2

Никогда в жизни мне не приходилось терять сознания. Ни в душных прозекторских, когда под циничные комментарии преподавателей я препарировал несвежие трупы, ни в госпитальных операционных, где, одурманенные хлороформом, несчастные, обезумев от боли, молили меня и проклинали одновременно. Я всегда исполнял долг четко и последовательно, будто заводская машина. Даже когда волей злой судьбы самого забросило на стол, а коллеги склонились над моей раной, и тогда сознание работало как часовой механизм! Я до сих пор хорошо помню каждое движение ланцета, каждую манипуляцию хирурга внутри моей брюшной полости.

Сейчас же я пришел в себя и почувствовал горький стыд. Мои губы были склеены спекшейся кровью, словно конверт сургучной печатью. Я лежал на каменном полу, надо мною нависал неровный пещерный свод. Руки и ноги онемели, и какое-то время я беспомощно ворочался, подобно перерубленному пополам земляному червю, вырытому рыбаком из кучи перегноя.

– Легче! Легче, ваше благородие! – услышал я бодрый баритон.

– Тоша, подсобишь, он сесть желает.

Мне «подсобили».

– С пробуждением вас, Павел Тимофеевич!

Старший офицер «Кречета», капитан второго ранга Федор Арсеньевич Стриженов, по-дружески потрепал меня за плечо. Его обычно строгий седобородый лик нынче смягчала едва заметная улыбка. Ну, дело – табак! Чтоб Стриженов кому-то улыбался… Я ошарашено переводил взгляд с одного знакомого лица на другое.

Матросы, унтера, офицеры…

Семечек в арбузе, наверное, и тех бывает меньше. Каменный мешок, в котором мне довелось прийти в себя, был полон людей. Вместить всю команду «Кречета» это походящее на келью пещерного монастыря помещение, конечно, не могло. На первый взгляд вместе со мной здесь находились человек пятьдесят. Куда же, черт возьми, делись остальные?

Я не преминул задать вопрос Стриженову.

– Не знаю, что и сказать, Паша. В последний раз мы видели их на «Кречете».

– А… а что же произошло?

Стриженов пожал плечами и одернул на себе китель. И тут совершенно неожиданно я осознал, что помощник капитана сидит передо мной в кальсонах! И сейчас же обратил внимание, что никто из моряков не одет полностью по форме. Без головных уборов, многие босые, а кто вообще – в нижнем белье. Пожалуй, только священник «Кречета» – дремавший среди матросов отец Савватий – мог похвалиться тем, что одет, как полагается ему по сану. Лишь сгустки черной крови в обычно ухоженной бороде говорили о том, что и ему пришлось несладко.

Горемычное, потерявшее боевой вид и настрой воинство. Застигнутое врасплох таинственной силой в собственных водах, в месте, где ничто не предвещало опасности. В невоенное время…

Каждую секунду суровое прозрение заставляло обращать внимание на новые удивительные и прямо-таки пугающие детали.

Теперь мне бросилось в глаза, что лица моряков испачканы засохшей кровью. Вспомнилось, как у самого на борту броненосца открылось кровотечение. Не говорит ли это о том, что команда «Кречета» подверглась воздействию неизвестного оружия?

– Перетащили сюда нас, точно дрова, – сказал гальванерный старшина по фамилии Лаптев, – разве что не сложили поленницей.

– Не один вы, господин доктор, прибыли в пещеру без чувств, – продолжил молодой офицер-артиллерист Георгий Иванович Северский, – вот батюшка до сих пор в себя прийти не может.

– Боже! – выдохнул я, ощущая и малодушный страх, и недоумение.

– Неужели для кого-то оказалось так просто: одним махом обезвредить броненосец и всю его команду?!

В ответ на риторическое восклицание матросы принялись роптать и плеваться.

– Где мы? Тоже никто не знает?

– Это не берега Либавы… – Стриженов пожал плечами. – Это… даже боюсь предположить, что…

– Умерли мы, ваше благородие, – изрек гальванер Лаптев, – и угодили в ад.

Как ни странно, мрачные и на первый взгляд лишенные всякого смысла слова положили начало оживленной словесной перепалке.

– Неужели батюшку – тоже в ад? – спросили матроса.

– А почему нет? – ответили с другого бока.

– Быть может, за его-то грехи и нас всех… того: черти в оборот взяли…

– Отец Савватий и мухи не обидел! – вступился за священника Северский. – Думай котелком, что мелешь, каналья!

– Полегче, ваше благородие, нет здесь пушки, которой вы командуете! – тут же осадили артиллериста. Матросы не очень-то жаловали этого офицера за чересчур запальной нрав и тяжелые кулаки.

Я поглядел на Стриженова, полагая, что сейчас он пригладит бороду, прочистит горло и уймет спорщиков. Но старшего офицера одолевали сомнения. Он действительно пригладил бороду и действительно прокашлялся… А затем поступил так, как умел: надел на себя маску командира, взывающего к солдатам, которым с минуты на минуту идти под пули.

– Господа! – начал он зычным голосом. – Что бы ни случилось с кораблем, мы остаемся моряками, солдатами Российской Империи! Нашу задачу я пока вижу следующей… – у него неожиданно сел голос. Стриженов поглядел на свои обтянутые кальсонами полные ноги и смекнул, что в некоторых обстоятельствах пафос неуместен. – Слушайте меня сюда, ребята, слушайте внимательно, – продолжил глухо и почти ласково. – Необходимо выяснить о происшедшем все. Все! Что именно стряслось с «Кречетом», по чьей воле и кому от этого какая выгода… А сведения необходимо передать командованию. Вы слышите? Считайте, что мы в разведке. Если кому улыбнется удача вырваться за эти стены, тот должен знать, что делать дальше. Это я приказываю вам как старший офицер!

– Из ада по приказу офицера еще никто не выбирался, – пробормотал кто-то.

– Да что вы заладили: ад – рай! – вспылил Северский. – Как бабы на огороде!

В «келье» снова стало шумно.

– А вы видели, кто на нас напал? – спросили Северского.

– Нет! Может, вы видели?

– Может, и видели!

– И кто же?

– Демоны с чертями на поводках и их механизмы, – последовал четкий, как отрепетированная скороговорка, ответ.

– Тьфу! – Северский вскочил на ноги. При этом он подпрыгнул так высоко, что ударился головой о каменный свод.

– Ну, дела! – проговорил, выпучив глаза, гальванер Лаптев. Неожиданная прыть изумила и самого артиллериста. Он сел на прежнее место, потер ушибленную макушку.

– Мать честная! Куда нас занесло? – пробормотал Северский, враз лишившись спеси.

– Здесь есть вода? – спросил я.

– Вон, ваше благородие, иней можно полизать, – ответил мне Лаптев.

Я обернулся и увидел за спиной стену, покрытую изморозью. Серебристые узоры были испорчены темными пятнами и полосами: кажется, кто-то и впрямь пробовал лизать иней.

– Господи, помилуй! – простонал юный матрос, потирая живот. – Как до ветру хочется!

Да, мы попали в действительно скотское положение. Сорок три человека (я пересчитал) замурованы в крохотной пещерке, без еды и без воды, без места, где можно было бы справлять естественные потребности. И ни единого намека на то, что ожидает в ближайшем будущем…

– Так, господа хорошие! – протянул я, осторожно поднимаясь. Тело продолжало ощущать ту необычную легкость, которая пришла ко мне в первые секунды после крушения «Кречета». Казалось, оттолкнись ногами посильнее – и воспаришь, подобно птице. Не чувствовал ничего подобного с тех пор, как мне исполнилось тринадцать лет. – Кому-нибудь нужна моя помощь?

К счастью, раненых более или менее серьезно в «келье» не оказалось. Иначе мне без медикаментов и инструментов пришлось бы туго (а пострадавшим – и подавно). Час я вправлял вывихи, попутно измеряя морякам пульс. Говорил вслух, что все в порядке, про себя же не переставал даваться диву: что делают на флоте молодцы с сердцебиением восьмидесятилетних стариков? Я бы таких даже швейцарами побоялся нанять. При этом – готов побиться об заклад, – что не далее как вчера они были абсолютно здоровы, а многие могли завязать кочергу морским узлом.

За минувший час у троих повторно пошла носом кровь. Чтобы ее остановить, они прикладывали к переносицам охлажденные при помощи инея пряжки ремней.

Отца Савватия я привел в себя, бесцеремонно отхлестав по щекам, заросшим мягким волосом. Матросы тут же окружили духовника. Вновь послышались вопросы про чертей и про ад. Несчастный батюшка не на шутку перепугался, его благостные глаза даже наполнились слезами. Мы со Стриженовым поспешили ему на помощь.

– Дайте человеку прийти в себя! Будьте же людьми! – возмущался я.

– Отставить мистику! Я вам покажу морских дьяволов и летучих голландцев! – кричал Стриженов.

Тем временем Северский и инженер-гидравлик – грузный малоросс солидного вида по имени Тарас Алексеевич Шимченко – с помощью зараженных энтузиазмом матросов обследовали стены каменного мешка. Под сводом они обнаружили ряд узких вентиляционных отверстий (в них не протиснулась бы и мышь) и еще – дверь, искусно скрытую среди дикого камня, словно вход в пещеру из сказки про Али-Бабу и сорок разбойников. Всех заинтересовал источник света: то, что мы сначала принимали за электрическую лампочку, в действительности оказалось колонией каких-то мельчайших организмов! Когда Тарас Алексеевич подпрыгнул к потолку (мы уже не удивлялись этой приобретенной способности) и прикоснулся к светящемуся шару пальцем, тот рассыпался в пыль. Мерцающие пылинки какое-то время кружили в токе воздуха (моряки, оказавшись в кромешной тьме, принялись бранить малоросса за неосмотрительность), затем вновь образовали колонию, но уже в другом месте.

– Доктор, вам приходилось видеть что-то подобное? – дернул меня за рукав Северский.

– И даже в книжках не читал, – признался я, лихорадочно переворачивая в памяти страницы трудов великих натуралистов современности.

Отец Савватий с шумом втянул в себя воздух, окинул взглядом стены нашей тюрьмы и спросил:

– А который нынче час, позвольте узнать?

Стриженов достал из кармана кителя хронометр на золотой цепочке. Откинул крышечку с выгравированным на ней двуглавым орлом и, сильно щурясь, поглядел на циферблат.

– Скоро шесть. Утро, – сказал он, а затем поглядел на меня и пояснил: – Нелегко, батенька. Монокль-то потерялся, теперь дальше носа ничего не вижу.

Священник самым тщательным образом прочистил горло и вдруг начал:

– Отче наш, Иже ecu на небесех!

– Встать всем! Быстро! – приказал Стриженов, подскакивая на ноги.

– Да святится имя Твое, да приидет Царствие Твое, да будет воля Твоя яко на небеси и на земли… – подхватили мы, несколько недоумевая, но уже через несколько мгновений – тверже и дружнее.

– …хлеб наш насущный даждь нам днесь…

От слов молитвы, с которой начинался каждый день на «Кречете», стены тюрьмы задрожали, словно неприступный Иерихон от трубного зова. Никогда еще раньше и ни тем более позднее мы не обращались к Богу столь искренне и упоенно. Это были первые слова, с которыми мы вошли в незнакомый доселе мир. В них была наша суть, наша истина; в них была заложена наша судьба, наш нелегкий путь и в них же – залог грядущих побед.

– … и остави нам долги наша, якоже и мы оставляем должникам нашим; и не введи нас во искушение, но избави нас от лукавого…

…В моей памяти они навсегда останутся такими, какими были в тот момент. Низкорослый, но мощного телосложения отец Савватий. Стриженов – дубленный всеми ветрами старый моряк, великан и бородач. Северский… мой ровесник, хват и денди, с него тогда еще не осыпалась шелуха аристократичности. Гальванер Лаптев – маленького росточку, крутобокий, с черными бегающими глазами и аккуратными усиками под много раз ломанной в драках картофелиной носа…