На авиадроме не выдержал и остановился у выхода, ведь за дверью здания меня ждала неизвестность. Алёна, конечно, успокаивала, что со мной не произойдёт ничего страшного, но кто поверит канцеляритке? Они все говорят одно, делают другое, подразумевают третье.

Достав наладонник, я выбрал контакт отца и нажал кнопку записи:

– Пап, я в Моску. Судя по тому, что ты меня не встретил, ты не получил предыдущие сообщения. Напоминаю, я пробуду в столице дня два. «Сестрёнка» в эллинге Бамако, в провинции Фужере. Проходит небольшой ремонт, который, оплачивает Имперская Канцелярия. Подробности – при встрече. Я остановлюсь в гостинице…

– Какая ещё гостиница? – Алёна выхватила наладонник и сказала: – Салют, папа Бориса, меня зовут Алёна Бастьен, канцеляритка. Борис будет жить у меня. По адресу: улица Пилатра Розье, дом двенадцать.

Алёна отправила сообщение и вернула мне наладонник. Правая рука канцеляритки была в гипсе, поэтому весь багаж нёс я. Мы влились в поток пассажиров, перемешанный с таксистами и рекламщиками.

Один рекламщик, воспользовавшись беспомощностью Алёны, сунул буклет прямо в щель между её гипсом и рукой. Я отчаянно подумал, что суматоха – это мой крайний шанс сбежать, но…

У двери нас поджидал широкоплечий мужчина в чёрном кителе и тёмных очках. Отобрав у меня чемоданы, уложил их в багажник чёрного пежо с эмблемой Имперской Канцелярии на номере. Пежо было припарковано прямо у входа, под знаком, запрещающим остановку.

Вокруг нас мгновенно собралась кучка людей:

– Канцеляриты замели кого-то.

– У пацаничка рожа-то шпионская.

– Может наоборот, законспирированный канцелярит? Инфан с задания вернулся.

– Хе-хе, известно, чем инфаны завлекают.

– Сосал ханаатские гостайны, петушок.

От стыда я не знал, куда деться – двери пежо ещё закрыты.

В толпе кто-то продолжал:

– Слышали по новостям? В Ханаате мужеложникам разрешили по закону женихаться.

– Вымрет Конурский Ханаат. Детей не через задницу рожают.

– Вымрет, не вымрет, но они на Луну лететь собрались. Не то, что наши…

– А что наши? – возмутился более патриотичный зевака. – Что ты против наших имеешь? Они, может, уже давно на Луне были, да помалкивают.

Наконец, Алёна открыла дверь, и я нырнул в салон. Опять эти инфаны! Теперь меня за одного из них приняли. Наваждение какое-то.

Канцеляритский пежо ехал быстро, игнорируя красный свет. Сквозь тонированное стекло улицы Моску выглядели мрачно, словно подтверждая мои страхи.

– Переживаешь за отца? – осведомилась Алёна.

Не мог же я признаться, что больше переживал за себя:

– Он больше года без казино и бухла.

– Хочешь, я использую служебное положение? Могу отследить местоположение гражданского чипа твоего отца.

– Разве это законно?

– Без санкции прокурора нельзя. Но если надо, то можно.

– Не надо. Приберегу твоё предложение об услуге на будущее.

Я отвернулся к окну.

Пежо вылетел на встречку. Патрульные бес-пилоты жандармерии отреагировали на нарушителя, снизились, но, просканировав номер, взмыли обратно.

– Стыдно ехать в машине канцеляритов, – не выдержал я.

– Почему?

– Народ вас боится и презирает. А я – народ.

– Бориска, поверь, никто не знает народ так хорошо, как Имперская Канцелярия. Чем больше вы нас боитесь, тем позже поймёте, что настоящая сила в Империи – это не мы, и даже не Император, а сам народ.

Пежо в очередной раз заехал на тротуар, распугивая прохожих. Алёна показала в окно загипсованной рукой:

– Любой из них оказался бы на твоём месте с радостью.

– Если бы я не видел, как ты пожертвовала собой, чтобы спасти аэронеф, то решил бы, что ты лживая канцеляритка.

– Борис, хватит слушать либералей и правозащитников. Времена репрессий прошли. Канцелярия подчиняется тем же законам, что и остальные службы Империи.

– Ага, – ухмыльнулся я, – но ты только что предлагала отследить гражданский чип моего отца.

– Вот поэтому больше не нужны массовые аресты и репрессии. Теперь вы все как на ладони, – рассмеялась Алёна. – А с недавних пор, как распространились наладонники с опцией отправки голосовых сообщений, Империя наконец-то слышит каждого гражданина.

Мы выскочили на бульвар Фьюзенмо, миновали пробку, срезав путь через парк, распугивая мамаш с колясками. Остановились у длинных ступенек, ведущих в самое страшное для всех либералей место: здание Имперской Канцелярии.

Главный вход отделён от бульвара переносными ограждениями. За ними стояла кучка митингующих, над которыми вились несколько бес-пилотов: жандармские и журналистские. Митингующие держали флаги Фронды на длинных рукоятках, стараясь задеть ими бес-пилоты.

Когда меня вывели из пежо, вялая толпа ожила. Взметнулись транспаранты «Свободу НФР», «Будущее Ру́сси – это Республика», и «Долой самодержавие».

Некоторые плакаты требовали немедленно освободить из-под стражи некоего Владислава Адзинбу. Согласно имперской прессе, его задержали за мошенничество с акциями железнорудной компании «Шахты Сальти», а либеральская пресса утверждала, что его арестовали за политическую поддержку реформ.

Раньше я не разбирался в политике, не разбираюсь и сейчас. Но после того как Марин Лебэн заморочила мне голову сказками о Фронде, я решил, что надо хотя бы иногда читать газеты.

Пока мы поднимались по бесконечным ступенькам, нас сопровождали выкрики:

– Долой канцеляризм!

– Слово канцеляритов мёртвое. Слово Фронды – живое!

– Требуем реабилитации героев Фронды.

Я и Алёна стояли в центре кабинета. На стене, над длинным столом, висел портрет Императора. В окне виднелись крыши дворца Ля Кремлё, над которым реял роскошный имперский дирижабль, означающий, что Император в своей резиденции. В жизни бы не мог представить, что окажусь в таком месте! В самом сердце Империи!

Седоголовый мужчина в парадной белой форме стоял напротив нас. О нём я знал одно: его звали Патрик Паск.

Вслед за нами в кабинет вошёл военный оркестр из трёх музыкантов. Не дожидаясь приказа, они встали рядом со столом и заиграли гимн, оглушая визгливыми звуками лютни.

– За отличие в охране общественного порядка, – сказал Патрик Паск, перекрикивая музыку, – подданный Империи, Борис Евгеньевич Муссенар, награждается медалью за… М-м-м… (сверился с наградным листом) «За спасение попавших в беду».

Вручил мне лист, а на лацкан пиджака прикрепил медаль. Взял со стола второй лист и коробочку:

– Так же, Борис Муссенар, награждается знаком отличия «На страже Империи», за содействие в поимке и нейтрализации вражеского лазутчика.

Прикрепил знак ниже медали. Отступил к столу и замер в торжественной позе. Я не знал, куда деть руки, занятые коробками и листами. То закладывал за спину, то вытягивал. Алёна стояла так же торжественно, как Патрик Паск.

Музыканты перестали играть, а Патрик и Алёна одновременно гаркнули:

– Империя – это сила!

– Империя… сила… – еле слышно повторил я.

Я не был уверен, имею ли право произносить военный лозунг или должен в диссонанс крикнуть гражданский: «Да здравствует Император!»

Как бы там ни было, я испытал патриотический подъём. Меня не убили, не арестовали и не пытали, а наградили настоящими медалями! Всё же Канцелярия не то страшное место, полное палачей и продажных ублюдков, каким его описывают либеральские правозащитники. Везде есть плохие и хорошие люди. Мне повезло на хороших канцеляритов.

– Спасибо, Бориска, за Алёну, – Патрик Паск переключился с торжественного тона на «отеческий»: – Благодаря тебе она жива и раскрыла серьёзное дело. Девочка далеко пойдёт.

– Если я молодец, то почему меня отстранили от участия в расследовании? – Грубость вопроса Алёны поразила даже меня.

– Тебе нужно подлечиться. Рука, плечо. И вообще – отдыхай, девочка.

– Чтобы прочитать материалы по делу механикла, не нужна рука. Нужно повысить мой уровень доступа.

Патрик Паск нахмурился:

– Капрал Алёна Бастьен, вы хотите указать мне, бригадному генералу Имперской Канцелярии, какой уровень доступа выставить младшим сотрудникам?

– Пардон. Виновата. Но я могу помочь расследованию. Я подозревала этого ханаатца с самого начала. Вела его от Нагорной Монтани.

– Теперь дело продолжат более опытные агенты. И прошу, капрал, не смей при гражданских высказывать своё неудовольствие. Портишь торжественный момент.

– Виновата.

Патрик Паск повернулся ко мне:

– Вы, Борис, всем довольны? Аэронеф чинят? Денег достаточно? Помочь чем-то?

Холодея от собственной смелости, я заявил:

– Вообще-то да. У меня просьба.

Патрик Паск сел за стол:

– Валяй. Или, как говорят австралийцы, «шут», то есть «стреляй».

Я положил коробки и листы на стул, зачем-то вытянул руки по швам:

– Моя семья погибла по причине…

– Мосье, вы в логове канцеляритов, – хохотнул Патрик Паск. – Мы всё про вас знаем. Соболезную. Такая потеря в таком молодом возрасте.

– Мерси. Осмелюсь попросить предоставить мне данные на тех, кто устроил резню на ферме. Название ПВК, а так же имена всех участников операции.

Улыбочка моментально слетела с лица бригадного генерала. Я понял, что «выстрелил» неудачно.

– И что ты сделаешь, Бориска? Будешь мстить? Парень, все виновные в смерти твоих родных наказаны по закону. Мы не дикие ханаатцы, у нас нет кровной мести.

– Но я… пардон…

– Думаешь, мы не знаем, что полтора года назад, твой отец пытался купить эту информации у судебного чиновника?

На лбу у меня выступил пот, а лицо пылало, будто стоял возле перегретой газотурбины. Дострелялся, Иисус-дева-мария!

Патрик Паск продолжал бушевать:

– Да-да, сопляк, именно мы арестовали коррупционера. Теперь он кукует в остроге.

– Из-за нас человек попал в острог?

Алёна пришла на помощь:

– Ну, Бориска, не из-за вас, а из-за собственной жадности. Материалы по делу фермы так засекречены, что даже я не имею доступа. Как всегда.

– Капрал, молчать, – Патрик Паск будто бы совладал с гневом и перешёл на отеческий тон: – Как ты собираешься мстить, Боренька? Ты вообще понимаешь, что пэвэкашники – реальные звери? Укокошат тебя только за одну мысль о мести. Чем меньше ты о них знаешь, тем дольше проживёшь.

Он встал из-за стола и указал рукой на дверь:

– Церемония награждения окончена. Прошу вас освободить кабинет. На ваши чипы перечислены премии. Идите, дети, веселитесь. Моску любит богатых.

Кабаре «Лавр» отличалось от тех, где я бывал раньше тем, что там было непривычно светло. В интерьере ханаатские ковры соседствовали с мизурскими плетёными креслами, соломенными моделями дирижаблей из Новых Земель и статуэтками негрянских богов.

– «Лавр» – лучшее место для молодёжи, как мы, – сказала Алёна. – Кто уже много зарабатывает, но ещё не тратит на семью или кредит.

– А почему здесь собраны сувениры со всего мира, но нет имперских?

– Таков либеральский дискурс. Если для патриота нет ничего, кроме Империи, то для либераля нет никакой Империи, но почему-то есть государства, которые она угнетает.

Официант поставил на наш столик поднос с бокалами алкоситро и двумя круглыми коробочками. На крышках портрет Лавра Водолазкина. Насколько я помнил историю, лет пятьсот назад он создал культ своего имени, проповедуя то ли свободу половых сношений, то ли педофилию, то ли всё вместе.

Алёна добавила шёпотом:

– Медальки лучше снять. Посетители кабаре сочувствуют Фронде.

Я отправил медали в карман. Взял коробочку с пудрой:

– В Академии Динамического Воздухоплавания, я и Димон мечтали пробраться в кабаре такого уровня и нанюхаться пудры. А теперь сижу, как настоящий посетитель и свободно заказываю.

Алёна отвинтила крышку и взяла стеклянную трубочку:

– У тебя есть проблемка, Борис, которая грозит вырасти вместе с тобой в один неприятный комплекс.

Алёна разложила на крышке полоску пудры. Я попытался повторить, но вышла неровная кучка. Канцеляритка сделала дорожку для меня, продолжая:

– После убийства твоей мамы и сестрёнки, ты должен был стать больным на всю голову. Но не стал.

– Это хорошо или плохо?

– Это подозрительно. В отличие от своего папаши, ты ещё не пережил травму окончательно.

– Да, я всё ещё хочу отомстить.

Алёна вставила трубочку в ноздрю и, неловко отставляя загипсованную руку и задевая посуду на столе, втянула пудру:

– Дело не в мести, а в тебе. Ты смелый, но одновременно нерешительный. Будто не знаешь, как и когда применять свою смелость.

Чтобы скрыть смущение, я тоже вдохнул половину пудры. Она как-то не так зашла, словно рассыпалась в голове наждачными песчинками. Стараясь не чихнуть, стал тереть нос.

– Скажу кое-что неприятное, – продолжала Алёна, – но твоя трагедия выгодна. Она устранила мещанскую семью, которая затянула бы тебя в обывательское болото и в кредитное ярмо. Чем скорее ты это поймёшь, тем быстрее станешь выдающимся человеком.

Я выпил алкоситро:

– Это так происходит вербовка в канцеляритских пособников? С уничтожения памяти о семье?

– Ха-ха, молодец. Но я не вербую, а намекаю, что можно сотрудничать.

– Вы, канцеляриты, не хотите даже выдать мне имена пэвэкашников, которые устроили резню на ферме. Какое, сожги вас Неудобь, сотрудничество?

– Бориска, если бы у меня был доступ, я давно всё тебе дала бы. Но Патрик Паск подозрительно темнит…

У меня зазвенело в голове, мир перевернулся. Стало абсолютно ясно, что делать дальше. Схватил Алёну за руку и сжал:

– Мы проберёмся в кабинет Патрика Паска. Через его ординатёр просмотрим репозиторий с секретными документами.

Алёна отодвинула от меня коробочку:

– Эй, парень, хватит пудрить себе мозги.

А я восторженно продолжил:

– Сегодня же ночью. Вот и докажешь, что в сотрудничестве с Канцелярией есть выгода, а не только патриотический долг.

– Если нас поймают, то меня выпрут со службы, да и то не навсегда, потому что канцелярит – это на всю жизнь. Но тебя посадят в острог. Ещё и пришьют обвинение в работе на вражескую разведку.

– Я не боюсь.

– А я боюсь.

– Я тебе жизнь спас.

Алёна вырвала свою руку из моей. Сделала вторую дорожку.

Решив, что хватит с меня пудры, я завинтил крышку на своей коробочке и сунул в карман. Отдам Димону, он мечтал о настоящей пудре. Хотя, конечно, её нельзя выносить из кабаре. Если поймают жандармы, то будут проблемы. С другой стороны, почему в этом кабаре пудру подают в удобных коробочках с крышкой? Быть может, я не понимаю ничего в либеральском дискурсе, но это явный призыв унести её с собой.

Алёна вдруг засмеялась, то прикрывая рот рукой, то пытаясь запить смех алкоситро:

– Поверить не могу! Не могу и всё тут.

– Во что?

– Что ты раскрутил меня, канцеляритку, совершить то, на что обычно я раскручиваю других.

– То есть?

– Ты меня завербовал.

Мы подошли к зданию Имперской Канцелярии. Фрондеры, уставшие митинговать, спали на матрасах и в спальных мешках прямо на брусчатке бульвара Фьюзенмо. Флаги и транспаранты стояли рядом, прислонённые к переносным ограждениям. Над спящими реял бес-пилот, словно бы тоже сонный.

– Ну, шагай, шагай! – Алёна ударила меня в шею.

Так как мои руки были в наручниках и закручены за спину, то я чуть не упал лицом в ступени здания Имперской Канцелярии.

Шум разбудил парочку фрондеров. Завидев, что в здание кого-то ведут, они растолкали товарищей. Позёвывая, все подхватили транспаранты и начали скандировать:

– Прекратите незаконные аресты!

– Империя – тюрьма народа!

– Берегись канцелярита!

– Свободу политзаключённым!

К нам вышел охранник и недовольно произнёс:

– Не могла через потайные двери доставить? Горлопанов разбудила. Кто такой?

– Политзаключённый, – ответила Алёна. – Патрик Паск у себя?

– Три часа ночи. Он дома давно.

Охранник проверил гражданский чип Алёны и хотел взять за мой, но она остановила:

– Нельзя. У гада инфицированный криптовзломщиками гражданский чип. Поэтому его будут проверять сетевики.

Охранник открыл дверь, пропуская нас внутрь. Повернулся к митингующим:

– Заткнитесь! Вас днём никто не слушает, а ночью тем более.

Только на этаже кабинета Патрика Паска Алёна сняла с меня наручники. Использовав какое-то устройство, которое тщательно прятала от меня в кулаке, она открыла замок, и мы прошли в тёмный кабинет. Император смотрел с портрета, а дирижабль над Ля Кремлё время от времени посылал в кабинет цветной луч прожектора, окрашивая интерьер то в тревожный красный, то в успокаивающий зелёный.