– У меня нет совершенно никаких затруднений и проблем, Дитрих, – ответила Арцимович, не колеблясь, – была очень рада с вами побеседовать. Спасибо вам за заботу.

– У нас с вами большие затруднения и проблемы, Владимир Евгеньевич, – сказала она секунду спустя, отключившись и вновь повернувшись к инженеру, продолжавшему сидеть так тихо, что казалось, будто его и вовсе нет в отсеке. – Как же вы так неаккуратно?

Владимир Евгеньевич виновато улыбнулся и развел руками.

– А что, сильно заметно? – спросил он, указывая подбородком на планшет, – я надеялся, что обойдется.

Держался он хорошо, но в глазах у него была затаенная мука. И мучило его, как теперь точно знала Арцимович, жесточайшее похмелье.

– А я надеюсь, что среди тех, с кем вы выпивали, есть человек, который может почистить мою базу данных. Система говорит мне, что к мини-серии вы не допущены, а от работы отстранены. Так что смело можете одеваться. Пиджак только пока оставьте и закатайте рукав у рубашки.

У инженера опустились уголки губ.

– Отстранение с отсечением? – печально спросил Владимир Евгеньевич, – можно тогда левую?

Доктор хмыкнула, поднялась из кресла и, отстукивая каблучками, прошагала к киоску с препаратами. Она коснулась пальцами панели, прослушала череду негромких сигналов, перемежавшихся щелканьем смесителя и журчанием переливающейся жидкости, и извлекла из выдающего отсека большой холодный стакан и капсулу инъектора.

Инженер сидел уже одетым, держа в большой ладони собранную «обвязку».

– Рубить… – проговорила Арцимович. – Варварство какое. Это не наши методы. Сейчас я вас уколю – сама отвалится. Берите стакан. Мелкими глотками. Давайте руку. Так и быть, левую.

Арцимович прижала к вене капсулу, надавила на нее, дождалась, пока содержимое всосется. Взяла у инженера датчики и вместе со смятым инъектором бросила в корзину утилизатора.

– Вкусно, – сказал Владимир Евгеньевич, глотнув из стакана.

– Вкусно, – со знанием дела подтвердила Арцимович, – сейчас должно стать получше.

Они несколько минут посидели молча. Доктор покачивала ногой в изящной туфельке, инженер медленно опустошал стакан.

– Ну как? – спросила Арцимович, когда Владимир Евгеньевич, перегнувшись в кресле, аккуратно опустил пустой стакан в корзину.

– Чудесно, – ответил Владимир Евгеньевич, – вы, доктор, волшебница. Прекрасная синеглазая волшебница.

– Не подлизывайтесь. Насчет антитоксинов могли бы и сами побеспокоиться, между прочим, – выпивку вы ведь как-то провезли…

– Доктор, – сказал Владимир Евгеньевич серьезно, – мне правда очень неудобно. Глупость такая получилась.

– Да уж, не шедевр. С кем выпивали?

Владимир Евгеньевич растерянно улыбнулся.

– Простите, доктор, – сказал он.

«Не скажет, конечно. Старая союзная закалка», – подумала Арцимович и сказала:

– Ладно, Владимир Евгеньевич, идите работать, я как главный врач вас допускаю, с базой что-нибудь придумаем.

Владимир Евгеньевич не поднимался из кресла.

– Анна Николаевна, – ее отчество он произнес на старинный манер – «Николавна», – а у вас неприятностей не случится? По каким-нибудь не моим каналам, – он вновь указал головой на планшет, имея в виду, конечно, ее разговор с Дитрихом.

– Идите работать, Владимир Евгеньевич, – сказала доктор, демонстрируя улыбку, лежащую почти на противоположном конце спектра относительно любезности, доставшейся Дитриху. Собственно, не демонстрируя даже, а просто улыбаясь, – никаких неприятностей у меня не случится. Если, конечно, вы во время серии не поднимете на воздух пару техбоксов. Идите, чем быстрее вы закончите, тем скорее мы все отсюда вырвемся.

Она могла бы еще добавить, что не нужно больше пить перед экспериментами, но, конечно, не стала этого делать.

– Спасибо вам, Анна Николавна, – сказал Владимир Евгеньевич.

В списке доктора оставалась еще одна фамилия.

Ее обладатель вдвинулся в проход отсека, заполнив собой почти всю его ширину и высоту.

– Здравствуйте, доктор, – объявил он торжественно. В блестящих глазах переливалось лукавство.

– Здравствуйте, Лоусон, – ответствовала Арцимович, – раздевайтесь.

– Просьба из ваших уст всегда звучала приказом для нас, – сказал Лоусон, – особенно просьба раздеться, – добавил он, растянув тонкие губы в задумчивой улыбке.

– Ну тогда, будьте любезны, и помогите себе сами, – доктор указала на стопку пакетов с «обвязками», – разберетесь? Там есть схема.

– Ха, – сказал Лоусон.

Двигался он неторопливо и в то же время как-то быстро и точно. В осанке было изящество медведя, способного на скорость гепарда. Закрепление на себе очередного датчика он увенчивал довольным междометием, которое, видимо, брал из приберегаемого как раз для такого случая запаса, а может быть, мастерски изготавливал прямо на месте. Датчиков было больше тридцати, и в первой дюжине Лоусон в своих репликах не повторялся. Потом Арцимович перестала его слушать.

– Проверяйте, – сказал Лоусон.

Доктор взглянула на планшет и обнаружила, что в «обвязке» Лоусон ни разу не ошибся.

Пока шла диагностика, Лоусон сидел в кресле и, не отрываясь, смотрел на Арцимович таинственным взглядом. Было понятно, что вот-вот случится затейливый комплимент, или вырвется-таки наружу тщательно и тщетно скрываемая сногсшибательная новость, или, в самом крайнем случае, извлечется из воздуха букет желтых венецианских роз. Но ничего этого не происходило, Лоусон продолжал молча рассматривать доктора.

Когда Арцимович увидела результаты, то сначала решила, что в диагностике произошел сбой. Она повторно запросила часть данных и вновь всмотрелась в таблицы. «Что же это получается? – подумала она. – Если в крепком, то… не меньше литра. Впрочем, при его комплекции», – она взглянула на широкую грудь атлета и могучий живот любителя фастфуда.

– Что вы меня так разглядываете, доктор? – поинтересовался Лоусон невинно. – Я где-то с датчиками ошибся?

– Внешностью вашей любуюсь. У вас случайно древнеримского шлема с пером нет? Вам бы пошел.

– А, вы про это, – Лоусон повернул голову и действительно весьма похоже изобразил четко высеченный профиль с древней монеты. – Нет. Я – русский. Я сибиряк.

– С обычной сибирской фамилией Лоусон, да?

– Фамилия ни при чем. Я русский по духу.

– И по образу жизни. Вы Владимира Евгеньевича зачем напоили?

Лоусон не смутился.

– Я его не напаивал Он как-то сам напоился. Постепенно… Вчера был день рождения моей жены, я, как русский и как сибиряк, не мог его не отметить.

– Расскажете супруге, когда вернетесь из Экспедиции, что по случаю дня ее рождения мини-серию отменили, а руководитель диагностов оказался неспособным исполнять свои обязанности. Вы понимаете, что натворили? Владимир Евгеньевич – человек чуткий и интеллигентный, он не мог вам отказать, а вы его так подставили!

– Да? А это не Владимир Евгеньевич только что от вас вышел? Он будто бы ничего себе вышел, без посторонней помощи.

Автоматическая дверь отсека распахнулась, коричневая тень сквозь проем метнулась к столу доктора и обернулась пушистым зверьком.

– Ой-бай, – прошептал Лоусон, подпрыгнув в кресле.

Доктор выдохнула.

– Что же это такое, – сказала она, – куда физзащита смотрит, в медотсеке хомяк!

– Физзащита смотрит в ту же инструкцию, в которую смотрим мы все и которая запрещает использование… практически всего. Что им, хомяков руками ловить?

– Что-то они осмелели. Хомяки то есть. Раньше облетали периметр за километры…

Хомяк смирно сидел на столе, сложив перед собой мохнатые лапки и вытянув хвост. Черные глазки смотрели на Арцимович.

– Неудачное название – хомяк, – сказал Лоусон, – какой же это хомяк?

– На хомяка он действительно не похож, – согласилась Арцимович, – это их так какой-то остряк еще из нулевой Экспедиции окрестил. Как вы думаете, они кусаются?

– Я другое название предлагал, – не заметив ее вопроса продолжил Лоусон, – но оно не прижилось – «мурбас».

– И что оно означает?

– Ну «мур» – это от мурлыкать… вам ведь хотелось его за ушком почесать?

– Да, было дело, – улыбнулась Арцимович, – а «бас»?

– А «бас» – это по-казахски «голова».

– Господи, казахский-то вы откуда знаете?

– Ну, дело в том, что я немножечко еще и казах, – с достоинством ответил Лоусон.

– Не скучно с вами, однако… Значит, «мурлыкающая голова». Погодите, тогда получается «мурлбас»?

– «Мурлбас» – это как-то не по-казахски.

– А «мурбас» – по-казахски?

– А «мурбас» – вполне.

– Так, – сказала Арцимович, – сделаем следующее. Вы сейчас пойдете, дождетесь, пока откроется дверь, и встанете сбоку, чтобы проем оказался свободным. А я его напугаю. Должно получиться.

Лоусон поднялся из кресла и принялся одеваться.

– Кстати, – вспомнила Арцимович, – вы информационщик. Сможете почистить мою базу? О вашей судьбе еще нужно подумать, а вот Владимиру Евгеньевичу неприятности из-за вас не нужны.

– Базу, говорите?.. – задумчиво протянул Лоусон, уставился куда-то за плечо доктора и вдруг быстро, как пианист, задвигал пальцами опущенных рук, – базу, – повторил он, – базу… э-э-э… м-м-м… это даже ин… терес… н-н-но… почему я раньше…

Арцимович, ничего не понимая, смотрела, как Лоусон продолжает играть на невидимом фортепьяно. Глаза его следили за чем-то в дальнем конце отсека. А в дальнем конце отсека ничего особенного не было – доктор даже обернулась и посмотрела. Прикрытая белой шторкой дверь в хирурготсек, стеклянные шкафы с замороженными нанерами, сложенные кибертележки…

– У вас что, айплант включен? – сообразила вдруг Арцимович. – Кто вам разрешил?

– Ну почему сразу айплант, – медленно начал отвечать Лоусон, – есть… другие… альтернативные системы.

– Кто вам разрешил? Вы что, с шафрановскими особистами еще не сталкивались?

– Я… хотел, но… они хлипкие все… ага… почти… калориметр… знаете… такое слово есть забавное! Все. Смотрите планшет.

Доктор посмотрела. Лоусон был в критическом состоянии по ряду показателей. У него не работали почки и поджелудочная, зашкаливал при этом гемоглобин, и была температура в пятьдесят три градуса.

– Так лучше? – спросил мертвый, но явно гордый собой Лоусон.

– Так, – сказала Арцимович, – давайте-ка по порядку. Первое. Почему у вас айплант включен? Медицина и здоровье – мое личное дело, а вот о том, что вы айплант разблокировали, я должна доложить военным.

– Спокойно, доктор, мне можно, у меня санкция. Вполне официальная. Кто-то должен поддерживать весь этот наш диагностический зоопарк. Совершенно серьезно. Вот вам мой мандат.

– А врачу, значит, можно без айпланта… Ладно, тогда второе, – Арцимович произвела несколько манипуляций с планшетом и показала его Лоусону, – показатели, которые лягут в базу, должны быть вот такими.

– Не нужно показывать, я все прекрасно вижу сам… Сделаем, – сказал Лоусон, довольно угукнул и снова зашевелил пальцами.

А хомяк по-прежнему сидел себе на столе, зажмурившись, не проявляя никакого интереса к обилию медицинских установок и принадлежностей, не пытался устраивать никаких фокусов, вроде своих степных упражнений. По форме и окрасу все хомяки были одинаковы, и Арцимович не могла понять, смотрит ли она на давешнего знакомого или перед ней какой-то другой зверек.

– Ерунда какая-то, – сказал Лоусон, – у меня соединение исчезло… У вас тут ничего в гигагерцовом диапазоне не излучает?

– У меня все заморожено, – сказала Арцимович, – разве что «обвязки»? Или ваше включенное на всю мощность самодовольство?

– Да нет, «обвязки» я вижу… Сигнала нет…

Хомяк на столе вдруг открыл глаза, поднялся и расправил крылья.

– О, – обрадовался Лоусон, – есть соединение. Так.

– Погодите, Лоусон, давайте сначала от хомяка избавимся. Он будто бы ведет себя смирно, но, ему здесь совсем не надо быть.

Ничего не подозревающий о грозящих ему неприятностях несанкционированный хомяк вновь улегся в прежнюю позу и закрыл глаза.

– Черт, – сказал Лоусон, – исчезла связь, а ведь почти успел. Ладно, давайте изгонять бесов.

Он осторожно подошел к двери, дверь вобралась в стену. Лоусон вдруг развернулся и сделал шаг обратно по направлению к столу. Дверь медленно вернулась на место.

– Что такое? – спросила Арцимович.

Вместо ответа Лоусон шагнул вперед. Потом еще раз. Потом шагнул назад. И еще. Дверь за его спиной бесшумно распахнулась.

– Хомяк излучает электромагнитные волны примерно на девяти гигагерцах, – объявил торжественно Лоусон. – Вот так зверушка.

Арцимович посмотрела на свой стол. Хомяк открыл глаза.

– Перестал, – сказал Лоусон.

– Чудеса какие-то, – проговорила Арцимович, – зачем такому пушистому излучать, да еще на девяти гигагерцах?

– Доктор, у меня к вам предложение, – сказал Лоусон. – Давайте мы сейчас на время избавимся от этой загадки природы, я поправлю всё в базе, потом быстренько зарегистрирую все данные о физпроцессах, а потом мы с вами встретимся вечерком и исследуем все странные свойства местной… э-э-э… фауны, да? Всегда путал с флорой. А еще я научу вас пить чай по-казахски.

Арцимович, прищурившись, смотрела на хитро улыбающегося Лоусона. Теперь она тоже почувствовала излучение. Это внутри нее вдруг задрожала давно и, как ей казалось, навсегда успокоившаяся исследовательская жилка.

3

В функционировавшей по земному распорядку Экспедиции был тихий вечер.

В окружавшем ее мире распускалось розовое утро. Из реки поднималось чисто умытое солнце. Легкий ветерок играл листвой на деревьях рощи и пошевеливал волоски на толстых лодыжках Лоусона. Его голые ноги вырастали из песка и исчезали в просторных белых шортах. Рядом с его ступнями зарывались в песок напрягшиеся металлические основания походного кресла. Восседавший в нем Лоусон пил чай.

– А пить зеленый жасминовый чай вас, вероятно, научил бывший шеф? – произнесла Арцимович.

Некоторое время она следила за траекторией вопроса, пущенного ею в далекое небо. Она ждала, когда он приземлится по ту сторону прочной баррикады из кольца на пальце Лоусона, разницы в годах и еще множества вещей, о которых ей так не хотелось думать.

– Вы знаете моего бывшего шефа? – удивился Лоусон. Он сделал большой глоток, подержал немного пиалу и вернул ее на маленький столик, который стоял между его креслом и вытянувшейся в шезлонге Арцимович.

– Да, я забыла его имя, но мы встречались во время подготовки к Экспедиции. По слухам, он покинул вас, так и не дождавшись начала планетной фазы.

– У нас таких называют выбравшими свободу.

Арцимович взяла со столика пиалу. Пиала сверкнула солнечным бликом, и в нее с неба мгновенно прыгнуло молодое, по-утреннему непоседливое облачко.

– А он пишет вам? – спросила Арцимович.

– Писал первый год. Потом перестал.

Доктор покачала свою чашу, глядя, как пошевеливается отражающийся в ней серый набухший комок. «Конечно, не пишет, – подумала она, – вы ведь, доктор, тоже перестали писать своим, когда поняли, что уже не знаете, чем обернутся ненадежные и неподатливые слова на том конце моста, в ставшем чужим для них и вас мире. Чтобы рассказать о себе, слов недостаточно. Однако получать письма из того, когда-то родного для вас мира – пока они еще шли – было хорошо. Ведь там осталось…»

– Ваше парео, доктор, – задумчиво произнес Лоусон, – напоминает мне мою жизнь…

Арцимович повернула голову.

– Полосы, – пояснил Лоусон, – полоса белая, полоса черная, полоса белая, полоса черная… А потом, извините, попа! Хотя в вашем случае это нечто, безусловно, великолепное.

Арцимович стала смотреть на солнце. Долгое местное утро обещало ей еще один очень-очень длинный и скучный день.

«А чего вы, доктор, собственно, ожидали? Неожиданных приятных открытий – чудесного отголоска вашей чересчур долго длившейся юности? Излучающие хомяки? Земные люди, летучие мыши, дельфины, касатки и кто там еще – тоже вполне себе излучают, пусть и акустически. Всего лишь еще один эволюционный выверт… И заниматься им следует ксенозоологам, разгильдяям, при первичном исследовании пропустившим и хомяков, и это их излучение. Впрочем, почему пропустившим? Быть может, совсем не пропустившим. Быть может, кто-нибудь из них даже сделал себе докторскую. “Радиоволны как метод коммуникации на дальние расстояния у грызунов системы Р-2…”»

– Слушайте, Лоусон, я правильно понимаю, что излучение хомяков – это радиоволны?

– Да, электромагнитное излучение.

«Действительно, лучше “Электромагнитное излучение как метод коммуникации на дальние расстояния”… Защитил себе докторскую, получил грант на продолжение исследований, собрал группу и вожделенный первый транш потратил на закупку оборудования и офисных принадлежностей, прикидывая, как бы обосновать еще необходимость личного кара для удобства и апгрейда айплантов – чтобы не тормозили сетевые игры… Аннотационный отчет, полугодовой отчет… Бумага стерпит. Тут мы с вами вспоминаем хорошую улыбку Владимира Евгеньевича и начинаем ощущать стыд. Но сразу же вспоминаем другие интеллигентные улыбки и перестаем его чувствовать. Не то чтобы вам, доктор, нечего было стыдиться… Но ведь вы сейчас уже далеки от этого, не правда ли?»

– И так можно общаться на значительно более дальние расстояния, чем, например, мы с вами, а? – спросила Арцимович.

– Вероятно, да… Впрочем, мне всегда больше нравились общения на расстояниях близких, – не унимался Лоусон.

«Инженер-информационщик? Образцовый семьянин и большой оригинал, интересующийся своим делом, женщинами и выпивкой. А во время отпусков гоняющий верхом на казахском скакуне в каком-нибудь историческом клубе. Или на мотоцикле по старым черным дорогам».