Цитаты из книг автора «Максим Хорсун»

Мишель Клэптон в одном из интервью приоткрыла некоторые секреты своей работы: «За 14 недель до начала съемок я встретилась с моими ассистентами и рассказала о том, какое направление хотела бы задать для каждого персонажа. Мы также обсудили общий вид различных групп персонажей, то, как влияет место их проживания и климат на костюм и т. д. Я также встречалась и разговаривала с художником-постановщиком Джеммой Джексон, сценаристами, продюсерами и т. д. После этих обсуждений мы создали доски настроения (доски, на которые накалываются образцы тканей, фотографии прототипов, рисунки по теме и пр.) для каждого нового объекта, и я начала рисовать концепцию. Мы также совершили поездку в Италию, Париж и Мадрид, чтобы посмотреть ткани, а также отправили „разведчика“ в Лондон.

– Сегодня я послал на смерть две тысячи человек. – Барды сложат песни об их жертве. – Да. Но мертвые не услышат их. Робб Старк и Теон Грейджой

философское у Джорджа Мартина отношение к жизни. «Существуют разные типы писателей, – говорит он. – Я привожу этот пример во многих своих речах. Я люблю говорить, что все писатели делятся на два типа: на архитекторов и садовников. У первых все тщательно спланировано уже тогда, когда они еще не написали ни слова своего нового романа. Они уже тщательно проработали мир, знают, сколько комнат будет в доме, как они будут соотноситься друг с другом, какую высоту будет иметь каждый этаж, где следует проложить проводку и трубопровод и так далее. Они все это знают до того, как вколотят первый гвоздь. А есть садовники, которые роют ямку, сажают растение, поливают его своим потом и кровью, и потом что-то прорастает. Обычно садовники знают, что именно они посадили, – персиковое дерево или кактус. Но они не знают, какую форму примет растение. Думаю, что большинство читателей занимают золотую середину в этой классификации. Сам-то я в большей степени садовник, чем архитектор. Толкиен был таким же

ленный злыми псами. Ты хотела быть сильной, большой волчицей, Так учись понемногу владеть клыками…

Ничего тебе, девочка, не осталось, Кроме жгучего холода и скитаний. Лишь Игла из горящей на солнце стали – Отголосок далеких воспоминаний. Ты бежишь, примеряя чужие лица, Как волчонок, затрав

светофильтры. Гладь реки отливала металлом, луна пряталась за тучами, курганы выглядели точно черные застывшие волны. Пахло свежей землей, речной тиной, выхлопом могучих дизелей и дровяным дымом. Послышались шаги. Кто-то шел гурьбой от палаток полевого госпиталя в сторону блиндажей. Звучали приглушенные бубнящие голоса, кто-то громко всхлипывал. – Товарищ полковник! – обратились к Стариковому-старшему звонким голосом. Степан развернулся и увидел, что с противоположной стороны к ним бежит боец в плащ-палатке нараспашку. – Депеша от командующего фронтом! Полковник принял из рук вытянувшегося в струнку бойца запечатанный пакет. – Спасибо, вольно, – пробурчал он. – Я скоро буду, – бросил он капитану и снова похромал по ступеням в блиндаж. Степан остался с капитаном Слюсарем. Гурьба, идущая со стороны палаток, тем временем поравнялась с ними. Это были рядовые сотрудники СМЕРПШа, их Степан уже несколько раз видел: и в оцеплении, и утром, когда только-только выбрался из БТРа. В окружении бойцов шел, уныло опустив голову, молодой врач, его Степка тоже встречал сегодня: именно этот парень играл в шахматы с Аллой Валерьевной, или как ее там, оказавшейся агентом пришлых. – В блиндаж для допросов его, – сквозь зубы проговорил капитан. – Полковник скоро освободится. – Есть! – отозвались несколько голосов. Врач поднял голову, Степка увидел, что его губы и нос распухли, а под глазами наливаются свежие кровоподтеки. Глаза хирурга блеснули: он тоже узнал Степана. Этот Васюта глядел на него, словно утопающий – на спасательный круг. – Я не пришлый! – крикнул он Степке. – Вы же помните: меня не было в палатке, когда Алла сделала вам укол! – Да-да, ты на стреме в это время стоял. – Один из бойцов подтолкнул Васюту между лопаток. – Шагай давай. – Я не пришлый! – повторил хирург. – Скажите им, а? – Шагай-шагай! Вот борзый-то – едва не угробили своей шайкой человека, а теперь его же заступиться просят. – Я вашего друга оперировал! Слышите? – Хирург выворачивал шею, чтобы не потерять Степана из виду. – Я не пришлый! Мне подложили эту хреновину! Скажите им, что меня не было… Гурьба отдалилась. Васюта больше ничего не говорил, только слышались его частые всхлипы. Степке

Гюльшамаш рассказывала историю столь древнюю, что времена библейских пророков казались днем вчерашним по сравнению с ней. – Вот вероломные боги – нерадивые дети Тиамат и Апсу, младые и гордые, единожды отступившиеся, мать возжелавшие, власти взалкавшие над землею и небом. О, жестокая грянула сеча, в которой бессмертные лишали жизни бессмертных. И поднял на дерзких отпрысков длань Апсу первородный, и была отсечена та рука вместе с солнцеликой главой. Вдова-Тиамат помутилась рассудком и создала армию чудищ и демонов злобных. Назначила править ею любимца – грозное чудовище Кингу, лохматого ублюдка тины болотной, и послала сразить молодых богов, детей заблудших своих. Вместо меча в лапы Кингу вложила табличку судьбы и медный резец, чтоб мог менять он движение мира и вести свои полчища от победы к победе, от победы к победе… Верещагин почувствовал, что слова Гюльшамаш вводят его в транс.