13

Прощались с Матвеем в крематории, огромном, торжественном и гулком. Марина и не знала, что в их городе есть крематорий. Она всерьез беспокоилась, что тело сожгут на глазах гостей – на глазах шокированной дочери. Огонь оближет труп: займутся великолепные золотые волосы мальчика, зашипит и запузырится подкожный жир. Жидкости закипят в пылающей домовине – и останутся только кости, которые сотрудники размельчат щупами… или чем там они пользуются.

В Москве Марина заключила отличную сделку. Письменный стол фирмы «Уинстон и Уолтмен» доставят на днях, плюс она продала коллекционеру итальянский армадио. Элегантный и галантный – не чета бывшему муженьку – коллекционер приглашал на чай, но Марина отказалась вежливо, и утром, по дороге домой, жалела. Не рано ли она себя хоронит? Аня – моргнуть не успеет – вырастет, закончит школу, уедет учиться. Марина останется одна со своим антиквариатом. Конечно, раньше мечталось выйти замуж раз и навсегда, но реальность вносит в планы свои коррективы. Со сколькими мечтами распрощалась, заматерев!

Надо было соглашаться на чай…

Не отдохнув с дороги, наскоро выпив кофе, она поехала к городской больнице, к примостившемуся за больницей крематорию. Накрапывал дождь. По ряби луж плыли опрокинутые животастые облака.

Темный коридор устилал темный палас цвета запекшейся крови. Ковровая дорожка в загробный мир. Стулья по сторонам – такие не продашь щеголеватому столичному коллекционеру.

Марина читала, что первый в России крематорий появился в столице на Донском кладбище. Ленин, презиравший народные традиции, решил модернизировать похоронный процесс, заказал за границей печь германской фирмы «Топф» для кремации трупов. Такими печами потом активно пользовались нацисты в концлагерях. Советская пресса агитировала за модный метод утилизации мертвецов. Вполне материалистическое отношение к смерти: новопреставленного – сжечь. Экономно и гигиенично.

Коридор привел в мрачный церемониальный зал. Гроб стоял на мраморном постаменте. Рядом толпились люди в черном. Одноклассники, родственники, учителя. Потрясенная мать плакала, склонившись над Матвеем. Говорила мертвому сыну ласковые слова, от которых сердце щемило.

Марина представила, что…

Нет, не представила. Прочь такие мысли!

Отгородившись ментальным блоком, она поискала Аню. Дочь стояла рядом с соседями: симпатичной норовистой Катей и придурковатым Саней, которого все, даже родители, называли Чижиком. Аня не плакала. Смотрела в гроб сухими глазами, теребила молнию на курточке. Траурный цвет подчеркивал белизну ее кожи.

Первые похороны… первая потеря…

Скоропостижная смерть бабушек не в счет – Аня была слишком маленькой.

Марина привстала на цыпочки, но мужчины закрывали обзор. Видны были гвоздики в изножье. Однажды Антон подарил ей роскошный букет роз. Они еще не жили вместе – начало, романтический период. Это потом выяснится, что вся романтика Антона – дежурные цветы Восьмого марта и минутные прелюдии перед сексом. Но тогда окрыленная Марина возвращалась со свидания и в автобусе пересчитала розы. Двадцать шесть – четное число. Наверное, в магазине добавили лишнюю.

Суеверная Марина подумала, что это – плохой знак.

Не прогнозировали ли те розы печальный исход грядущего брака?

Марина часто спрашивала себя, как могла она уберечь семью? Зарабатывать меньше? Прятать деньги от ранимого мужа, теша его дурацкое самолюбие?

Какие глупости, блин…

Безутешная мать причитала над сыном.

Марина подняла взор. Потолок церемониального зала был выложен из серого сверкающего гранита. В плитах отражался гроб и Матвей, точно он висел над шуршащей толпой. Померещилось, что веки мертвеца не опущены, что он смотрит – и смотрит прямо на Марину.

Марина попятилась, не сводя с потолка глаз. Удивительно, посещение крематория повлияло на нее сильнее, чем на двенадцатилетнюю дочь! Гранит отражал женщину в черном, стоящую за спиной. Понимая, что они сейчас врежутся, Марина обернулась, но позади никого не было.

– Привет.

Марина вздрогнула.

В проходе вырос Антон.

– Привет. – Марина разгладила складки на пальто. – Ты чего не работаешь?

– Пообещал вчера Аньке поддержать ее. Опоздал, правда…

– А заказ? А налоговая?

Будто не было развода. Заботливая жена волнуется о бизнесе мужа.

– Я в половине шестого уже в мастерской был. Отремонтировал ведро. А налоговая на пятницу перенеслась – Глебыч перепутал со страху.

– Порезал руку?

– Пустяк. До свадьбы заживет.

– Ты дома… ты у нас ночевал?

– На царской кушетке. – Антон понизил голос. – На ней, кстати, никто не умирал?

Марина пожала плечами. Разговор иссяк. Потоптались, разглядывая гроб за скорбящим караулом.

– Я отлучусь, – сказал Антон.

– Отлучись, – безразлично ответила Марина и пошла к дочери через толпу, стараясь больше не смотреть на потолок.

14

Если в крематории и был туалет, Антон его не нашел. Выбрался под мерзкий назойливый дождь, зашлепал к больнице, потрепанной, нуждающейся в капитальном ремонте.

Деревья отряхивались от мороси, как псы.

В каких-то ста метрах, в соседнем корпусе, появилась на свет Аня. Толстушка. Почти четыре кило, пятьдесят сантиметров роста. И Антон подумал, какая эта титаническая радость – дышащий теплый комочек на руках.

Антон пересек вестибюль. Тени от кадок с фикусами разрисовали линолеум. Молоденькая медсестра покосилась неодобрительно, словно бомж вторгся в царский дворец. Но учитывая беспокойную ночь и утреннюю запарку… он действительно выглядел на троечку.

В больничном туалете мигали и потрескивали флуоресцентные трубки. Зеленоватый свет гримировал посетителя под утопленника из американского фильма ужасов. Воняло гниющей тряпкой, хлоркой, мочой. Вместо унитаза – замшелая дыра в полу. Ревущий поток, когда он дернул за веревку.

Под рокот бачка Антон подошел к умывальнику. Облупленный кран нацедил струйку воды. Отощавший обмылок запа́х клубникой в ладонях. Заживающая царапина пощипывала. Антон умывался, оттягивая время. Чтобы не возвращаться в душный зал, чтобы встретить Марину и Аню на улице и подвезти до дому.

Было тяжело и тошно изображать фальшивую скорбь, грустить о человеке, которого не знал.

Антон выпрямился, изучая отражение. Морщины, седоватую местами щетину… Взор сместился на черное пятно за плечом. Возле кабинок стояла женщина. Вот гладкий, без волос, череп, вот платье – дырявое рубище. Потонувшие в тенях глаза. Вокруг женщины плавали, грациозно извивались отростки, щупальца спрута.

Антон обернулся, холодея.

Пусто. Четыре затворенные кабинки, ни единой лысой женщины.

«Надо нервы беречь». – Антон закрутил кран. Глянул в зеркало хмуро. Там был только он, только зеленый свет и муха, ползущая по кафелю.

Вытирая руки о джинсы, Антон шагнул к выходу. Лампы замигали быстро-быстро, как стробоскопы. Тень на стене – тень Антона, конечно, – то исчезала, то появлялась. Он дернул дверную ручку.

Свет погас на мгновение. Забулькало в трубах.

Антон посмотрел через плечо.

Мгла окуривала туалет как живой дым. Особенно много ее было в грязноватом зеркале. Из-за освещения казалось, что амальгама выдувается парусом внутрь туалета.

Антон навалился на дверное полотно.

– Эй! Тут люди! Вы меня заперли!..

Дверь не поддавалась. Антон стукнул кулаком. Будто реагируя на удар, в одной из кабинок с рыком спустилась вода. Бачок засопел по-звериному.

Антон оторвался от двери.

Из кабинки никто не вышел. Затих заново наполнившийся бачок. Электрические трубки зажужжали мухами. Мигнули: свет-тьма-свет. Антон ослабил ворот рубашки – вдруг дышать стало тяжело. В висках ломило от наскакивающей темноты и флуоресцентных спазмов.

«Она там, – шепнул голосок в голове. – Пиковая Дама с ржавыми портняжными ножницами».

Дверь второй кабинки распахнулась. Антон отпрянул.

Мужчина в халате окинул его озадаченным взором.

– Вы в порядке?

– Д-да.

– А по вам не скажешь. – Мужчина сгорбился над раковиной.

– Замок… заклинило и…

Мужчина – медик – отряхнулся.

– Позвольте.

Он протянул руку. Антон моргал осоловело.

– Позвольте-позвольте. Я врач.

Влажные пальцы окольцевали запястье.

– А что это у вас с пульсом, дорогой мой?

– Ничего, – буркнул Антон.

– Ничего? У вас сердечко через горло не выпрыгнет?

– Я был в крематории. – Антон поправил рукав. – Не привык к смертям.

– Парнишку хороните? – Врач вынул из кармана расческу, глядя в зеркало, разделил волосы на пробор. – Вы родственник?

– Нет. Сосед.

– Семнадцать лет. – Доктор поцокал языком. Толкнул дверь с силой – и она открылась. Антон вышел за освободителем в сумрачный коридор. – Миокарда. Вот такой рубец, – врач показал палец. – Бедолага.

– Что это значит? – поинтересовался Антон.

– А то и значит. Врожденный порок.

– То есть ничего необычного?

Доктор остановился. Вскинул кустистые брови:

– В каком смысле – «необычного»?

– Да я так… мало ли…

Антон выругал себя. Что он ждал услышать? Что из сердца мальчишки извлекли ножницы? Все-таки заразной была дурь Чижика-Пыжика и лисички-сестрички Екатерины Батьковны.

Между Антоном и медиком прошла санитарка, поздоровалась:

– Добрый день, Михаил Иванович.

– И вам, и вам, – задумчиво пробормотал доктор. Санитарка поцокала каблучками к аптеке. – Как вас, дорогой мой?..

– Антон…

– Антон, на пару слов.

Рабочий стол Михаила Ивановича был завален бумагами. Доктор порылся в ящике, вынул стопку документов, полистал. Прищурился заговорщически.

– Я для отчетности фотографии делаю. Вы не из брезгливых?

– Нет…

Заинтригованный, Антон взял предложенный снимок. Через минуту он спросил тихо:

– Это фотошоп?

На фотографии было тело: от пояса до кадыка. Край кадра обрезал голову, а грудную клетку разрезал шрам. Матвея выпотрошили на металлическом столе и заново зашили. В свете ламп тело отливало голубизной.

– Я думал, брак, – сказал доктор негромко.

Поверх снимка проступало Лицо. Как на рентгене: костистые скулы, запавшие глаза. Сквозь глазницу просвечивал белый сосок мертвеца. Будто зрачок с бельмом.

В помещении стало жарко. Муха ползала по окну: то ли внутри кабинета, то ли между стеклами, не разобрать. В зеркале над столом отражался помрачневший доктор.

– Я переснял.

Второе фото легло в руку Антону. Царапнуло уголком рану.

Лицо уменьшилось, но не пропало. Оно парило над трупом. Черные глаза, острый подбородок. Вместо рта – пролегающий вдоль грудины Матвея шрам. От того, насколько похоже лицо на рисунок в Анином блокноте, волосы вздыбились.

Доктор жаждал ответов.

Что ему сказать? Детвора баловалась и вызвала из зазеркалья нехорошую женщину? Антон не верил в призраков…

Или верил? Глядя на фотографию – верил.

– Вы сказали «необычное». По-моему, достаточно необычно.

Антон промычал нечленораздельно. Опустил на стол снимок.

– Что вы знаете? – допытывался Михаил Иванович.

– Ничего…

– Так я и думал. – Доктор глянул в зеркало, поправил челку. – В гостях у сказки, – хмыкнул он.