Сэнсэй

Павла Яковлевича Бондарчука я называю Сэнсэем в прикладной психиатрии-до, особенно касаемо раздела военно-психиатрической экспертизы. Будучи на интернатуре, мы под его ненавязчивым руководством несколько месяцев посвятили этой дисциплине. Сразу подкупило и расположило к себе отношение Сэнсэя к дисциплине и высиживанию рабочего времени: оно было сугубо пофигистическим. Он считал, что дисциплиной, порядком, хронометражем и всяким прочим калом занимается тот, кто в принципе не способен на что-то большее. Приходи хоть на час позже, уходи хоть на два раньше, главное – делай работу. И делай ее хорошо, «с задором, Максим Иванович, с любовью, с тихой грустью, а главное – вдумчиво. Не то пропустите дебила, а он возьмет и до звания майора нашей родной Советской Армии дослужится, а Павлу Яковлевичу потом списывай красавца, красней от имени всей отечественной психиатрии».

Случай с майором, кстати, действительно имел место быть, хоть и не при нас. Работать вдумчиво Сэнсэй учил, втолковывал, объяснял, иногда используя для этого совершенно непривычные методы. Например, в кабинет заходил призывник, здоровался, представлялся… и покидал кабинет. Хитро щурясь, Павел Яковлевич вопрошал:

– Какая статья?

Мы должны были установить предварительный диагноз, исходя из того, как призывник зашел, как глядел, как поздоровался, какие эмоции продемонстрировал, как отреагировал на то, что его прервали и выставили из кабинета и прочая, и прочая. Как-то в момент таких разборов дверь приоткрылась, и в кабинет заглянул вихрастый парнишка в фуфайке, замызганной рубашке и с золотым в красный горошек галстуком поверх этого великолепия.

– Боец, закрой дверь с той стороны, быстро! – приказал Сэнсэй и, повернувшись к нам, спросил:

– Ну, а это? Правильно, Оксана Владимировна, это умственная отсталость, поставьте себе «пять» и возьмите тридцать капель коньяка из моей тумбочки, вы это заслужили, военная психиатрия может спать спокойно, дебил не пройдет!

Закончив осмотр призывников, обитатели ординаторской принимались за начертание актов, мученически глядя в потолок. Писать не любил никто, хотя все это умели. Сэнсэй, окидывая взглядом вверенное ему подразделение, горестно изрекал:

– Случилось страшное, Оксана Владимировна! У нас на подходе семнадцать актов, а насчет цитрусовых мы не подсуетились! Вовчик, ты в ларек сегодня не пойдешь. Прояви снисходительность к расшатанной психике главного врача, он при мне уже давал аффективную реакцию по поводу твоих приходов на работу в половине двенадцатого. Лично я ничего против не имею, только не надо делать это под его окнами, чеканя строевой шаг и со знаменем двенадцатого отделения в мозолистой руке, ведь есть калитка, и не одна. Нет, в киоск за цитрусовыми сегодня идут интерны.

Отношение к спиртному в отделении было правильным, без примеси административного ханжества, но и без люмпен-пролетарского фанатизма. Шутки шутками, но потом, работая в составе призывной комиссии, мы не без гордости обнаружили, что Сэнсэй все же сделал из нас работоспособных военных экспертов, за что низкий ему поклон.

Дадим человечеству шанс

Задаваясь вопросом, каким же законам логики подчиняется построение бредовой конструкции наших пациентов, главное – не слишком досконально и придирчиво следовать всем логическим изгибам, соскальзываниям с наметившейся дорожки на новую, произвольного направления тропку, и резонерским лабиринтам. Оттуда, куда вы можете забраться, не всякий навигатор выведет. Для попытки (чаще всего заведомо бесплодной) скорректировать всю систему изнутри, играя роль двойного агента, надо иметь крепкую психику. В идеале – еще одну, запасную. Вот вам пример бреда Котара^[4] в лицах.

Жанна (пусть ее будут звать так) ходит в диспансер раз в месяц. Лекарства, уколы, беседы. Красивая девушка, одевается и делает макияж с ненавязчивым готическим акцентом. Собственно, о начавшемся обострении можно судить как раз по степени готичности. Как только место слегка экстравагантной девицы занял образ вампира или средней свежести зомби из очередного триллера – все, готовьте место в наблюдательной палате. Жанна оседлала очередного апокалиптического ишака.

– Жанна, что с тобой случилось?

– Доктор, все кончено, – голос трагический, со свинцовыми нотками.

– Ну, ничего, если учесть, что за последние полтора года «все кончено» только один раз.

– На этот раз миру не выжить. Какая же я сволочь! – Расфокусированный взгляд и отрешенно-скорбная маска.

– Ну, что ж ты так сурово с миром; глядишь, все еще и обойдется. Опять же, все как-то не вовремя, я еще за кредит не рассчитался, дачу не достроил. И на себя зря наговариваешь: родители любят, муж души не чает, а ты…

– Мир уже начал гибнуть. Вы тоже скоро это заметите. Это началось во мне, вот здесь. – Жест в сторону низа живота.

– Эээ… ты имеешь в виду, что скоро все этим накроется? Жанночка, солнце, как оборот речи это вполне сойдет, но если толковать буквально, то масштабы несовместимы, или я ничего не смыслю в географии. Ты не внесешь толику ясности?

– Ничего вы не поняли, доктор. У меня здесь все заросло и рассосалось. И детей больше не будет. И ни у кого детей больше не будет. И все человечество вымрет. А все оттого, что я больше никого не смогу родить.

– Это окончательно и бесповоротно? А с чего ты взяла, что у тебя больше не будет детей? Голоса сказали?

– Нет, я просто это знаю, – голос становится еще более трагическим, хотя казалось, что это невозможно. – И все внутренности у меня сгнили. Кишечника нет. Желудка нет. Печени нет. Легких нет. Сердца нет.

– Стоп-стоп-стоп. А говоришь-то ты как?

– Что значит «как»? Рот остался, язык остался. Даже немного пищевода осталось.

– Да? А у меня, если честно, были другие соображения по теории возникновения звуков. Ну да ладно. Теперь насчет сердца. Возьми фонендоскоп. Приложи сюда. Это вставь в уши. Слышишь? – Жанна недоверчиво кивает. – Верни фонендоскоп на родину и ответь – что это было?

– Аорта, доктор. Аорта. Брюшная. Не успела сгнить и рассосаться.

– Точно. А я и забыл. И ты ничего теперь не ешь и не пьешь?

– А зачем есть? Пить – пью, иначе во рту сухо.

– А куришь?

– Да.

– А зачем? Легких-то нет.

– Привычка, доктор. И запах мне нравится.

– И что же мне с тобой делать, Жанна?

– А давайте вы меня в больницу положите, – слегка оживившись.

– А смысл? Человечеству и так с твоей легкой руки и атрофировавшейся гинекологии скорый кирдык светит. Чем тебе наша больница поможет?

– Там компания хорошая. Они меня понимают и жалеют. А еще в прошлый раз у меня тоже все внутри отсыхало и выкрашивалось – ну, помните, когда из-за меня Индокитай чуть не утонул – так вот, мне тогда лечение помогло, все обратно как-то выросло.

– И Индокитай как-то выплыл…

– Вот я и думаю: может, и на этот раз пронесет?

Такую робкую надежду обязательно надо поощрять. Доктор пишет направление. В приемный покой вызывают заведующую женским отделением – принимать вновь поступившую. У человечества появился шанс.

Анонимный двойник

Когда мы еще были на интернатуре, нам поведали об интересной теме, по которой один из сотрудников написал кандидатскую диссертацию. Дело в том, что пациенты с бредовыми расстройствами по определению не имеют критики к содержанию, фабуле своего бреда. При этом они вполне адекватно могут воспринимать то, что к этой фабуле прямого отношения не имеет. То есть, если дядечка считает, что соседи воздействуют на него через розетку лучами смерти, то он будет предпринимать соответствующие меры самообороны, но в пределах квартиры. А на улицу за хлебом в каске из фольги не пойдет. Суть описанной в диссертации методики заключалась в том, что доктор в доверительной беседе рассказывал пациенту о некоем больном, у которого… далее шло описание бреда, идентичного по содержанию тому, что имел пациент. Затем доктор просил собеседника высказать свое мнение по этому вопросу. Подавляющее большинство ответов звучало примерно так:

– Ну и дурак же этот ваш Иван Петрович! Такую бредятину несет! Вот у меня все серьезно…

Уринотерапия

Недавно в очередной раз наткнулся в газете на клятвенные уверения какого-то народного целителя, что его метод рулит. И далее по тексту: «опасайтесь шарлатанов». Хороший ход. И народ предупредил, и сам по нужную сторону баррикад очутился. Я сразу вспомнил про нашего учетного больного, шизофреника со стажем, инвалида второй группы. Он на полном серьезе практикует (не для себя, для прочих страждущих) прогрессивный метод – уринотерапию. У него даже корочки народного целителя есть. Своим целительством он зарабатывает неплохие деньги. А началось все с галлюцинаций. Наши больные слышат очень разные «голоса». Относятся к ним тоже, соответственно, по-разному. Александру (уринотерапевту), можно сказать, повезло. Его «голоса» дали ему совершенно четкие и недвусмысленные трудовые рекомендации. Он послушался и не пожалел. И семья не пожалела: человек при деле, денежку в клювике в дом тащит, все довольны. То, что рецептуру и тонкости применения надиктовали все те же галлюцинации, тоже никого не смущает.

При этом домочадцы тонко чувствуют момент, когда народного целителя пора отправлять в дурдом. Сигналом к атаке служит момент, когда Александр окапывается на подступах к унитазу с трехлитровой мензуркой наперевес. Вот тогда-то и набирается заветный номер спецбригады, иначе мензурка коллективными усилиями семьи будет наполнена, а потом и выпита под неусыпным контролем больного. Все правильно: страждущих исцеляй, пусть хоть ныряют, а семью, гад, не трогай!

Проверяющий

Как учили нас классики партийной пропаганды, со временем коммунистическое мировоззрение обуяет широкие массы людей, и принцип «от каждого по способностям, каждому по потребностям» можно будет применять, не опасаясь того, что потребности могут оказаться непотребно чрезмерными. До этого светлого момента в отдельно взявшейся социалистической стране должны рулить учет и контроль, а то вдруг кому-то не по труду захорошеет. Социализм сгинул, уступив место недоразвитому капитализму с феодальными замашками, а привычка проверять и контролировать осталась. Привычки, особенно дурные, они очень стойкие. Есть у нас на учете пациент. Обострения у Виктора (назовем его так) обычно бывают ранней весной. Маниакально-параноидный синдром, возникающий с завидным постоянством. В его исполнении обычно это выглядит так: рано-рано утром чуть ли не пинком открывается дверь какого-нибудь (предугадать трудно) отделения милиции, и на пороге появляется наш герой. Бодрый до омерзения, подтянутый и энергичный, он по-хозяйски окидывает взором помещение и укоризненно заявляет:

– Спим на боевом посту, товарищ как-вас-там? Ай-ай, нехорошо! А я, собственно, к вам тут с проверочкой, давно было пора, да все дела, дела…

С этими словами он трясет под носом у сонного дежурного каким-то документом. Документ требует отдельного описания. Если бы милиционеру удалось сразу и в подробностях его рассмотреть, то выяснилось бы, что это обычный паспорт. Но! В него вклеен аккуратно вырезанный оттиск гербовой печати. Как-то, еще во времена правления Бориса Николаевича, Виктор написал президенту гневное письмо: дескать, смотри, до чего довел страну, как, мол, тебе не совестно! А в администрации президента кто-то возьми да напиши вежливо-нейтральный ответ ни о чем. Проникся наш пациент: как же, ответили, значит – право имею! Тут-то фабула бреда и сложилась окончательно. Мол, не хватает у президента времени ментовской произвол отслеживать и пресекать, посему и облекают его, Виктора, властью и чрезвычайными доверием. И наш пациент вырезал из письма гербовую печать, наклеил ее в паспорт и отправился творить добро направо и налево.

– Так, голубчик, распорядись-ка, чтобы машину сей же момент подали, поедем полюбуемся на ваши посты!