Читать книгу «Скелеты» онлайн полностью📖 — Максима Кабира — MyBook.
image

2

Толя Хитров приподнялся со стульчика и завершил партию перекрестной игрой на тарелках. Лихо прокрутил палочки между пальцев и только потом посмотрел на ребят. Кеша и Паульс ухмылялись, довольные, а Платон, вокалист, сосредоточенно пролистывал потрепанный блокнот. Читал рукописные тексты, написанные шестнадцатилетним парнишкой.

– Ну, – вынес он вердикт, – неплохо.

– Неплохо? – хохотнул Хитров, утирая лоб ветхой футболкой. – Андрюха Ермак был гением. И есть.

Платон завистливо промолчал. Полгода назад Хитров воскресил группу из мертвых, раскопал условную, как в кинговской «Темной половине», могилу, прочитал нужные заклинания. Подергивания окоченевших лапок поначалу казались гальваническими, ложными сокращениями мышц. Но он приложил усилия, нашел единомышленников. Тех, кому, как выразился бы басист Паульс, «по приколу». По приколу лабать старомодный рок в городке, никак не приспособленном под такие цели.

«Церемония» была слеплена из троих студентов техникума и одного тридцатилетнего неудачника. Двадцать девятого числа это чудовище Франкенштейна выберется на провинциальную сцену, и станет ясно, живо оно или нет.

– Кайф, – просиял Кеша, закрыв ладонью струны. – Вот это поэзия, Платоша, а не то дерьмо, что ты нам носишь.

– Пошел ты, – фыркнул вокалист.

Платон был неплохим парнем, талантливым, с рок-н-ролльным вокалом и правильной хрипотцой. И стихи его, пусть слегка наивные, транспарантные, под Кинчева, иногда сверкали удачными строками и самобытными метафорами.

Хитров мысленно нарек музыкантов «молодняком». Жена ворчала: что ты возишься с пацанами? Своего ребенка мало? Он боготворил Юлу, но и «Церемония» была его дитем, пусть косым да горбатым. Посигналила из сырого чернозема будней: раскапывай меня, папка. Пора.

– Не обращай внимания, – сказал Хитров приунывшему вокалисту. – Твой «Марш» – бомба.

Он знал, что на грядущем фестивале Платон будет участвовать и в роли поэта.

– Так что, братва, – окликнул Хитров парней. Те уже надевали шапки и обматывались шарфами. Навьючивали гитарные кофры. – Берем эту телегу?

– Спрашиваешь, – сказал Платон.

– Без базара, – поддакнул Паульс. – Откатать еще надо.

– Откатаем.

Они обменялись рукопожатиями. Кеша и Паульс покинули обвешанную плакатами и вымпелами репетиционную базу. Платон топтался на пороге, теребил в руках перчатки.

– Толь, – произнес он робко. – Я тут новый текст набросал, глянешь дома?

– Ага!

Платон вручил товарищу сложенный пополам листочек и ретировался.

Размышляя о выступлении, Хитров сдвинул к стене стулья, накинул куртку. Бережно спрятал в рюкзак тетрадку со стихами Ермака. Каморка, в которой музицировала «Церемония», находилась над актовым залом, на чердаке. Дом культуры любезно предоставил группе уголок: Хитров был здесь своим, трудился звукорежиссером, записывал народные ансамбли, заседал над микшером во время концертов и городских праздников.

Он запер дверь и протиснулся мимо свалки гипсовых бюстов. Спустился на второй этаж, зашагал по просторному коридору. Часы показывали девять вечера, Юля уже спала.

«А вдруг я, правда, использую группу как прикрытие? – затревожился Хитров. – Задерживаюсь на репетициях, чтобы не слушать Юлькин рев? Чтобы не раздражаться?»

Его охватила тоска по семье, будто до дома было не десять минут езды, а сотни космических парсеков.

Посторонний звук вклинился в гулкую тишину ДК. Он доносился справа, из темного и узкого коридора, ведущего к женскому туалету. Быстрые шаги по плитке.

Хитров оглядел закоулок. Кому там бегать в такое время? Девочки из танцевального ансамбля «Грация» разошлись еще в семь, а работниц Дома культуры после шести не сыскать с огнем. Может, «молодняк» презрел гендерное разделение туалетов?

Завхоз Сергеевна вечно экономила, и лампочка в коридоре горела лишь одна, над поцарапанным пианино. Несчастный музыкальный инструмент громоздился в нише словно для того, чтобы дамы, ожидающие свободной кабинки, имели возможность развлечь себя игрой.

Хитров стоял у сумрачного коридорного устья, а в глубине капала, разбиваясь о рукомойник, вода, и кто-то дышал, громко, как в микрофон. Не в туалете, ближе. Возле ниши. Кто-то скорчившийся прямо за пианино: вот же шевелится на квадратах плитки тень.

В пустом здании заиграла луридовская Candy Says. Хитров вынул вибрирующий телефон. Лариса просила купить бутылку минеральной воды.

– Будет сделано! – он кинул прощальный взгляд на пианино в полумраке и засеменил по лестнице. На своем посту дремал сторож, потрепанный жизнью мужик с красным новогодним носом. Валик, но за глаза все называли его Чупакаброй. В честь мексиканской кровососущей зверушки. Кровь коз дядя Чупакабра не пил, зато регулярно подкреплялся дешевым самогоном.

– Отыграли? – даже сквозь отделяющее дежурку стекло Хитров учуял едкий перегар.

– Да, дядь Валик. – Хитров отдал сторожу ключи. – Чердак я запер.

– А я за тобой запру, – сказал Валик, бесполезный и мирный пьяница. У начальства не хватало твердости уволить его. Четырнадцатого апреля, в день вывода войск из Афганистана, Чупакабра цеплял на рубашку орден воина-интернационалиста и просил Хитрова включать ему песню Юрия Лозы «На маленьком плоту». Объяснял заплетающимся языком, что под эту песню его рота уходила из Кандагара.

Хитров отсалютовал сторожу. На улице падала мелкая крупа. Голову гранитного Ленина увенчала снежная шапка, вроде пыжика, популярного в эпоху позднего СССР. Площадь с одной стороны подковала вогнутая глыба ДК, с другой – остановка, супермаркет и рюмочная «Терем». По пустынной проезжей части ковылял простоволосый коллега Чупакабры.

Хитров нырнул во чрево «жигуленка», служившего ему верой и правдой десятый год. Тронулся с места, обогнул вождя пролетариата. Маневрируя между ухабов, он думал о Ермаке. Жизнь развела, отдалила товарищей. Хитров следил за карьерой Андрея, смотрел «Мистические истории». Стыдно сказать, захаживал изредка на его страничку в социальной сети. Радовался успехам, любовался супругой, Машей. Но в друзья не попросился и сообщения не отослал. Письмо он все-таки набирал пару раз, но стирал, перечитав. На хрена он Ермаку? Скучный тип, прозябающий в провинции, играющий музыку, которая и пятнадцать лет назад перестала быть актуальной. «Звукач» из ДК Артема. Ермак сделал огромный шаг, укатив учиться, а он в том же болотце, разве что вот дочурку-красавицу заимел.

Когда они сидели нормально, как родные люди? И не припомнить уже.

– Каждому свое, – сказал Хитров, и «дворники» поскоблили стекло, покивали согласно.

Дом встретил его ароматом куриного бульона и картофельного пюре.

Лариса привстала на цыпочки, чтобы чмокнуть его в щеку.

– Моя рок-звезда, – шутливо сказала она.

Он горделиво расправил плечи.

– Ты еще будешь мной гордиться.

– Я и так тобой горжусь.

На кухне забулькало, и жена, всплеснув руками, упорхнула к плите. Поинтересовалась из-за стены:

– А у тебя будут фанатки? Знаешь, такие, которые мечтают покувыркаться с кумирами?

– Я переадресую их Платону.

– Платону тринадцать или четырнадцать. Это незаконно.

Он усмехнулся. Вообразил трущихся у гримерки группы. Завхоз Сергеевна и директриса ДК в футболках с логотипами «Церемонии».

Хитров подбоченился в дверях кухни.

– У нас что, домашние животные завелись? – спросил он.

– Ты о чем? А, это…

Под батарею было задвинуто чайное блюдце, доверху наполненное молоком. В молоке плавали ломтики хлебной корки.

– Это для него, – сказала Лариса, потупившись.

– Для кого же?

– Ну… для домового.

Хитров вздохнул. Домового мнительная Лариска нафантазировала в начале недели. Мол, кто-то шерудит мелками, одергивает занавески, переворачивает детские книжки. Серьги у нее похитил, а еще телевизионные каналы клацает. Категорически не любит «Дом-2».

«Какой умный приживала», – подначивал муж.

– Лар, ты серьезно вообще?

– Ну, я же слышала, – вяло отпиралась жена. – Сегодня снова бумага шуршала.

– Да это Юла шуршит. Она же шуршалка у нас.

– У бабушки в деревне домовой жил. Добрый. Где вещи потерянные, подсказывал. Мышей извел. Даже будил по утрам, если бабка не просыпалась вовремя. Но запах табака не выносил. Только дед закурит, он посудой гремел.

– Я не знаю, что сказать, – слабо улыбнулся Хитров. – Может, в бытность твоей бабушки и существовали домовые, но электрификация всей страны их изгнала.

– Я в Интернете прочитала, – упорствовала Лариса, – их нужно задобрить, приручить. Хлебом вон угостить.

– На фига? Мышей у нас вроде нет.

– Они и за детьми присматривают. – Лариса поймала взгляд мужа и торопливо добавила: – Так написано. Домовых даже заводят, просят, чтобы они в новой квартире поселились. Хозяин-батюшка, заходи на новоселье…

Губы Хитрова растянулись в ухмылке, и Лариса не сдержалась, захихикала с видимым облегчением.

– Ну что, – виновато моргнула она, – дура я, а?

– Чуть-чуть, – утешил он и поцеловал жену в шею. – Не знаю, как батюшки, а тараканы точно заведутся. Да и с батюшками какими-то я особо сожительствовать не хочу.

– Ладно, уберу, – сдалась Лариса. – Пойдем ужинать.

– Сейчас, только на нашего домовенка Кузю погляжу.

– Не разбуди, я ее еле угомонила.

Хитров, продолжая улыбаться, пошел в спальню, которую весной переоборудовал под детскую. Оклеил обоями с диснеевскими персонажами, купил кукол, замок принцессы, игрушечные барабаны, чтобы дочка, повзрослев, стучала по тарелкам и бочкам с ним на пару.

Семимесячная Юла лежала среди подушек, выпятив круглую, упакованную в подгузник попку. Спала крепко, усердно, от стараний на верхней губе выступил бисер пота.

«Съесть хочется», – подумал Хитров, просовывая руку сквозь деревянную оградку кровати. Коснулся пятки в шерстяном носочке кремового цвета. Юла недовольно подтянула пухлую ножку. Она живо реагировала на музыку, предпочитала, правда, не хард, а что посложнее, без ритмических квадратов и последовательных аккордов. Фри-джаз, мудреный арт-рок. Авангардные импровизации.

Наш человек.

У стены, частично прикрывая отпечатанную на обоях Белоснежку, стоял книжный шкаф. Детское чтиво самого Хитрова вперемешку с подарками тещи-библиотекарши. Книги на вырост, от сказок народов мира до энциклопедии юной леди. Хитров прогулялся по корешкам, снял с полки желтый томик серии «Библиотека школьника». На обложке был изображен тот самый домовенок из кукольного мультфильма, чумазый и растрепанный.

Хитров вспомнил бессмертное «Нафаня!» и решил обязательно показать Юле лучшие советские мультики. Никакие Диснеи и «Никелодеон» не заменят ребенку «Каникулы в Простоквашино», «Ну, погоди!», «Приключения кота Леопольда» и прочие шедевры.

Он повернулся к кроватке, и ледяные когти ужаса впились под ребра. Зашевелились волосы на затылке. Хитров разлепил губы, но вместо имени дочери изо рта вырвался клекот.

Юла стояла, взявшись левой ручкой за прутик барьера. В правой она держала змею. Мерзкую, лениво извивающуюся гадину. Держала за хвост и трясла, как погремушку. Уплотнение на конце вертлявого тела издавало звук, похожий на пение сверчков или треск кастаньет. Звук, похожий на скрежет ножей, вспарывающих кишки остолбеневшего отца.

Голова гремучей змеи стелилась на постель. На кольца десятка других змей, которыми кишела колыбелька. Они ползали вокруг неустойчивых ножек, терлись о кремовые носочки и розовые икры. Жуткие петлеобразные движения крапчатых ремней. Из клубков таращились желтые, с вертикальными зрачками глазки гадюк, быстрые раздвоенные языки сновали между ядовитых зубов. Пружинисто поднимались треугольные головы, Хитров отчетливо видел ямки по бокам черепков, чешую на шкурах. Гадюки выбирались из наволочек, а Юла стояла по колено в этом гнезде и показывала папе трещащую, подрагивающую смерть.

– Доченька, – прошептал Хитров, – спокойно, доченька.

Юла наклонила голову, уткнувшись в плечико щечкой. Мягкий невесомый локон упал на лоб. Змея трепетала в коротких пальчиках.

Девочка улыбнулась радостно и сказала:

– Белая лилия черной зимы. Белая лилия черной зимы.

А потом гадюки стали вываливаться на пол сквозь прутья кровати и ползти к Хитрову.