12 июля 95 года до н. э.
Рим, Субурра, плебейский район.
В тени многоэтажного здания играют трое малышей.
Светловолосый мальчуган, светлые волосы и серые глаза.
У него сегодня день рождения, 5 лет.
Его мать, хозяйка этого здания, они живут в нем и сдают квартиры, в основном евреям, чьи дети возятся вместе с ним, складывая из камешков пирамиды.
10 лет спустя.
Мальчик вырос.
Он дальний родственник Мария и дальний родственник Суллы через их жен, своих теток.
Марий делает его жрецом, Фламином Юпитера, он никогда больше не прикоснется к железу, не возьмет в руки оружие.
Его женят на дочери Цинны, и он любит ее…
Цинна мертв, и Марий повержен.
Мальчишку волокут к Сулле.
Он больше не Фламин Юпитера и должен развестись с женой.
Серые глаза холодно смотрят в глаза Диктатора.
– Нет.
– Неет???!!!
– Нет.
Бегство.
За голову назначена награда, охотники рыщут по всей Италии, он прячется в пещере.
Нашли.
Мать, Аврелия, падает на колени перед Суллой.
За него просят и другие.
«Ладно, – сдается Диктатор. –
Пусть живет.
Но предупреждаю вас, – вспыхивают когда-то голубые, а сейчас потухшие глаза. – В этом юноше спит сотня Мариев…»
Изгнание.
Армия, Восток.
Осада Митилены.
Когорта разбита, щит вперед, короткий меч покидает ножны.
Он выводит ее и перед строем увенчан венком из дубовых листьев.
За спасение римских солдат на поле боя.
Когда он заходит в Сенат, все должны вставать, по законам Суллы.
Вифиния, царь Никомед.
Он взял у него корабли.
Они подружились.
Он мог расположить к себе кого угодно.
Враги до смерти будут делать гнусные намеки на эту связь, и он никогда не простит этого никому.
Путь домой.
Пираты, плен.
«Я заплачу выкуп, а потом распну вас всех», – лениво обещает он им, щурясь на убегающую за горизонт морскую гладь.
Пираты хохочут.
Этот римлянин, смешной малый.
Выкуп.
Корабли.
Он распял их.
Как обещал.
Рим.
Ступени карьеры.
Одна за другой, каждая.
Нет более тщательного, чем он, нет более скрупулезного.
Его ненавидят в Сенате.
За прическу, волосок к волоску, за щегольски закатанные манжеты, за надменность, которую не скрыть улыбкой.
И за любовь толпы.
Дикие долги.
Игры в честь отца.
Двести пар гладиаторов бьются в серебряных доспехах, и весь цирк скандирует его имя.
Квесторство в Испании.
Он удрал через забор, кредиторы караулили его снаружи.
Красс заплатил долги.
Красс всегда платит долги.
И всегда долги получает.
Рим.
Выборы.
Сенат уготовил ловушку.
Или Триумф и не выставить кандидатуру, или Консульство, но без Триумфа, распустить войска.
Кто откажется от Триумфа.
Он откажется.
Войска распущены, он Консул.
Выборы.
Выборы Верховного Жреца, Великого Понтифика.
Мать, Аврелия, провожает на пороге.
«Я вернусь Понтификом или не вернусь вообще», – весело бросает он.
Долги.
Его выбирают.
Сервилия, мать Брута.
Их связь длится годами.
Об этом знают все.
Это Рим, все знают всё.
Про всех.
Первый триумвират.
Он заставил примириться Помпея и Красса, связал их своей порукой.
Галлия.
Галлия на десять лет.
Еще ни один римлянин до него не покидал Город так надолго добровольно.
Еще ни один римлянин до него не получал провинцию на десять лет.
Галлия покорена.
Высадка в Британии.
Это не легенда, она есть!!!
Удается унести ноги, тоже неплохо.
Галлия в огне!
Верцингеторик поднял галлов, племена одно за другим сбрасывают ненавистное ярмо.
Поражение под Герговией.
Осада Аллезии.
Вся Галлия пришла на помощь, и он сломал ее.
Мир.
Верцингеторик в цепях.
Восстал Укселодунум.
Он холоден, он всегда холоден и расчетлив.
Тридцать тысяч галлов уйдут домой по всей стране, унося привязанные к шеям отрубленные руки.
Больше уроки не нужны, Галлия все поняла.
Сенат.
Он лишен постов и объявлен врагом народа.
Грязный, потный, окровавленный Антоний перед строем.
Вперед!
Рубикон.
Фарсал.
Египет, Клеопатра.
Сказочная страна, зажатая в кулак.
Тапс, Мунда, всё.
Великие враги ушли.
Катон, Помпей, Сципион…
Цицерон и Брут на коленях, он всех простил, вставай, Кассий, поднимайся, Каска.
Поход на Парфию.
Нужно вернуть домой Орлов Красса.
Последний день.
Последнее заседание Сената.
Мартовские иды.
Белоснежные тоги.
Кинжалы.
Серые глаза вспыхивают в последний раз.
Гневом.
И подергиваются поволокой безразличия.
Мертвая рука разжимается, на ладони непрочитанная записка.
«Не ходи в Сенат, Цезарь».
Мальчишки играют в тени здания.
Строят пирамиды из камешков.
Он учит иврит, они учат латынь.
Впереди целая жизнь.
И ужин.
Мамы позовут.
Мальчишки играют…
Они больше не кричали его имя.
Вообще ничего не кричали, угрюмо сидя возле костров и полируя мечи.
Десятки тысяч костров, десятки тысяч мечей.
Эта ночь была последней.
Римляне тоже жгли костры.
И полировали мечи.
Ловушка захлопнулась.
Часовых не выставляли.
Они встретятся завтра, лицом к лицу.
Из этого капкана только один выход…
Спартак смотрит в костер пустыми глазами.
Мысли то мечутся, будто безумные, то исчезают, оставив за собой лишь тоскливую пустоту.
Щемящую и горькую.
Все было предопределено.
Нет, им не не хватило времени, времени было навалом.
Наоборот, они в нем захлебнулись.
Утонули во времени, которое их пожрало, сорвало плащи надежд, вышвырнуло голыми под ночной ветер.
Ложь!!!
Их не убьют римляне Красса, нет!
Их уже вообще ничего не убьет.
Они давно мертвы.
Мертвы с того момента, как-только поняли.
Им не нужна Свобода!!!
Та Свобода, о которой они столько мечтали, которой клялись, которую ласкали, как женщину, в своих мечтах!
Рабам не нужна Свобода!!!
Рабы хотят стать Хозяевами.
Рабов.
Он понял это первым и врал им столько, сколько мог…
Шурх… Шурх…
Лезвие пробегает по точильному камню монотонно, искры вспарывают темноту ночи, вспыхивают крошечными звездами и гаснут.
Бесконечность монотонных движений, тысячи вспыхнувших и погасших звезд.
Единственный глаз Тита холодно, не мигая смотрит на серебристый металл лезвия.
Шурх…, Шурх…
Он всегда думает только об одном.
Как он убьет их всех.
И Спартака.
За свой глаз.
О-о-о, он помнит этот день!!
День, когда Рим потерял Консулов.
Центурион Тит Галлиен защищал Орла легиона.
Волна рабов хлынула, взломала их строй.
Дубины крушили легионеров, трезубцы вспарывали панцири, словно бумажные.
Бывшие гладиаторы куражились своими цирковыми фокусами, вспрыгивая на плечи первой шеренги, кувырком перебрасывая себя за строй и обрушиваясь с тыла.
Они стояли стеной, но стену били со всех сторон.
Они рубились отчаянно, а потом кто-то из рабов швырнул факел, потом еще один, вспыхнули солдатские плащи.
Спартак тенью слетел с коня, рванулся к Орлу!
Он бросился ему наперерез, но руку сзади перехватила чья-то кисть, и в глаз вонзилось лезвие кинжала.
Он все помнил, бой был нечестным!
Он все помнил, бой был нечестным!
Батиат так им и сказал: «Вы должны проиграть, я поставил на ту сторону!»
Они хлопали друг друга по плечам, прощаясь и лязгая доспехами, выходили один за другим на арену, под рев улюлюкающей толпы.
Он видел, как каждого из них проволокли обратно, вцепившись крючьями в мертвые тела.
В этот вечер он все решил.
Батиат был пьян, маленький лысый толстяк, вечно в грязной засаленной тунике.
Он пришел к ним вечером, швырнул мех с кислым вином и хохотал, потрясая набитым золотом кошельком.
Когда спустя час охранник пришел погасить факел, один из них, метнувшись змеей, схватил его за щиколотку, а остальные рванули на себя, протянув руки сквозь решетку.
Они забрали ключи, разбили ему голову, задушили часовых и привратника и вырвались в ночь.
Свободными!!!
Они бежали в темноте, три десятка мужчин, обученных убивать.
Лил дождь, ноги скользили в грязи, но они были свободны, и сердце колотилось бешеным ритмом, отбивая – больше никогда!!!
Утро обрушилось хмурым солнцем, тускло подсвечивающим низко висящие облака.
До Везувия всего ничего, он уже вырос темной массой в тумане, уже видны уходящие вверх по поросшему деревьями склону тропинки пастухов.
Повозка. Торговец с дочерью, четверка охранников, возница.
Навалились толпой, захлестнули цепи вокруг шей, били наотмашь кандалами.
Головы разлетаются, словно тыквы, мечи выскальзывают из ослабших рук.
Торговцу вспарывают живот, словно брюхо рыбе, он бьется на острие меча, никак не желая умирать.
Девчонка пытается бежать, догоняют, волокут за волосы к телеге.
Рослый германец срывает одежду, швыряет лицом вниз на телегу, одна рука по-прежнему сжимает намотанные на кулак волосы, другая стиснула грудь до синевы.
Насилуют сразу несколько человек, девчонка орет, захлебывается в крике, только распаляя гладиаторов.
Им давным-давно осточертели податливые шлюхи, изредка приводимые Батиатом, сопротивление жертвы, борьба, их только заводят.
Спартак ловит безумный, полный отчаяния и боли взгляд девушки.
Такие глаза вчера были у Ганимеда, ретиария.
Он был еще жив, когда рабы крючьями волокли его с арены и внутренности сизым клубком вываливались из раны в животе.
Шаг вперед.
Короткий меч, отобранный вчера у убитого охранника, пробегает по горлу, кровь волной хлещет на германцев, девчонка вздрагивает и застывает безвольной куклой.
Взгляды полные бешенства, сейчас взорвутся.
Рука срывает холщовый покров с телеги, открывая глазам груды панцирей, мечей и шлемов.
«Хватайте оружие!» – голос Спартака хриплый, он вырывает из кучи первый попавшийся щит и швыряет его Эномаю.
Тот машинально ловит, машинально взвешивает в руке.
Оружие успокаивает, они привыкли к нему, гладиаторы разбирают его, отходят в сторону, какие-то пару минут – и они уже не толпа беглых рабов, но вооруженный отряд.
Мечи выбивают искры, летят в сторону расклепанные кандалы, кто-то уже выпряг лошадей.
Вперед, на вершину Везувия!
Сотни рабов.
Волна слухов пробежала по Капуе, взорвала ее.
На рынках, в судах, на кухнях и виллах только и разговоров.
Взбунтовались рабы.
История с повозкой обросла слухами, будто не четыре охранника, а две центурии разбиты, растерзаны, разорваны в клочья зубами и руками.
Тит Галлиен прекрасно помнит этот день.
Лезвие меча наливается злостью с каждым прикосновением точильного камня.
Шурх… Шурх…
Тит сам наливается злостью.
Глабр привел шесть когорт, они обложили Везувий, словно медвежью берлогу.
Дни тянулись, как бесконечная нить из клубка шерсти, поставленные в строй, в спешке набранные деревенщины шутили: «Они там с голода уже небось сожрали друг друга».
Глабр пил в шатре с утра до ночи, претор проклинал злую судьбу, загнавшую его в эту дыру ловить толпу рабов во главе толпы черни.
А потом ночь взорвалась.
О проекте
О подписке