– Прошу прощения, но у нас двойные билеты на это место, – четкий приятный голос вежливо соблюдал все приличия и знаки препинания, – я потесню вас на время этого плавания, но, поверьте, вам моя компания доставит вполне конкретное количество приятных минут. Прошу не открывать глаза, так… гм-гм, извините, будет эффектнее для вас, так как вы сможете насладиться увлекательным отчетом за прошедший период Вашей жизни в виде быстрого ролика, и безопаснее для меня, так как я… гм-гм, извините, не исчезну. Вы отметили мою ангельскую вежливость? Браво! Это просто су-пер! Ой, извините снова за банальность! Мода. Черт бы ее… ой, извините, Ваше… Это я не вам. Так! Вы неглупый человек и, наверное, уже догадались, что это снова я! Ура! Да, я и есть ваш ангел-хранитель. Радуюсь, потому как наконец выпросил у начальства свое очередное явление для вас. Там, наверху, считают, что люди вообще не заслуживают ни одного явления из нашего учреждения. Лишь избранные удостаиваются одного или нескольких, ну и единицы… Вы уже знаете, читали, учились… пара-тройка наших пожила там у вас… вкусила, так сказать, «еслитакможнвыразца», человеческой благодарности! Но, видимо, ваша настойчивость в поисках истины… или, по-Вашему, – истин, «Их», и эти сумасшедшие игры в прятки со временем и с самими собой произвели подобающий эффект, и вот меня послали к вам с отчетом.

Я – хранитель индивидуальный, младшего чина, стою на нижних ступенях своей карьеры, а мои старшие коллеги имеют более сложную специализацию по охране коллективов, государств, наций, профессий и самых разных объединений, в которых суетятся люди, стремясь, главным образом, их возглавить и получить самого важного охранника – собственно Его. А я храню, в первую очередь, Ваши чувства, выраженные в мыслях, словах, так как они в первую очередь имеют больший срок годности. Ну а потом уж и Ваше тело. Если успеваю, конечно. Наверное, вы заметили: судя по сводкам происшествий, ангелы-хранители настолько стали близки к своим подопечным, что незаметно перенимают их свойства и потому зачастую катастрофически не успевают… охранять. Проклятые… и такие неотразимые человеческие технологии!

Но позвольте перейти к сути моего появления. Момент, можно сказать, экстраординарный, если изволите, судьбоносный. Так, сейчас оглядимся… Ага… Судя по паранормальной обстановке, вы, мой подотчетный, снова играли в Вашу любимую игру – «прятки». Снова ее искали? Хорошо, если так будет угодно, с большой буквы – Ее. Или «Их» – двуликую истину! Угу. Первая, значит, – «юр. лицо». Конечно! Тривиальная и замусоленная на складках, а вторая, стало быть, – «физ. лицо» – с глазами дивной серны… как, как? Со сталистым оттенком? Хорошо. Получается, что второй лик – белокурая пышка с обезоруживающим огнестрельным взглядом. Иногда обезоруживающе умоляющим? У-у! Пускай так. Нет-нет! Это Ваше право искать что хочется. Да-да – из-под стрельчатых черных бровей. Я вас правильно понял, подотчетный? Итого получается: именно здесь, на старом кладбище, а ранее жарким летом на пирсе, пляже, в прибрежных кустарниках Одессы; еще раннее – под осенним дождем между гаражами московского двора; в том же городе, но на койке приюта для бездомных; в том же пункте, но на путях станции Белорусская-Сортировочная… и так далее, – вы искали истину в ее полноте путем соединения двух ее ликов? А… репетировали? Тренировались? Экспериментировали! Да, я помню. Это тот пророкоподобный смуглый симпатяга с торсом металлического доспеха римского императора… да, а вы знаете, кто к вам наведывался? Пророк?! Хотелось бы мне, чтобы он бы вас хоть на мгновение побрал или пробрал, как говорится! Тогда бы было не до экспериментов! Скажите спасибо, я как раз вернулся из командировки в Ваш любимый 96-й год и успел заманить вас на это… вполне подходящее для такого уникального философа, как вы, кладбище. Ну ладно. Ну, перестаньте! Хватит! Я не люблю лести. Давайте уж перейдем к частностям. Как положено по утвержденному протоколу явления ангела-хранителя перед своим подотчетным, зачитаю сокращенную сводку событий за наш с вами, то есть за мой с подопечным, подотчетный период.

Август позже с мистическим чувством избранности вспомнил почти дословно сухую, монотонно-секретарскую речь его ангела-хранителя, который был больше похож на его озорного двойника из детской игры в пластилиновых героев.

– Как и предусмотрено утвержденным планом, – сипло рапортовал вышколенный докладчик, – выполнялась задача поиска… кхе-кхе… самого себя, предварительно мастерски замаскированного, или, проще говоря, потерянного. Экспериментальная игра несет в себе философскую задачу поиска истины в ее сугубо прикладном ракурсе, как то: соединении ее общепринятого, то есть юридически законного смысла, с индивидуально-личным, то есть физическим смыслом. В нашем случае последнее есть человеческая особа женского пола. Для удобства на всех нижеследующих страницах этого отчета и других повествований будем сокращенно именовать искомую двуликую истину местоимениями женского рода множественного числа – «Они», «Их», «Обе», «Обеими» и т. д. Описание физического лика «Их» внешности прилагается. Имя было предложено изменить на подобающе царственное… ну, что-нибудь императорское, как у нашего подопечного… Ага, вот это подошло? Так, очень мило звучит. И, кстати, сразу выделяется в ряду ширпотребных, извините, просто широко распространенных имен женщин на страницах отчета о подопечном…

После арт-хаусной минутной паузы, заполненной тягучим фолком листвы и духовыми гудками машин из ближайшего гаражного кооператива, Август перевернулся на бок и уже вслух прошептал просьбу:

– Прошу, милейший, не прерывайся, расскажи мне, как я… нет, ты понимаешь – Я! Такое крупное местоимение оказался в месте такого полного забвения…

Невидимка-охранник, казалось, сочувственно помолчал и совсем по-человечьи, прочистив горло, с расстановкой продолжил, но теперь поэтически завывая в особенно лирических местах:

– По испытанной рецептуре начнем отчет с последних страниц игры-эксперимента. Сейчас мы присутствуем на ее финише, в придорожных кустах на краю старого кладбища, неподалеку от спального жилмассива.

Сентябрь в пору отыгравшего свою партию лета. Уже вечереет, но жара отступать не торопится. Подопечный после поправленного похмелья находится в состоянии счастливого полузабытья. В тяжелых условиях наступления превосходно-соблазнительных сил, разрекламированного на всех углах и экранах, многоликого противника, после успешно отбитой его очередной атаки и последующей собственной ретировки, местом маскировки себя и одновременного поиска «Их», опекаемым Августом – по нашей наводке – было избрано старое кладбище. Издали оно напоминает сильно заросший, заброшенный сад. Противник, как и прежде, вел себя тактически грамотно, все более изощряясь в методах захвата душ человеческих в рабство потребления, наживы и глянцевой красоты. Если раньше, в начале эпохи всеобщей материализации, то есть с конца 80-х годов XX века, в недооцененном тогда противнике подопечный видел скорее подростковое бунтарство, неконтролируемое желание перемен без четкой стратегии, то теперь «бывшие пацаны», по определению подопечного, цитирую: «одели модный камуфляж законопослушного буржуа с соответствующим бизнес-планом за пазухой». Противник расчетливо избегает зон прямой видимости его позиций, прибегая к услугам массированной рекламы – своей безотказной дальнобойной артиллерии.

Честно говоря, нашего брата ангела трудно удивить человеческими причудами: терпение-то у нас в боекомплекте соответствующее – ангельское. Но иногда ловишь себя на несвойственном нам чувстве, которое в учебниках и методичках по охране человека именуется как обида. Ей-богу! Ей бы на троне сидеть в парче и одним небесно-голубым взглядом отнимать у придворных любое желание, кроме подобострастия! А она? Господи, и это же твои дети! Она, едва прикрытая номером телефона, с бигборда, который растянулся на половину проезжей части, настойчиво сигналит распутными глазищами раззявившему рот водителю или пешеходу, категорично предлагая как представитель власти зайти в ломбард, или салон, или в еще более прозаические склады, и там обязательно стать раздетым победителем или обладателем мыльного пузыря. Наш подопечный не ладил себя в женихи к принцессам, но как-то обидно и даже стыдно было ему за измерение божественной красоты на простых человеческих весах порочным человеческим мерилом – золотом. И нам из сочувствия тоже было не по себе.

В результате бомбардировок красотой, безотказно и ежедневно прицельно бьющей по утонченным нервам подопечного, мало-помалу происходил разрыв коммуникаций между мыслями, желаниями и поступками нашего эмпиратора, то есть подопечного. Тем самым смещались, с расстроенными чувствами и сожалениями переносились на неопределенное прошлое планы по поиску «обеих истин».

Большую ставку противник и теперь делает на окружение сил подопечного. Потрепанные в сражениях, с неисчерпаемыми резервами штампованной красоты, душевные силы Августа сжимались удушающим кольцом спецназа противника, его гвардии. Она состояла из бывших друзей и коллег по работе, психика которых попала в зону действия сенсационно-разрывной, паралитически-осколочной, лживо-бронебойной информации и по эффекту резонанса сама становилась мощным оружием поражения.

Наш подопечный, сам страдая, сочувствовал тому большинству пассажиров, пешеходов, покупателей, посетителей, клиентов и зрителей, которые глотали лошадиными дозами навязчивую полуправду, пожирая глазами красивые разноцветные слова и сфабрикованные лица на щитах, досках, плакатах, майках, этикетках, обертках и экранах электронных «друзей». Рано утром опекаемый часто просыпался от бродящих по девятиэтажке вездесущих привидений – бодрых голосов телеведущих, томно-кофейных и простовато-овощных мелодий и уродливых слоганов медикаментов. Изнутри он слышал последнее булькающее SOS из рубки терпящего бедствие романтического брига, который не смог пришвартоваться в современной гавани. Пока он со своими головорезами и пьяницами искал разгадку, на родине настало новое время, когда первыми словами впередсмотрящего, как и новорожденного, было не простое болеутоляющее «Мама-Земля!», а непонятные до головокружения аббревиатуры брендов. Таможня стала диктовать моду, и азбуки школьников декларировали слово «товар» в языке чаще, чем «бог», а учителя освоили функцию «навар», хотя раньше был «долг». Вечный двигатель развития цивилизации, оказывается, был найден. Но тут, по мнению нашего подопечного, скрывался большой подвох. Главное было то, что растворилась без остатка настоящая ценность, исчезло настоящее золото – пропало молчание. Не было вокруг простой тишины, и люди, не слыша своего голоса, внимали чужому – хитроумно-корыстному рупору нового хозяина мира – Его Величеству Успеху.

Все вышеуказанные факторы и поиски «Их» и привели нашего эмпиратора с его «прятками» вот в это общее место… вечного покоя. Для многих, но не для всех. Наш подопечный и в этих условиях местности, осложненных психологическими ловушками и преградами, то есть, как видно, кладбищенскими могилами и оградами вокруг них, не упустил шанса поупражняться в своих поисках. Сами ограды местами снабжены колющими пиками для увеличения чувства враждебности окружающего мира. И это, по пьяным клятвенным заверениям подопечного, было его спасением. Цитирую: «Это мой остров Туле! Я сбежал от них и прошел до границы разума. А дальше нуж… ик!.. нужно переступить черту и… аааа-ха-ха!.. сойти с ума! Гм… Наверное, еще рано. Пойду-ка я назад. Еще не вс… ик!.. все я им сказал…».

Что же, вспомним детство с его фундаментальной мечтой – попасть на необитаемый остров и быть там удачливым Робинзоном. И теперь наглядно видно, что мечтать нужно аккуратно. Остров Туле был выбран подопечным Августом из многих легендарных уголков в человеческой истории не только как земля с потусторонними свойствами природы, но и как предел возможности обычного существования человека. Там человек либо исчезает, либо познает невидимое, и его записывают по возвращении в лучшем случае в сказочники, в худшем – в умалишенные. Как и было с первооткрывателем Туле массалийским греком Пифеем в IV веке до н. э. Древнего ученого, впервые объяснившего приливы соседством Луны, в родной ему античности, осторожно рассудив, сразу сдали в архив до лучших времен. Прагматичным грекам, с их природным талантом давать объяснение всему и даже богам определять свое место жительства, открытие показалось нерентабельным. Только гениально-сумасшедшим бродягам и поэтическим провидцам вроде Вергилия было ясно, как божий день, что Туле – это крайний остров спасения во внутреннем океане противоречий самого человека. На географической карте в топонимике многих названий зафиксированы ошибочные убеждения и открытия новых крайних островов, за которыми уж точно не могло быть жизни. Когда человечество шагнуло за горизонт своих суеверий, оставив позади мистику средних веков, то пределы мира и terra incognita отодвигались все дальше.

О, эта страстная и испепеляющая тяга человечества дойти до края, постоять на нем, ужаснуться им и поставить, наконец, точку в истории познания и открытий! Но нет им предела! И остров Туле, как символ тайны и невозможности абсолютного познания мира человеком, остался все же на той карте, которая хранится в скрытом притулке, на самом тле драгоценного сундучка человеческой души.

Таким образом, наш странник добрел с горем пополам до самой что ни на есть возможной широты познания, как он считал, и достиг последнего безопасного для жизни градуса душевного накала… ну или, если посмотреть в рутинно-бытовом ракурсе, то до абсолютного нуля по шкале любви…

Снова наступило молчание, и Август подумал, что если бы все отчеты были такие нескучные и занимательные, как бы быстрее продвигались вперед… э… ну наука там, образование также… культурные связи опять же. Он, раскинувшись, лежал теперь не просто между оградами на траве старого кладбища, он обнимал твердыню забытой истины, издревле искомый остров потусторонней жизни. Глаза боялись открыться и увидеть сквозь листву обыкновенную геометрию человеческих нагромождений.

«Оказывается, этим ангелам тоже нужна передышка. Ну правильно, – с волками жить… так скоро научатся у нас и “зло употреблять” для вдохновения», – думал Август в антракте, но как будто это был не он, а кто-то сзади него, едва сдерживая восторг, его голосом шептал совершенно противоположное только что прочувствованному. А это был второй из их дуэта конферансистов, его напарник – эгоист Вальтер, единственный абориген острова Туле. Он появлялся всегда тогда, когда Август уже долго находился на острове, навещая и развлекая его своими циничными и эгоистичными прибаутками. Да, так они забавлялись иногда на пару: Август и его alter ego Вальтер. Особенно удачно выходило, если зрители были молоденькие и смешливые девочки.

«Лежа у нас в театре еще никто не объявлял номера! – радостно шептал Вальтер. Шутили в разных позах, но такие серьезные вещи и с такой пластикой, как сейчас у тебя нога?! А нога-то в прутьях оградки, – какое удачное решение! Да и сама мизансцена! У Шекспира спер? А череп чего ж? А, ну да, не любишь плагиата. Дык для современной молодежи это уже не плагиат – это гениальное открытие и переосмысление классики! Ни хера ж не знают! А ты, я вижу, потихоньку к сонму небожителей подтягиваешься? Оставь, дружок, у них жизнь – не сахар, а ты еще и вроде не импотент, а вокруг еще столько много неперепробованного! Ах, конечно, конечно… сахаром и медком липким и пошлым ты брезгуешь! Опять эксцентрируешься? Все оригинальничаешь? Ну, ищи, ищи… есть такая дорога, она ведет в никуда! Знаешь?! А собственно, уже привела. Это что сейчас вокруг – метафора! Как ты понял. Потому как это кладбище не только здесь – на околице пролетарского города, а оно раскинулось во всю ширь твоей скисшей душонки! Но вот там-то тебя самого уже никто не найдет.

В общем, пошли! Горьким пивком успокоимся, помянем, в смысле… воскресим по-возможности, а то пересохло что-то уже все внутри. Да и люди там живые! Чего тут с покойниками, мир их праху, опилки пилить. Ты, я помню, страсть как любил после тренировки в спортзале литрушкой холодненького оживиться! Восстанем против мертвых? Или уже – из мертвых? Хорошо. Дослушаем и пойдем. Ну я пока покурю, а ты протоколируй».

Если смотреть с нижнего угла обзора в уходящем свете дня, как Август из партера на земле, то постановочный колорит кладбища был выполнен талантливо: ожелезненная зелень на фоне тускнеющей голубизны неба с божественными плевками уже сереющих облаков. Раздалось шарканье ангельских штиблетов по сцене, и знакомый голос уже более раскованно продолжил:

– Предыдущие места пряток и поисков самого себя от себя и окружающей действительности отличались облегченной версией уединения. Прошлым летом на прибрежных склонах одесских пляжей Аркадии щадящие прорехи в кустах сирени дозировано пропускали скучные сцены из ночного карнавала развлечений. Успешно была пробита оборона бездарно одногранных барменов у нескольких стоек, абсолютно не понимающих основательно запрятанного в загадочный мир языка. Захваченный очередной арсенал пивного трофея позволял продолжать поиск самого себя. В прохладном убежище ночных кустарников, под удаляющийся с каждой бутылкой какофонический гул чумного веселья пропотевших за день пляжей очень легко было найти смысл бытия. Правда, надолго удержать его при себе не удавалось. Чуть было не были сорваны сами «прятки». Но тут…

Здесь голос завис. Августу показалось, что в его руке вновь появилась бутылка, опрокинутое дно которой не замедлило стыдливо обнажиться. «Так, – сказал он веселее, – зачем этот полусонный жирный ластокрылый пингвин-охранник, мать его так, позволил мне, его уникальной… нет, ну ты понимаешь? У-ни-кальный… то есть один в своем роде! Совсем один… пропустить, что ли, еще один глоток стратегического топлива… само… копателя и само… искателя? Меня, то есть… мне… Эх… Ну, дослушаем концерт, по пиву и домой…». Топливо сработало, и радужными огоньками осветился внутренний салон потертой души.