Путники остановились у Норбу-Намгана, монаха, жившего в скромнейшем домике с двумя комнатами: одна отводилась под спальню, вторая – под кухню. Цыбиков, увидев, сколь бедно живет хозяин, хотел было искать другое пристанище, но Даший отговорил его от этого.

– Не обижай хозяина, Гомбожаб, – тихо попросил он. – Ему гости всегда в радость.

«Как и любому достойному ламаисту», – хотел было сказать Цыбиков, но сдержался и согласился со спутником – обижать радушного хозяина не хотелось.

Путники стали заносить внутрь вещи, дабы салары могли отправиться обратно в свою бедную деревеньку. Слуги помогали по мере сил, однако, когда один из них взялся нести молитвенный барабан Цыбикова, востоковед тут же забрал его себе.

– Это личное, – мягко сказал востоковед и скрылся в доме.

Шагая к двери, Цыбиков спиной ощущал недоуменный взгляд бурятского ламы и мысленно проклинал себя за излишнюю заботу о молитвенном барабане, которая могла вызвать ненужное любопытство или подозрение.

«Надо быть осмотрительней», – в очередной раз напомнил себе востоковед.

Проснувшись рано утром, путники первым делом отправились к статуе 80-футового Майтреи, которая хранилась в большом каменном здании с позолоченной крышей. Подойдя к двери, Цыбиков обнаружил над ней деревянную табличку с надписями на четырех языках.

– «Благословеннорадостный храм», – с придыханием произнес Даший.

Они вошли внутрь и остановились возле медной статуи Майтреи. Строго говоря, 80-футовой она не была, хотя, согласно верованиям ламаистов, Майтрея, Будда будущего, будет иметь именно такой рост. Цыбиков слышал, что неточность в размерах монахи оправдывали, говоря, что данная статуя изображает Майтрею-ребенка, лет 8 или около.

«Смекалке их можно только позавидовать», – думал востоковед, глядя в голубые глаза Майтреи с полуопущенными веками.

– Мне нужно отлучиться, Гомбожаб, – сказал Даший, привлекая внимание Цыбикова. – Встретимся дома у Норбу-Намгана.

– Как скажешь, – легко согласился востоковед.

Ему стоило большого труда, чтобы скрыть свое облегчение.

«Надо обязательно сделать снимок статуи Майтреи. А еще где-то здесь должны быть медные статуи Цзонхавы и Дол-мы…»

Даший ушел, и Цыбиков остался в долгожданном одиночестве. Оглянувшись по сторонам и убедившись, что соглядатаев поблизости нет, Гомбожаб поставил молитвенный барабан на один из постаментов, расположенных у входа в зал со статуей Майтреи. Затем едва уловимым движением открыл специальный лючок, за которым скрывался объектив фотографического аппарата. Прикинув расстояние, парой щелчков выбрал подходящий набор линз и, помедлив, нажал на кнопку.

«Снято».

Шаги позади заставили Цыбикова спешно закрыть все посторонние лючки в барабане и обернуться. Это были двое монахов. Поприветствовав Гомбожаба, они прошли к статуе Майтреи и склонили головы, а востоковед, подхватив молитвенный барабан, покинул здание, дабы не мешать молитве.

«Нужно быть осторожней… иначе новый снимок может стать последним».

К сожалению или к счастью, больше возможности воспользоваться фотоаппаратом Цыбикову не представилось. Шагая домой, он испытывал противоречивые чувства: с одной стороны, он безумно боялся быть разоблаченным, с другой – переживал, что не сможет сделать достаточно снимков.

Дабы хоть немного примириться с собой, Гомбожаб решил заглянуть на цон-ра4, чтобы его сфотографировать. На рынке было людно; многие монахи посещали его после собраний в цокчэнском дугане, чтобы приобрести себе пропитание. Цыбиков, глядя на ламаистов в цветных одеждах, вспомнил их вчерашнюю беседу с Норбу-Намганом.

– А какова цель этих собраний? – спросил Гомбожаб.

– Там разбирают проступки и карают виновных розгами, – охотно ответил радушный хозяин.

– Надо же. И что, посещение обязательно?

– Вовсе нет. Но во время чайного перерыва каждому присутствующему раздают по кусочку масла, и это привлекает на собрание многих небогатых монахов, вроде меня, – улыбнулся Норбу-Намган. – Да и розги – не самая страшная кара для провинившихся. Тех, кого изгоняют из монастыря за провинности, прилюдно бьют розгами на цон-ра, оттаскивают за ноги и отрезают носы, уши и руки.

В то утро, к счастью, никого из храма не изгоняли и на рынке шел обычный торг. Однако не успел Гомбожаб даже открыть потайной лючок на барабане, как на цон-ра нагрянула охрана монастыря и стала разгонять собравшихся.

– Что случилось? – недоуменно спросил востоковед у проходившего мимо монаха.

– Время на торговлю вышло, – ответил тот, торопливо уходя прочь. – Пора на учебу.

Гомбожаб, проводив монаха задумчивым взглядом, устремился к дому Норбу-Намгана. Когда востоковед достиг хижины монаха, Даший уже был там.

– А, Гомбожаб, – обрадовался попутчик. – Садись, будем обедать.

Только услышав про обед, Цыбиков понял, насколько проголодался за время прогулки по монастырю, и охотно присоединился к товарищу.

– Ну что, сделал ты, чего хотел? – спросил Гомбожаб, когда с обедом было покончено.

– Ага, – не в силах сдержать улыбку, ответил Даший.

Он не стал пояснять, что именно сделал, а Цыбиков воздержался от вопросов.

«Захотел бы – сам рассказал».

Следующие две недели Гомбожаб с пристрастием изучал жизнь Лабранга. К тому моменту, как в город вернулись салары, востоковед знал распорядок дня здешних монахов практически наизусть. Снимков, к сожалению, было сделано немного – кроме статуи Майтреи Цыбиков смог запечатлеть только вид на монастырь с вершины перевала. Самые же яркие впечатления востоковеда были связаны с тем, что запечатлеть он не имел никакой возможности: монастырское кладбище в ущелье к северу от монастыря, где умерших отдавали на съедение голодным грифам, и церемонию ниспускания Найчун-чойчжона, состоявшуюся 19 февраля. Цыбиков много слышал о данном ритуале от местных, да и прежде, но присутствовал впервые.

В назначенный день с самого утра монахи купили на рынке веточки можжевельника, после чего сожгли его во дворце цзан-хана в двух особенных курильницах, напоминающих небольшие печи. Около половины девятого утра, сопровождаемый аккомпанементом труб, во дворец явился прорицатель, коим был лама, приглашенный из монастыря Чувсан. Следом за ламой прибыл перерожденец Чжамьян-шадбы, которого несли в крохотных носилках четверо лам. Сопровождаемый молитвой толпящихся во дворе монахов, перерожденец спустился с носилок на землю и замер в ожидании. Некоторое время спустя из дворца вышел прорицатель в шлеме с флажками и парчовых одеждах. С саблей в правой руке и с луком в левой, прорицатель подступил к перерожденцу, и тот сразу же перекинул через его шею ритуальный шарф. Прорицатель благодарно поклонился и медленно устремился к устроенному специально для него седалищу. На полпути лицо ламы перекосило, а на губах проступила пена, которую тут же кинулись утирать своими шарфами находящиеся во дворе монахи. Разместившись на седалище, прорицатель сначала предрек судьбу всего Лабранга, после чего дозволил подойти послушникам, кому интересно было их грядущее. Каждый, кто хотел узнать свое будущее, подносил прорицателю дары. Когда последний из монахов ушел прочь, стерев пену с губ ламы, тот, все еще находясь в трансе, кинулся к наружным воротам монастыря и выпустил из них стрелу из лука. Затем прорицатель отправился обратно в храм. Проходя мимо Цыбикова, он, однако, задержался и, посмотрев на востоковеда белесыми глазами, прошептал:

– Найди дихрою…

Гомбожаб от неожиданности выпучил глаза, а прорицатель, как ни в чем не бывало, скрылся в храме и вышел из него вновь только после отъезда перерожденца – уже обычным ламой, с ясным взором и благостной улыбкой в линии губ.

– Интересно, насколько верны его предсказания? – не удержавшись, спросил Цыбиков у Дашия, когда они шли домой с церемонии.

– Верны ровно настолько, насколько Будда приоткрыл будущее для нас, – ответил спутник.

Ответ показался Гомбожабу чересчур обтекаемым, однако он решил не продолжать диалог. Лабранг оставил неизгладимый след в душе Цыбикова: особенно его впечатлила железная дисциплина; именно она позволяла без малого 2500 монахам существовать как единое целое. Особенно сильно это ощущалось с наступлением сумерек, когда монахи ниже 8-го богословского курса влезали на крыши своих домов и читали вслух заученные наизусть тексты. От гула их голосов у Гомбожаба, сидевшего в хижине радушного Норбу-Намгана, мурашки по спине бежали – до того мощные ощущения вызывал в нем этот вечерний ритуал.

– А если кто-то не заберется на крышу? – спросил Цыбиков, когда они уже собирались в путь. – Его ведь высекут розгами?

– Истинно так, – подтвердил Норбу-Намган.

– Так чего же, получается, в послушниках больше – подлинной веры или страха наказания?

– Все, кто живет в монастыре, веруют, – со снисходительной, почти отеческой улыбкой сказал Норбу-Намган. – Так что розгами наказывается не безверие, а леность. Кто сможет победить ее, познает истину, кто не сможет – будет вечно жить во тьме.

На том разговор Норбу-Намгана и Цыбикова был окончен, но Гомбожаб впоследствии неоднократно его вспоминал.

В конце февраля востоковед и Даший вместе с саларами вернулись в окрестности Гумбума, где вместе с остальными ламаистами находились до 24 апреля, а после продолжили путь в Лхасу.

•••

30 сентября – 1 октября 2019 года

Дворец Потала. Рынок Баркхор. Йогин из монастыря Драк Йерпа

– Что-то на тебе лица нет, – усмехнулся Ребе, когда я, взяв стакан растворимой бурды, именуемой здесь «кофе», подсел к нему за столик. – Все-таки под ночь разболелся?

– Угу, – только и ответил я, опускаясь на лавку.

Мы находились в кафе гостиницы, более похожем на заводскую столовую. В голове моей царил полный кавардак. Стакан кофе грел руку, и я невольно вспомнил чудесный чай, которым меня угощал тибетолог Андрей в Петербурге.

«И почему он так и не согласился продать мне немного того сбора? Сейчас бы он мне ох как пригодился – мысли прояснить и вообще…»

Мысли о волшебном чае несколько подняли мне настроение, а пара глотков кофе вернули к жизни, и я сказал:

– Уснул под утро, вот и результат, как говорится… на лице.

– А меня поздним вечером «горняшка» достала, ну, я сразу – к Боре, он мне – укол, и все прекрасно.

– Я тоже к нему попал, просто до часу тянул, думал, пройдет…

– Да нет, Боря говорил, что с ней лучше не шутить, болит – сразу колешь, от греха подальше. А вон, кстати, и наш спаситель.

Ребе взглядом указал мне за спину, и я, оглянувшись, увидел Ламу – он неторопливо шел к нашему столику. С губ Бори не сходила ироничная улыбка.

– Ну что, в порядке вы, друзья мои? – спросил он, подступив к столу вплотную.

– Да, – кивнул Ребе.

– Поддерживаю, – сказал я. – Только не выспался. Но к походу в Поталу готов. А как остальные?

– Кто-то ждет в фойе, – ответил Лама. – Кто-то еще не проснулся, похоже. Сейчас выпью с вами кофе и пойдем, посмотрим, что там.

Минут через десять мы уже были в фойе. К тому моменту там собрались почти все – шесть «паломников», Олег и Джимми.

– Кого не хватает? – прищурившись, спросил Ребе.

– Паши нет, – через плечо бросил Лама. – Подняться к нему, может?

По счастью, Павел спустился раньше, чем Боря надумал к нему бежать.

– Опаздываете, – хмуро заметил Олег.

– Извините, будильник выключен был, – буркнул Павел. – Забыл вчера поставить заново…

Олег понимающе кивнул и, окинув взглядом остальных путешественников, сказал:

– Что же, выдвигаемся?

Все закивали.

– Идем, – за всех ответил Лама.

До Поталы добрались быстро, но вот подъем отнял у нас, неподготовленных, немало времени и сил. По случаю 70-летия Народной Республики народа внутри оказалось до ужаса много: сотни китайских туристов образовали десятки очередей, сродни тем, что выстраивались к мавзолею Ленина во времена СССР. От постоянного гвалта закладывало уши; если по пути к дворцу Далай-ламы я еще пытался разобрать, о чем вещает Олег, то, оказавшись на лестнице, ведущей в поднебесные покои, я оставил любые попытки услышать хоть что-то.

– Гляди, как смотрит, – наклонившись к моему уху, сказал Ребе.

Я кивнул: местные монахи и вправду смотрели на посетителей недобро, будто на захватчиков, безо всякого одобрения вторгшихся в их личное пространство.

– Это они только здесь такие, – со знанием дела сообщил Лама. – В других монастырях они поулыбчивей.

– Может, и так, но тут больше на тюрьму похоже, – заметил я. – Или клетку…

Среди обычных прихожан периодически мелькали полицейские мундиры: я предположил, что они, помимо прочего, следят еще и за тем, чтобы никто не снимал дворец на телефон – это было категорически запрещено. Иронично, но при этом на входе свободно торговали гигантскими фотоальбомами Поталы. Стоит ли говорить, что цена была поистине баснословная?

Лестницы меж белых стен привели нас к «красному дворцу», на верхнем этаже которого находились покои Далай-ламы, ныне пустующие. Разумеется, о том, чтобы делать фотографии, и речи не шло: несомые толпой, мы плыли разрешенными коридорами и залами к другому выходу, не в силах никак ускорить процесс.

«В детстве больше всего любил наблюдать за муравьями, поражало, как у них сочетается изящество замысла с тупостью исполнения. Сейчас, наблюдая за людьми, должен сказать, что по параметру «тупость» двуногие дезорганизованные идиоты бьют идиотов шестиногих с разгромным счётом», – усмехнулся голос в моей голове.

И снова я слегка опешил. Все повторялось, как вчера, но если тогда я мог списать странные чужеродные мысли на «горняшку» и сопутствующую мигрень, то теперь просто не знал, чем объяснить эту аномалию.

«Что вообще происходит?»

Но голос не ответил мне. Только мои мысли, мое удивление – и больше ничего.

«Чертовщина какая-то».

– Ну наконец-то, – облегченно сказал Лама, когда мы покинули Поталу и отправились на Баркхор.

Здесь тоже оказалось людно, но иного от рынка и не ждешь. Вообще, изначально Баркхор – это священная дорога, которая опоясывает храм Джоканг. Большинство вновь прибывших совершают ритуальный обход, называемый кора, вокруг храма, ненадолго задерживаясь у каждой из четырех стоящих по его углам ступ с дымящимися травами. Мне же хотелось просто прогуляться одному.

– Объяснишь Джимми, что я хочу сам пройтись пару часов? – попросил я Олега. – Потом встретимся на этом же месте.

Гид кивнул и, обогнав остальных, подступил к нашему «надсмотрщику» и стал ему что-то втолковывать. Тот, как и положено любому порядочному соглядатаю, хмуро посмотрел в мою сторону, потом отрывисто кивнул и, круто развернувшись, устремился прочь. Поймав мой вопросительный взгляд, Олег тоже кивнул и пошел следом за Джимми.

Сказать по правде, у меня была еще одна цель, о которой я не хотел лишний раз напоминать нашим провожатым.

– Могу я у вас найти дихрою? – этот вопрос я задавал в каждой лавке и в каждой аптеке, торгующей китайскими пилюлями, но везде получал отрицательный ответ.

«Впрочем, если бы я нашел ее прямо сейчас, чем бы я занимался все оставшееся время?» – шагая вдоль прилавков, усмехнулся я про себя.

Вообще рынок Баркхор мало чем отличался от других восточных рынков. Единственная деталь, которая бросилась мне в глаза, – множество красивых девушек в национальных костюмах. Как выяснилось чуть позже, у тибетской молодежи с недавних пор возникла традиция – фотомодели (или те, кто просто себя таковыми считает) в обязательном порядке делают снимки в национальном костюме на фоне стен древнего города. Подобные кадры либо остаются на их страницах в WeChat5, либо выкупаются за приличные деньги турфирмами и используются для рекламных проспектов, презентаций и баннеров – все для того, чтобы привлекать в Лхасу и ее окрестности заветные «25+» миллионов китайцев ежегодно.

– Ну что, нагулялся? – спросил Лама, когда через означенное время мы встретились вновь.

– Ага, – ответил я рассеянно.

– Дихрою не нашел?

– Пока нет.

– А с чего ты вообще решил, что она тут будет? Я, сколько сюда ездил, вообще не помню, чтобы где-то что-то о ней слышал.

– Ну, ты же не искал ее целенаправленно. Ладно, посмотрим. Я и не думал, что все окажется так просто.

Вечером в отеле, когда я, вооружившись планшетом, сел за дневник, в голове была каша. Мне хотелось учесть все важное, но при этом не скатиться в банальность, излагая факты, тысячи вариаций которых живут в интернете. Предложение на экране рождалось и умирало, на смену ему приходило новое, но его после пары прочтений ждала та же участь…

«Написал – стёр, написал – стёр, так, к хуям, день и прошел?».

Палец застыл над планшетом.

«Что же ты такое? Откуда? И почему преследуешь меня?» – спросил я мысленно, но снова не получил ответа.

Выждав еще немного, я все-таки разобрался с записями и, убрав планшет, стал листать фотографии на телефоне, чтобы отсеять неудачные и залить остальные на внешний диск.

«Удивительно, конечно – сейчас камера помещается в отсеке диаметром в несколько миллиметров, а еще сто лет назад для того, чтобы спрятать один из самых современных фотоаппаратов, требовался молитвенный барабан… и это я не говорю про количество снимков – там на каждый кадр расходовалась целая фотографическая пластина…»

Следующим утром состоялся первый официальный выезд – около десяти утра мы отправились в монастырь Драк Йерпа. Ярко светило теплое осеннее солнце, ехать было недалеко, но, учитывая горную местность и то, что прежде мы этим составом никогда не путешествовали в колонне, я испытывал тревожные предчувствия на этот счет. По счастью, обошлось без фейлов: «паломники» катили уверенно и вполне дисциплинированно. Только раз на серпантине мотоцикл Бори Гринберга чуть занесло, но Лариса, идущая следом, предусмотрительно сбавила скорость, позволив ему вернуться обратно в колонну без особых проблем.

По дороге нам встретился весьма любопытный холм, усыпанный каким-то немыслимым количеством разноцветных церемониальных флажков (лунгта). Мы остановились, чтобы сделать несколько снимков.

– Смотри, – сказал Лама, указывая наверх.

Я задрал голову и увидел, что пестрой лоскутной паутиной покрыты все горы в округе.

– Каждый флажок исписан мантрами, – продолжил Лама. – Местные верят, что с помощью ветра и флажков молитвы, прочитанные на вершине горы, поднимаются на небо.

– А цвета флажков? – спросил я. – Они имеют значение?

– Да, разумеется. Каждый обозначает свою стихию: воздух, огонь, вода, земля и облака.

– Облака?

– Облака – это эфир, пространство.

«Когда нехер делать, люди подгоняют действительность под свой шаблон. В итоге вокруг них оказываются сплошные шаблоны, мало общего имеющие с действительностью, но кого ебет этот малоинтересный факт?»

«И снова ты… Что это? Влияние Тибета? Какой-то дух нашел себе слушателя?»