. Но сон-то пропал именно потому, что вся эта чертовщина была крайне любопытна.

В том ночном разговоре хозяйка квартиры призналась, что в последнее время регулярно ходит через комнату Каленина в помещение заброшенной клиники. А значит, навязчивый сон, мучивший его, был близок к реальности.

Она поведала Каленину, что буквально через неделю после того, как мистер Куприн – тот, что из советского посольства, – договорился с ней о найме жилья, на что она согласилась без особой охоты, так как не собиралась сдавать свой подвал… Но мистер Куприн уговорил ее, объяснив, что у советских стажеров не так много средств, чтобы снимать хорошее жилье, а вот полуподвал за триста марок в месяц – это в самый раз. К тому же мистер Куприн очень лестно отозвался о мистере Каленине – мол, литератор, ученый, великолепно владеет немецким языком. И она действительно смогла быстро убедиться в том, что мистер Каленин (она, разумеется, говорила не «мистер Каленин», а «Herr Kalenin», но передать это немецкое словосочетание в русском звучании очень непросто: напишешь «хер» – выйдет непристойность, а скажешь «гер» – никто не поймет, о чем речь)… что мистер Каленин человек в высшей степени воспитанный и приятный.

Ровно через неделю после сдачи жилья внаем, а надо сказать, что накануне заселения мистера Каленина в его квартирке был сделан ремонт и дверь в злополучную клинику заклеили обоями и даже заблокировали книжным шкафом, так как она, фрау Шевалье, уже твердо решила для себя, что больше не будет туда ходить. Так вот, ровно через неделю после знакомства с мистером Калениным ей приходит письмо. И знаете, от кого было это письмо? От покойного мужа, от доктора Германа Шевалье!

– Нет, не думайте! Разумеется, тут нет никакой мистики: мужа я лично оплакала и собрала в последний путь. В том, что он умер и на момент появления письма находился в том далеком мире, откуда не возвращаются, у меня нет сомнений. Несчастный Герман совершил кошмарный поступок. Это, конечно же, было как-то связано с его умопомрачением – тогда, в далеком сорок пятом году. Что-то нашло на него. И он сам ушел из жизни. Он даже не стал для этого ничего особенного придумывать: взял поводок нашего маленького Томми, когда вернулся с ним после прогулки, запустил песика в подъезд, а сам спустился сюда и вот здесь, прямо на кухне, защелкнул карабин за вентиль трубы отопления – вот здесь! – а голову просунул в петлю. И все! Присел на корточки… – Я услышала вой Томми, спустилась сюда, а Герман был уже мертв.

Это было ужасно! Особенно его руки. С ладоней слезла кожа. Он, перед тем как совершить свой ужасный поступок, зачем-то схватился за трубу отопления. А январь был очень холодный, топили сильно, и ладони были сильно обожжены!

Вот, кстати, это письмо! Тут вначале про меня, потом про несчастного Вилли – это брат Германа. Его судьбу тоже покорежила эта страшная война. Он служил в СС…

…Нет-нет! Не думайте! Писал точно сам Герман! Видите букву «F»? Ее так писал только Герман. Это подделать невозможно. И потом, в письме есть детали, о которых знаем только мы двое. Эти детали он специально выделяет, чтобы я была уверена, что именно он писал это письмо, что это не подделка.

…Он важный знак мне дал. Помнишь, говорит, стихи, которые я тебе читал в день нашего знакомства? А читал он стихи Рильке. Немцы не любят Рильке. В Германии вообще не жалуют австрийцев… Гитлер – это скорее чудовищный парадокс… Поэтому любовь мужа к Рильке была, как говорится теперь, нонсенс. Этим мне Рильке и запомнился. Хотя я сама не прочитала ни одной его строчки.

Так вот, Герман всю жизнь читал мне стихи Рильке. Особенно он любил у него стихотворение, которое я по-настоящему поняла только тогда, когда Герман ушел из жизни. Кажется, так: «Что станешь делать, Боже, коль умру я?…»^[12] Ну, там, в этих стихах, если помните, про то, что со смертью человека исчезает весь мир и даже дела Божьи утрачивают смысл.

Так, что-то я запуталась: а при чем тут Рильке? Ах да! Это я о том, что Герман, упоминая Рильке, давал мне знак, что пишет письмо именно он. Незадолго до смерти он намекнул мне, что с войны хранил что-то, по его словам, бесценное. Он тогда так и сказал, то есть написал: «Бесценно», – не в переносном смысле, а в самом прямом! Мол, если захочу, могу ЭТО продать. И речь идет о миллионах марок! Представляете?!

И вот он пишет – вот здесь, читайте! Все письмо читать не надо – тут много личного. Вот отсюда!

Каленин взял письмо, которое фрау Шевалье перегнула таким образом, чтобы он сразу увидел то место, с которого надо начать чтение. При этом женщина была абсолютно спокойна и только иногда шмыгала покрасневшим носом и трогала платком глаза, которые от влажного блеска неожиданно помолодели и даже похорошели.

«…что касается того нашего разговора, Констанция, то должен тебя заверить: все так и есть, как я сказал. Но! Но, если ты читаешь это письмо, значит, судьба распорядилась моей жизнью иначе, чем я думал. Значит, прошло уже сорок дней со дня моей смерти. Я так и наказал, отправляя письмо: вручить по истечении сорока дней.

Констанция! То главное, что я берег все эти годы, принадлежит тебе. ЭТА штука столь же бесценна, сколь и опасна. Я ЕЕ надежно спрятал, и найти ЕЕ теперь сможешь только ты одна.

Зайди в клинику и посмотри на свой портрет возле двери. Это шифр, который будет понятен только тебе. Ты же умница! Итак.

1. Вспомни, какого числа и какого месяца я тебя сфотографировал на берегу Рейна. Портрет на стене сделан с этой фотографии. Вспомнила? Четыре цифры есть!

2. Чтобы найти ТО, что я спрятал, нужны еще две цифры. Смотри на ладонь – она их укажет. Теперь ты знаешь все шесть цифр!

3. Вспомни первую строчку стихов русского поэта, которые я читал тебе в тот день. Вряд ли ты знаешь других русских поэтов! Вспомнила? Теперь ты знаешь место, где искать ЭТО…»

* * *

Каленин прервал чтение и вопросительно взглянул на фрау Шевалье. Его взгляд был абсолютно понятен: мол, зачем все эти загадки.

Но фрау Шевалье вопрос поняла по-своему. Она извиняющимся тоном произнесла:

– Он пошутил, мой добрый Герман. Я никогда не относилась всерьез к его увлечению стихами. К тому же я иногда не помню имя моей консьержки, а он мне про какого-то русского поэта. Просит вспомнить строчку… Это невозможно! Разве что вы что-то мне подскажете.

– Я?! – изумленно спросил Каленин. – Я-то чем могу вам помочь?

– Сначала дочитайте до конца. Вы же литератор!

«…Итак: первые две цифры – это номер того, о чем говорится в стихах русского поэта. А остальные четыре помогут тебе получить ТО, что я хранил сорок лет.

Возьми ЭТО. Там я написал для тебя инструкцию. Если что-то не поймешь, посоветуйся с Адольфом. Вместе с ним вы обязательно найдете правильное решение. Любящий тебя навсегда, Герман…»

Каленин снова вопросительно посмотрел на фрау Шевалье, не очень понимая, что он должен сказать после прочтения столь загадочного текста, из которого он ничегошеньки не понял.

Немка тоже молчала, то и дело шумно вздыхая, а потом неожиданно твердо произнесла:

– Из этого письма я поняла несколько вещей. Герман знал, что ему грозит какая-то опасность, поэтому при жизни не поведал мне свою тайну. Видимо, боялся, что она станет опасной и для меня…

– А из письма вы поняли, в чем она состоит – эта тайна?

– Нет! Не поняла. Вы же видите, Герман так все запутал…

– Но зачем?

Фрау Шевалье вздохнула:

– Видимо, на тот случай, если письмо попадет не ко мне. Кроме меня, расшифровать это письмо никто не сможет. Тут столько личного… Да мне и самой понятно здесь совсем немногое. – Женщина виновато улыбнулась. – К примеру…