Джокеры

Теплый весенний ветерок, несший с собой пряные запахи пробуждающейся природы, ласково гладил лицо мягкими нежными пальцами. Сквозь мерный рокот мотора грузовика нет-нет да прорывался радостный птичий гомон. Пернатая мелочь, безмозглая и не отягощенная людскими проблемами легкомысленно радовалась наступлению весны. Роман расслабленно откинулся на дощатый борт, устало прикрыв глаза. Вездесущая дорожная пыль навязчиво щекотала ноздри, тонкой едва различимой глазу маской ложилась на лицо. Машину мерно потряхивало на ухабах, рождая ощущение легкой морской качки, очень хорошо было вот так полулежать опираясь на шершавые доски и представлять себя к примеру отдыхающим на собственной яхте посреди Средиземного моря миллионером. А что, если не открывать глаз, то сходство ощущений получалось практически полным: неторопливое покачивание длинной морской волны, ласкающий лицо ветер, так волнующе пахнущий луговыми цветами, молодой сочной листвой… И оружейной смазкой, густо воняющей режущим нос ароматом, перебивающим и забивающим все остальные запахи. И еще одуряющей вонью десятка давным-давно немытых тел здоровенных мужиков, расположившихся рядом с ним в кузове грузовика. Черт! Опять не вышло погружения в бездумную пронизанную чуткой полудремой дорожную нирвану.

Роман открыл глаза и, не меняя расслабленной позы, внимательно осмотрелся. На первый взгляд все было вроде бы в порядке, но только на первый. Дорога петляла по идиллической сельской местности, среди покрытых изумрудной травой нешироких луговин перемежавшихся острыми клиньями насквозь просматриваемых по весеннему времени рощиц. Далеко впереди виднелись аккуратные, будто кукольные, белые домики, крытые красными черепичными крышами. Его всегда поражало это вопиющее несоответствие местных сельских картин, тем, что привычно рисовало, воспитанное в России начала девяностых воображение. Конечно, и на русские деревеньки иной раз приятно глянуть вот так вот издалека, подъезжая к ним с невысокого пригорочка. Порой, даже так сердце защемит открывающаяся краса, что хоть выпрыгивай из машины, доставай сложенный в багажнике мольберт и принимайся с ходу ваять пейзаж, поскуливая от охватившего восхищения. Вот только стоит подъехать чуть ближе и сразу бросается в глаза вовсе другая картина – покосившиеся без хозяйского догляду, укоризненно глядящие на прохожих облупившейся краской оконных наличников дома, грязные заляпанные коровьим дерьмом, усыпанные вездесущей подсолнечной шелухой и бумажными обертками от сникерсов кривые улочки, полуобвалившиеся плетни служащие лишь декоративными границами приусадебных участков… И как неизбежная достопримечательность щербатые старухи на завалинках и до синевы пьяный аграрий мужеска полу в центральной луже вперемешку с гусями и свиньями. Рисовать такое уже отчаянно не хотелось, и даже если удавалось сбежать опять на должное расстояние, то вся убогость и мерзость, скрытая с открывающегося ракурса все равно оставалась в памяти, полностью меняя картину восприятия мира тонкими чувствами художника. Уже и хотел бы приукрасить, залакировать действительность, ан нет, не дано, получится уже не картина, а так, лубочная поделка, ширпотреб, не стоящая затраченных на ее создание времени и усилий. Иначе устроено было здесь. Роман не уставал этому поражаться. Села и вблизи не теряли своего игрушечного кукольного лоска. Дома оставались такими же свежепобеленными и аккуратными, смотри хоть в упор. Каждый окружал небольшой ухоженный садик с беседками, неизбежными качелями и ажурным заборчиком по периметру. В обязательном порядке имелись приличный бар, гостиница для приезжих, церковь и сельская управа. Даже улицы и те одевались в асфальт, или на худой конец были вымощены брусчаткой. Про электричество, газ и водопровод и говорить было нечего. Эти невиданные в русской глубинке чудеса само собой разумелись. Одним словом местное сельское население вело вполне цивилизованную и комфортную жизнь. Именно вело, еще несколько месяцев назад. Прошедшее время в данном случае звучит вполне уместно, потому как теперь в этих кукольных селах жизнь комфортной не назвал бы и самый неисправимый оптимист. Гражданская война, что поделать, не сахар, как известно и без разницы поражает ли она развитую европейскую страну или делящее место вождя племя полинезийских дикарей. Когда в бою встречаются вчерашние соседи, друзья, а то и родственники, просто не остается места различным условностям, наложенным на процесс уничтожения себе подобных нормами международного права. Те несчастные десять процентов верхушки айсберга человеческой личности, что сформированы под влиянием нескольких столетий цивилизации, моментально уступают место спящим до поры в каждом из нас диким инстинктам хищного зверя. Каким, собственно говоря, человек и являлся несколько миллионов лет, пока не придумал себе игру в разум, милосердие и осознание культурных и духовных ценностей современного мира.

Эти мысли быстрым полуосознанным вихрем пронеслись в голове Романа, пока он оглядывал делающую перед селом широкую петлю, огибающую заливной луг, дорогу. На выходе с луга был расположен изогнутый горбом деревянный мостик, перекинутый через бурлящий прозрачно белыми бурунами пены неширокий ручей. Село начинавшееся сразу за ручьем, судя по рассказу проводника из местных хорватов, угрюмого и постоянно сосредоточенного парня лет двадцати по имени Иво, было сербским. То есть теперь оно стало сербским, еще несколько месяцев назад во всей Боснии и Герцеговины даже самый усердный исследователь не нашел бы ни одного пусть самого маленького населенного пункта с однородным по национальному признаку населению. Речь могла идти только о пропорциональном соотношении и доминировании одной национальности над другой, ни о чем больше. Теперь же местные уже привычно оперировали терминами «сербское село», «хорватский город» или «мусульманский хутор». Сказался результат упорно и последовательно проводимой всеми сторонами конфликта политики выдавливания чужаков со «своей» территории. Выдавливали по всякому, иногда мягко, выгоняя из домов и отбирая имущество, иногда жестко, вспарывая живот и пуская под крышу «красного петуха», итог и в том и в другом случае был один – на конкретной отдельно взятой территории оставались только свои, чужие уходили, или умирали. Может так бы и удалось в конце концов поделить страну, установив жесткие границы между народами, да вот беда, до войны слишком уж пятнистой и неоднородно перемешанной была этническая карта Боснии и Герцеговины, не зря какой-то яйцеголовый умник обозвал ее «леопардовой шкурой». Не получалось даже в результате этнических чисток добиться создания сколько-нибудь значительных по размерам мононациональных кусков когда-то единой республики. Обязательно на территории сербов должен был оказаться город, населенный мусульманами не желающими оставлять свои дома и готовыми защищать их с оружием в руках. И, наоборот, на хорватской территории возникает целая община из нескольких сел с практически полностью сербским населением, создающим отряды территориальной самообороны, напрочь отказывающаяся подчиняться оккупационным властям и добровольно отправляться в специальные лагеря для лиц неправильной национальности. Короче огромный бурлящий котел, война всех против всех, жестокая до того, что палачи, по локоть обагрившие руки в крови жертв, вся вина которых лишь в другом вероисповедании, сами сходят с ума не в силах жить после совершенного, а то и меняются с жертвами местами. Постоянный круговорот «жертва – палач; палач – жертва» с каждым витком становящегося все более жутким и запредельным чудовищного конвейера насилья. Сегодня хорваты режут сербов, завтра сербы – мусульман, послезавтра мусульмане – хорватов. И наоборот, а потом еще раз заново, и снова в обратном порядке.

Сейчас Роман со скоростью около сорока километров в час приближался к вклинившемуся на территорию, считавшуюся хорватской, сербскому селу под названием Войковичи. Считали так где-то в далеких от вонючих окопов, безумных атак в рост на пулеметы и густо пахнущей людской крови штабах с лакированными паркетными полами и чистыми уютными кабинетами. Там служили пахнущие дорогим одеколоном элегантно одетые, лощеные офицеры, представлявшие себе войну в виде аккуратно выведенных на картах стрелок. Они привыкли ужинать в ресторанах, а ночи проводить с настоящими женщинами, отдающимися им добровольно или за деньги, а не с дрожащими от страха и отвращения под дулом автомата селянками, пропускающими через себя уже десятого «освободителя». Для них война шла в кабинетах, они считали себя ее богами, а для исполнения рожденных ими замыслов существовали другие люди – чернорабочие, те, что копошась в крови и дерьме, воплощали их решения в жизнь. Очередная стрелка, начерченная карандашом такого «вояки» забросила сегодня Романа к этому недавно ставшему сербским селу.

– Командир, связь со штабом.

Сидевший справа невысокий жилистый парень толкнул его в плечо, протягивая сорванные с головы наушники старенькой советской рации Р-105.

– Джокер-раз, ответил, – прижав к уху скользкий от пота теплый наушник и поднеся к губам гарнитуру, выдохнул Роман, по-немецки.

С разговорным хорватским были проблемы, первое время он вообще не представлял, как будет общаться с местными, пока к немалому удивлению не выяснил, что практически все его однополчане вполне свободно чешут по-немецки, а если добавить к этому оказавшийся интернациональным языком общения русский мат, то лингвистическая проблема и вовсе снималась. Сам Роман неплохо изучил язык дойчей еще в пору золотой юности, когда великая и могучая советская держава готовилась навалять всему западному миру в целом и Федеративной Республике Германия в частности, и, соответственно, на совесть обучала языку вероятного противника кадры своих спецподразделений. Вот и пригодилась изученная когда-то чужая речь. Не там, правда, где планировалось, но уж что бог послал, извиняйте, бананьев нема…

По равнодушному холодному эфиру долетела частящая и запинающаяся скороговорка командира бригады:

– Джокер, где находитесь, доложите обстановку!

– Сорок восьмой квадрат, девятка ближе к двойке по улитке, – злорадно улыбнувшись без запинки, выдал Роман.

Он никогда не упускал случая лишний раз поиздеваться над не имевшим даже намека на военное образование комбригом, выдвинувшимся на эту должность благодаря несгибаемым политическим убеждениям, а вовсе не полководческим талантам. С удовольствием послушав несколько секунд недоуменное молчание, воцарившееся в эфире, командир видимо соображал, что это за двойка с девяткой, с чем их едят и причем здесь собственно непонятная улитка, он все же пояснил нарочито уставшим тоном:

– Находимся у южной окраины села Войковичи, рядом с мостовой переправой, пока активности местной территориальной обороны не наблюдаем.

– Отлично! – разом воспрял духом командир бригады. – Приказываю, форсированным маршем выдвинуться к селу. Атаковать его с ходу, подавить любое сопротивление и удерживать до подхода основных сил бригады. Пусть сербские собаки узнают всю силу гнева угнетенного хорватского народа…

Он еще что-то там клокотал подобного же характера, давясь и захлебываясь слюной, но Роман уже отнял наушник от уха и воспринимал командирские вопли лишь как далекий комариный писк, раздражающий конечно, но не настолько, чтобы предпринимать какие-то действия. В принципе никакой смысловой нагрузки эти речи все равно не несли, главное уже было сказано. «Интересно, как он себе это представляет, штурм наверняка укрепленного и готового к обороне села силами десяти человек, будь они даже трижды специальной группой?» – качая головой, подумал Роман. Хотя особого удивления не выказал, по крайней мере, внешне. На этой странной войне случалось порой и не такое. На все фронты прогремел анекдотичный случай взятия мусульманского села одиноким русским добровольцем, которого во время похмельных мучений шутки ради подразнили сослуживцы, сообщив, что в крайнем доме осажденного села торгуют отличной ракией. Кто же знал, что похмельная жажда окажется настолько сильна, что бросит русского в отчаянную одиночную атаку? И уж вовсе невозможно было предположить, что удивленные нетипичным поведением врага дежурные пулеметчики мусульман и так напуганные слухами о противостоящих им тысячах русских «плаченников», кинут свои укрепленные положаи и сломя голову рванут за подмогой в село, сея панику среди своих заспанных ничего спросонья не понимающих товарищей. У страха глаза, как известно велики, вот так и вышло, что один похмельный доброволец превратился в целый штурмовой батальон. А крик: «Русы! Трчим! Русы, додьжем!» стал сигналом к общей панике и беспорядочному бегству, поскольку каковы в бою добровольцы на своей шкуре успели прочувствовать многие из окопавшихся в селе мусульман и, обладая подобным опытом, вовсе не жаждали новой встречи с жуткими русами.

Смешно, конечно, но подобные эскапады реально встречались вначале вспыхнувшего в республике конфликта, до тех пор, пока стороны не подкопили боевого опыта, не набрали должного ожесточения и решимости извести, наконец, давних врагов под корень. Теперь такой фортель уже не прошел бы на сто процентов. Потому брызжущий слюнями оптимизм командира полка явно был лишен всяких логических оснований, и Роман понимал это как никто другой, потому как был вовсе не кабинетным стратегом, что, склонившись над красиво оформленной штабной картой, небрежно вычерчивает разноцветные стрелочки будущих ударов, а практическим исполнителем. Тем самым парнем что, в ужасе выпучив глаза и пластая от живота длинными очередями в белый свет как в копеечку, идет в атаку по столь лихо выведенному цветным карандашом направлению на карте. Потому, не слушая, что там еще верещит в эфире старший начальник, он отшвырнул наушники на колени радисту и замолотил затянутой в форсистую черную кожаную перчатку с обрезанными пальцами ладонью по металлической крыше кабины.

– Стой! Приехали!

Обиженно чихнув выхлопными газами «мозготряс» остановился, подняв тучу пыли.

– К машине, парни!

Сидящие в кузове бойцы неохотно зашевелились, постепенно выплывая из мутного забытья и тяжелого оцепенения, в которое неизбежно погружает монотонная дорога уставшего измученного хроническим недосыпом человека. Звякнула оружейная сталь, зашаркали по доскам кузова ребристые подошвы десантных ботинок, прерываясь звонкими шлепками и короткими матерными возгласами, подгоняющими тех, кто дольше других не мог включиться в реальную жизнь из полузомбированного состояния навеянного дорогой.

– Быстрее, быстрее! Что как вареные? Просыпаемся! – торопил подчиненных Роман.

Наконец, неловко перевалившись через борт, из машины вывалился, прижимая к груди квадратное тело рации, дольше всех провозившийся радист. Роман поудобнее перехватил автоматное цевье правой рукой и лишь чуть оперевшись левой о борт кузова одним стремительным броском выметнул поджарое тренированное тело на дорогу. Приземлился совершенно бесшумно, гибко по-кошачьи выгнув спину, и тут же внимательно осмотрел свое войско, замершее в немом изумлении. С удовольствием отметил несколько особенно восхищенных взглядов. Он никогда не упускал случая лишний раз показать своим «шимпанзятам», как он называл подчиненных, кто здесь самый ловкий, сильный, умелый и так далее по списку. Короче при любой возможности старался утвердить свой командирский авторитет, пусть он и так был незыблем, но лишний раз укрепить незыблемое тоже не помешает. А то, что-то по мере становления в качестве солдат, особенно после двух-трех удачных акций, шимпанзята обретали о себе любимых немотивированно высокое мнение, бурели просто на глазах и становились трудноуправляемыми. Так пусть постоянно видят разницу между настоящим ученным великим государством и несколькими войнами профессионалом и собой едва обстрелянными сопляками. Пусть даже сопляки порой оказывались значительно старше своего командира. В данном случае это роли не играло.