Спустя пять минут, которые пролетели за сущие мгновения, Вех прибыл на «Северную-7» и вышел из кабины, прокатился на эскалаторе, прошёлся по лестнице и очутился на улице. До дома матери оставалось меньше половины часа ходьбы (Вех предпочёл велосипеду и рельсобусу прогулку на своих двоих). В этом районе преобладала малоэтажная, приятная для глаз и не загораживавшая небо жилая застройка. Вдоль широких улиц, украшенных разноцветной брусчаткой, пролегали четырёхэтажные бледно-бежевые домики с большими квадратными окнами и едва заметными балкончиками, на многих из которых стояли горшки с цветами. Крыши на домиках были разные: одни – в виде трапеций и очень строгие, другие – полукруглые, походившие своим бурым цветом на грибные шляпки, третьи – треугольные.

Посреди двух таких домиков затесался крошечный медицинский пункт, ограниченный несколькими бетонными столбами. Стоит заметить, что медицинские сотрудники, наряду с сотрудниками Надзора и прочими основными городскими службами, обладали монопольным правом пользоваться электромобилями и то только при особо важных происшествиях, поэтому на парковке перед самим белым зданием стояли удлинённые фургоны с эмблемой красного креста.

Вех продолжал движение по вытянутой улице, а когда повернул с неё, очутился на знакомой набережной. Совсем недавно, примерно пару лет назад, на этом месте был выкопан искусственный овальный пруд. Пространство вокруг него с обеих сторон заполнили бульвары с прекрасными золотистыми клёнами. По бульвару парень и решил пройтись. Наблюдая яркие, как искры, отблески воды, он вдохновился и зашагал активнее, не простым шагом, а чуть вприскочку. Прохожих не было, никто ему не мешал, а если кто-то и прогуливался бы, Вех всё равно бы этого не заметил. В него вселилась радость перемен, ведь в его детстве тут находилась пустая поляна, а сейчас на её месте организовали такую красоту. Ему жить захотелось заново, на втором дыхании, чувствовать лёгкие дуновения жизни на своём лице и полностью отстраниться от всего плохого. Едва заметные движения и всплески воды выливались в идеально сконструированную мелодию, а шелест опавших листьев дополнял её нотками присутствия чего-то внеземного.

Мамин дом возник сам по себе, посреди бульвара, а затем и водная гладь, и деревья растворились в пустоте. Вех понял, что успел дойти до нужного дома в магическом состоянии. Он вошёл во двор через арку, соединявшую два здания, сквозь подъезд прошмыгнул на лестницу, на третьем этаже остановился перед знакомой дверью и позвонил. Его встретило обомлевшее лицо матери, которое выглянуло из квартиры с видимой настороженностью. Обомление пропало, сменившись некоторой робостью, а затем и робость превратилась в нежное смущение.

– Ве-ех! – Дверь распахнулась так сильно, что ударилась о стену и отрикошетила обратно. На Веха бросились одновременно самые сильные, самые тёплые и волнующие душу объятья, объятья, которых никто и никогда повторить бы не смог. Щёки с чередованием стали покрываться горячими поцелуями. – Ну же, заходи, заходи, проходи внутрь!

Свет в коридоре не горел, но он и не понадобился парню, чтобы расшнуровать обувь и пройти в свою старую комнату. Внутри было ярко, как в лаборатории, а на большом подоконнике, в маленьких и больших горшках, продолжали цвести растения (бутоны цветов, стебли трав и даже какие-то корни). Комната ничуть не изменилась. Благодаря стараниям мамы ни пылинки, ни соринки, никакой грязи не наблюдалось. Кровать, просевшая от старости, была заправлена, плакаты с государственными лозунгами, развешанные ещё при отце, спокойно себе висели на стенах и успели выцвести по углам, а полки компьютерного стола (сейчас компьютера здесь не стояло: Вех перевёз его в новую квартиру) были доверху забиты кассетами с музыкой.

– Мам, ты как будто знала, что я приеду! – воскликнул Вех, потому что мама отошла, судя по звукам сильного напора воды, в ванную комнату. Вскоре она вернулась к нему со скомканным полотенцем в руках. На её лице, молодом, свежем и розовом, выделялся единственный дефект – горизонтальная, во всю длину лба морщина, глубоко въевшаяся в кожу. Появилась она давным-давно от сильнейшего стресса, вызванного убийственной новостью о смерти любимого Ролгада, и до сих пор оставалась напоминанием о том чудовищном временном промежутке.

– Прости, ты что-то говорил? – Элла недоумевающе посмотрела на сына, и морщина на лбу извилась, будто бы под слоем кожи находился огромный червяк, стремившийся пробурить себе выход наружу.

– Я говорю, – повторил Вех, – что ты знала о моём приезде, иначе я не могу объяснить такую идеальную чистоту в комнате. При мне здесь всегда царила пыль и затхлость, а сейчас…

– Да, я стараюсь поддерживать порядок по мере собственных сил и возможностей. Кстати, «Натали» и «Крист» совсем засохли. Я выбросила их на прошлой неделе. Не знаю, чего им не хватало: и увлажнитель включала, и на солнце ставила, и в тень – не помогло. Помнишь, ты называл своих зелёных любимчиков людскими именами?

– Конечно. Весёлый был период в моей жизни. «Натали» – это розовый гехлориф, если мне не изменяет память, а «Крист» – жёлтый. Им обоим нужны регулярные дозы ультрафиолета. Так что совсем неудивительно, что им настал каюк.

Договорив, они отправились на кухню. Вех не был голоден, но чисто из уважения к матери он принял её предложение отобедать (хотя для обеда было уже поздновато) приготовленным супом с мясными консервами.

– Ещё тёплый, – проинформировала мама, вычерпывая из большой кастрюли последний половник супа и наполняя им глубокую тарелку. – Кстати, ты какой еженедельный паёк получаешь? Что ты выбирал? У меня обычный, «Домашний». Очень подходит для того, чтобы сварганить самой себе что-нибудь вкусное!

Тарелка, из которой испускался вкусный, густой пар, оказалась у Веха перед носом. Парень зачерпнул полную мяса и мелких макарон ложку, отпробовал, не горячее ли, и в секунду ложка оказалась пустой. «С маминым супчиком ни один суп столовой Центра Послесмертия не сравнится!» – мысленно, но от этого не менее торжественно произнёс он и вдобавок промычал от наслаждения.

– «Побочный», – отвечал сын. – Ну, знаешь, мне туда кладут крекеры, печеньки всякие, пару фруктов, несколько бутылок витаминизина, лимонада, воды… Я обычно сытно обедаю в Центре, а это кушаю так, вечером, например, когда фильмы смотрю или музыку слушаю. М-м, какой вкусный суп… – прибавил он, проглотив ещё одну ложку.

Мама сидела напротив Веха и поглощала каждое сказанное им слово, как рядовой, серьёзно провинившийся и сейчас отчитываемый сержантом в каком-нибудь штабе. Но в её чувствах не было злости или страха, а была искренняя, безвозмездная любовь к последнему оставшемуся в живых родному мужчине. Она то и дело поправляла чёлку, пробором отстранившуюся от остальной массы беспросветных чёрных волос. Этим движением она всегда подавляла свою нервную возбуждённость, которая сейчас возникла по причине неожиданного приезда сына.

У неё созрел вопрос, банальный, но необходимый для поддержания их полуживого диалога. Они оба не любили многословить. Для них гораздо важнее было ощущение близости, нахождение друг возле друга и общение не вербальное, а духовное.

– Кстати, ты не зря вспомнил про свою работу, Вех, я всё хотела спросить. Как там продвигается изучение послегибели? По новостям что десять лет назад, что сейчас крутят почти одно и то же, словно вы все, работники Центра, приходите туда отсидеться, пообедать и уйти.

– Хе-хе, послесмертия, а не послегибели, мам, – поправил Вех. – Во-первых, очень глупо делать новости, связанные с явлением, изученным столь неглубоко. В действительности над послесмертием ведутся фундаментальные исследования, и ещё сегодня я краем уха подслушал слова своего научного руководителя Брайана о том, что послесмертию был отдан главный приоритет. Во всей стране! Из всех отраслей науки! Во-вторых, мы очень часто, чуть ли не каждый день, получаем новую информацию, добытую трудом таких, как я, таких, как доктор Брайан, из филиалов и прочих заведений, переквалифицировавшихся под изучение послесмертия, дополняем и систематизируем наши знания. Поэтому твои мысли, хоть и шутливые, по поводу нашей безработицы никуда не годятся.

– Ролгад, к слову, всегда говорил «послегибель», а не «послесмертие», и место твоей работы хотел назвать Центром Послегибели, но Правительство не дало согласия, так как, по их словам, слово «гибель» ассоциировалось именно с насильственным, неестественным прекращением жизни, – улыбнулась мама.

– Сегодня, например, нам привезли новые пластины, чтобы увеличить время появления послесмертия, – продолжал рассказывать Вех. – Не вдавайся в подробности, я и сам не всегда понимаю, что к чему, а просто прими как факт.

Тут он заметил на руках матери вздувшиеся пульсировавшие синие вены, которые ввели его в состояние испуга, к счастью, быстро прервавшееся. Он знал причину возникновения этих вен, и скрывалась она непосредственно в её работе. Она работала в двух местах: в Городском Центре Документации и негосударственной студии дизайна. То есть по будням она сидела на предпоследнем этаже небольшого офиса и печатала, редактировала, проверяла на ошибки документы большой и малой степени важности, а в субботу и воскресенье посещала двухэтажное заведение на углу малоизвестной улицы и собственноручно (но не без помощи планшета и графического редактора) создавала уникальные логотипы как для государственных, так и, в редких случаях, для частных нужд. Так и вышло, что подобная занятость испортила красоту её изначально нежных, гладких рук, но она совершенно не обращала на эту мелочь внимания, напористо и увлечённо продолжая рисовать.

Прямой, прожигающий венозные руки матери взгляд Веха не мог остаться незамеченным.

– Куда ты уставился? – Элла сама прекрасно знала, куда он смотрел, и робко потёрла руки друг о друга. – Это… от перенапряжения.

– Тебе стоит взять отдых и показаться врачу, – нахмурился Вех, осознав, что ему, безалаберному в этих вопросах человеку и чистой воды лентяю, приходится втолковывать матери простые истины. Его поразило ощущение, присущее маленьким детям, которые до определённой поры считают, что их родители бессмертны, безгрешны и безошибочны, что они пришли из другого мира, где не существует преград, где жизнь не чередуется добром и злом, а тянется прямой линией обыденности, но обыденности возвышенной и ангельской.

Ответа долго не было слышно, настолько долго, что Вех успел дочерпать весь суп и, притомившись, раскинуться на стуле. Причём заметно было: мама хотела что-то сказать, но либо не могла подобрать слов, либо боялась насмешливой реакции сына. Обстановка из незатейливой и приятной превратилась в мрачную и угнетающую. Даже лучи угасавшего солнца, проникавшие в кухню через незашторенное окно, сделались тусклыми и безжизненными.

– Это прозвучит глупо, – заранее извинилась она, – но с недавних пор я стала побаиваться…

– Чего бояться? – окаменел Вех.

– …что я не успею реализовать себя. Отправлюсь к праотцам. – Она взяла его остывшую руку, заставила подняться со стула и потянула за собой, к закрытой на тот момент двери в её спальню.

Магнитная защелка, державшая дверь закрытой, издала приглушённый щелчок, и Вех лицезрел комнату, знакомую с детства, но которую невозможно было узнать из-за нагромождения широких прямоугольных рам, деревянных и стеклянных. Парень побледнел от полной неожиданности, ожидавшей его здесь. Он скорее ожидал узреть на полу мёртвое тело, нежели сосредоточение непонятных предметов.

– Это всё – моё творчество за полтора месяца, – принялась рассказывать Элла, миновав рамки, аккуратно переступив тонкими ногами по мягкому ковру и присев на край кровати. – То, чем я больна в последнее время. Меня окутывает страх. Я боюсь кончить, как Ролгад. Он, по крайней мере, положил начало явлению, перевернувшему мироздание с ног на голову, а кем останусь я? Неплодовитой художницей, специализирующейся на рисовании посредственных логотипов? Нет-нет-нет, так нельзя, поэтому в последнее время я творю яростно, отчаянно и очень-очень много. На одну картину уходит не более двух дней. Страх подаёт мне идеи. Посмотри на все эти картины, посмотри! – Она подняла с пола ближайшую рамку, дубовую и достаточно тонкую, окинула своё творение быстрым взором и поднесла к лицу сына. На полностью чёрном полотне были едва различимы тёмно-коричневые острые стволы деревьев, нанесённые, судя по их гротескному виду, быстрыми, безумными, отрывистыми мазками кисти.

Вех вынес суровый вердикт:

– Мамуль, ты с ума сошла. Господи, я поверить не могу!

– Прости. – Она вспрыгнула с кровати, подбежала, путаясь в ногах, к своему сыну и холодными губами прикоснулась к его белому лбу. – Я понимаю, это могло сильно тебя шокировать, но лучше вскрыть правду, чем закупорить её глубоко внутри себя. Мне ни слава, ни почести ни нужны. Я хочу саму себя считать достойной женщиной. Картины… они никуда не годятся, ни на какую официальную выставку, а продавать – то же самое, что откалывать от себя осколки и отдавать их неизвестным людям.

Мама запыхалась, покраснела, на её змеевидной морщине образовались вытянутые капельки пота, похожие на зимние сосульки. Видно было, что за эти мгновения она энергии истратила больше, чем за целый рабочий день.

– Тебе здесь одиноко, ма. – Вех предельно осторожно погладил её по оголённому плечу. – Хочешь, переедешь ко мне? Обещаю, тебе сразу станет лучше.

– Нет, Вешик, я не могу уехать отсюда. С этим местом меня связывает вся моя жизнь. И твоя, между прочим, тоже, вот только ты из-за близости к работе переехал.

– Я так люблю тебя!

– Ай, а я-то тебя как люблю!

– Прошу, перестань изнурять себя рисованием. Хочешь, я буду навещать тебя чаще? Нет… я и без твоего согласия буду это делать. Картины у тебя просто потрясающие, насколько позволяет оценить мой скудный художественный вкус, но очень траурные. Пора отпустить отца, мам. Твоя жизнь им не ограничивалась.

– Сердцу не прикажешь, сынок, что рисовать… Я постараюсь поменьше о нём думать.

Остаток вечера они провели на улице, решив развеяться. Начал задувать прохладный ветер, на набережной приятно пахнувший сыростью. Вех решил не распространяться маме о разборках со своими «друзьями» и Надзором, дабы не разочаровывать её. Ей и так было нехорошо. На бульваре успели зажечься ярко-белые фонари.

– Ты собираешься остаться на ночь? – по случайности спросила мама, когда они возвращались во двор через уже знакомую арку.

Вех махнул головой и напомнил, что завтра у него рабочий день.

– Ещё увидимся, – произнёс он вдобавок на прощание и тепло обнял хрупкое тело любимой женщины. – Я приеду к тебе послезавтра, хорошо? Не изводи себя. Пиши на почту, я обязательно найду время на прочтение и ответ. Прости, что недолго пробыл у тебя.

– Пока-пока! – Мама растянула умилительную улыбку, сжала губы, вернувшие себе хороший ярко-розовый цвет, и чмокнула Веха. – Спасибо, ты вывел меня из этого дурного состояния. Я постараюсь отвлечься от тревожных мыслей. Аккуратнее под землёй и в рельсобусе. Люблю!

Она прислонилась спиной к арке и стояла так, пока Вех не растворился вдалеке в толпе прохожих.

Прошло достаточно времени. «А я и представить не мог, – размышлял парень, сидя в пустом рельсобусе и проезжая над парком в обратную сторону, – представить не мог, что творится с мамой. Теперь чувствую себя неблагодарной тварью. Пока я тусовался с идиотами, она сходила с ума от одиночества и никак не покидающего её головы Ролгада. Нужно всё исправить. Я обязательно верну её в колею. Нужно только время…»