Но сначала ещё один сюжет. Надеюсь, вы ещё не забыли об учителе Веневитинове, происходившем, между прочим, из стариннейшего дворянского рода, и скопированной им надписи. Странные значки, не принадлежащие не одному известному языку, наш славный археолог принял за масонский шифр, и собрался было отправить в Русское археографическое общество, но, увы, не успел. Как-то на прогулке он поскользнулся и упал в оставленный нерадивыми строителями котлован, полный после обильных осадков дождевой водой, и захлебнулся, о чём с прискорбием сообщили те же «Городские вести».

Что стало с его бумагами, не сообщается. Можно предположить, что они попали в городской архив, где мне доводилось находить некоторые его документы. И вот что интересно. Спустя несколько десятков лет, аккурат перед первой мировой, в наш город приехал японский учёный Норинага. Казалось бы, отчего такая честь нашему захолустному городку? Но вот приехал ведь учёный муж и даже пожелал познакомиться с архивами. (Опять спасибо за сообщение «Городским вестям»). Нашёл он там, что искал или нет, неведомо, только спустя четверть века шеф японской разведки генерал Доихара отрядил в Россию специального агента в чине полковника, с прекрасным знанием русского языка, и опять – какая честь! – в наш город. Задание у шпиона было только одно, связников у него не было, рации тоже, законспирировался он так глубоко, что взяли его только после войны. При аресте у него изъяли интереснейшую вещь – план с зашифрованным чертежом, помеченный знаком белого сокола.

Белый сокол – по-славянски ререг, – знак не случайный! Был он на знамени Чингисхана-Александра, да на тамге Рюриковичей/Ререговичей (трезубец – это стилизованный сокол падающий на добычу).

Умер этот японский полковник при обстоятельствах очень странных, но речь сейчас не о нём. А о том, что надпись из подземелья тоже начиналась со стилизованного изображения сокола. Тот же сокол не раз попадался мне на древних камнях у Александрова Погоста.

Сокол – птица древнеегипетского бога Гора (И Горбачёв/ Гор бачIв человек ой не простой). Птица, связанная с солнцем. Сокол (иногда орёл), побеждающий змея – символ победы над хаосом, стихийными разрушительными силами потопа. Птица-страж. Но если есть сокол, то где же змей? Взглянем на карту. Городище, сёла Соколово и Александров Погост образуют треугольник вокруг вошедшего ныне в черту города сельца Змиева. Совпадение? Змеиными кольцами обвилась вокруг него Петлянка, где, по преданиям, водились в былые времена чудовищные «коркодилы». Бездонные карстовые разломы ведут к плещущемуся под нашими ногами подземному морю с его неведомыми тайнами. Зорко стережёт страж-сокол своего извечного врага. Древние валуны хранят память былых битв и, кто знает, может быть, предвестие грядущих. Кто знает, какого противника заклинал сокол из подземной надписи? Молчат древние камни.

Но иногда и они начинают говорить.

Первый обломок с несколькими нацарапанными надписями я нашёл совершенно случайно (если, конечно, в мире бывают случайности). Следующие два были обнаружены в результате упорных поисков. По старинной карте я нашёл место, где стоял дом Козодавлевых. Но главное, мне удалось установить, что до этого на том же месте стоял небольшой монастырь, упразднённый в 1764 г., и в этом монастыре доживал свой век прозорливый монах Самуил, проведший из-за своего дара большую часть жизни в заточении. Лишь благоприятное пророчество Елизавете Петровне принесло ему в 1741 г. ограниченную свободу – разрешение самому выбрать себе монастырь для поселения, где пророк и провёл последние годы жизни под строгим надзором. Известно, что последние из его пророчеств касались конца света. Вроде бы они были записаны, но записей тех никто никогда не видел.

Тайнопись, которой были нанесены знаки на камнях, оказалась древнеславянской письменностью «черт и резов», известной волхвам. На первом обломке мне удалось разобрать: «Явится по неделе в четверток зверь сущ», на втором и третьем: «велик бяще… ререг… мгла….сей день последний»

О том, какие тайны приоткрывают эти письмена, в следующий раз.

Текст 2

Однажды тёмным дождливым вечером, когда западный ветер уныло завывал в кронах деревьев, а фонари, естественно, не горели, Егор по ошибке свернул на чужую улицу.

Тут надо сказать, что улицы в старом городе проложены не по плану, а как когда-то кому-то показалось удобней. Правда, как утверждают историки, план в своё время всё-таки составили и утвердили, но воплощение его в жизнь столкнулось с некоторыми трудностями. Например, чтобы проложить через весь город прямой проспект пришлось бы построить через здешнюю речку Петлянку 22 новых моста. Понятно, что казна таких расходов не потянула. Составивший план архитектор, как рассказывают, сошёл с ума, но потом вроде бы как совершенно выздоровел, примирился с действительностью и женился на местной купчихе. Единственной странностью осталась за ним привычка взбираться тёплыми летними вечерами на городище и тоскливо озирать город глазами побитой собаки.

Его приемник был немец и человек решительный. Начал он с того, что сам попытался пройти по намеченной по карте прямой линии. Говорят, назад он не вернулся. Согласно местным преданиям, его призрак изредка является и доныне. Несколько раз будто бы видели, как он, с трубкой в зубах, в клетчатом пиджаке и с компасом в руке, бормоча невнятные ругательства, пытается перелезть через чью-нибудь ограду или форсирует какое-нибудь болотце.

Так вот, стоит ли удивляться, что, проспав свою остановку и возвращаясь пешком по непривычному маршруту, Егор свернул не на ту улицу. Чертыхаясь и спотыкаясь, он брёл в темноте, как вдруг заметил впереди у самой земли какие-то сполохи, будто где-то там внизу, бушевало, выкидывая синие языки, невидимое пламя. Но едва он сделал несколько шагов вперёд, как пламя исчезло. Отошёл назад, снова появилось. Тогда Егор, человек от природы любознательный, приметив загадочное место возможно точнее, подобрался к нему вплотную и нашарил в темноте подвальное окошечко. Засунул туда голову, и снова уловил отсвет пламени. В ноздри ему ударил запах серы, а уши уловили гул, сквозь который издалека прорывались какие-то вопли.

«Преисподняя!» – вдруг сразу догадался Егор, и по спине его пробежали мурашки. Ясно, ведь должна же она где-то проветриваться, иначе тяги не будет.

Это открытие переполнило Егора гордостью, и он решил поделиться им с отцом Пахомием, здешним настоятелем, предложив использовать окошко для наглядной агитации. Но отец Пахомий его благого порыва почему-то не понял.

– Значит, Преисподняя, говоришь? В подвале? В моём приходе? Ах ты, гроб повапленный! – ласково сказал поп, засучивая рукава, – подь сюда, я тебе её сейчас ещё где поближе покажу!

И Егор сбежал, потому как знал, что отец Пахомий, бывший десантник, шутить не любит.

Добрый старец Аполлоний встретил Егора более приветливо.

– Деточка, – сказал он, по своему обыкновению загадочно, – что есть огнь? Огнь есть сила Господня. Сила сия едина есть, токмо праведного она восхищает, а грешного испепеляет. А что рай, что ад, едино место есть, и что одному благодать, то другому погибель.

И отошёл на своих костылях, оставив Егора в недоверчивом раздумье.

Несколько раз потом приходил Егор к своему окошку, но днём пламя было незаметно. Было это окошко почти у земли в глухой кирпичной стене дома без вывесок, вахтёр на проходной смотрел угрюмо и подозрительно. И Егор робел.

Наконец, в ту самую ночь, когда Егор решил кинуть в окошко завёрнутое в газету полено, чтобы посмотреть, загорится али нет, его и сцапал отец Пахомий и, накостыляв хорошенько, объяснил, что дело это духовное и мирских людей никак не касается.

С тех пор Егор стал молчаливым, перестал верить в гласность и подружился с краеведом Бесштановым.

От Бесштанова я эту историю и услышал.

Фрагмент 2

– Признайся, Самуил, ты еврей! – сказал трактирщик Гершензон.

– Все мы евреи по благодати – смиренно ответил монах, уплетая фаршированную рыбу, приготовленную служанкой Мотей.

– Нет, признайся, Самуил, ты настоящий еврей – настаивал Гершензон, – иначе, откуда ты знаешь по-еврейски? Ха! Я тоже учился в хедере, но ты знаешь лучше! Скажи, ты знаешь Талмуд?

– Знаю, – кивнул Самуил.

– Ха, и после этого ты говоришь мне всякие глупости? Ты думаешь, Гершензон – совсем невежественный человек и не сможет узнать учёного еврея? Нет, я тоже учился в хедере, а сестра моей бабушки Цили была замужем за раввином Иехиалем Гальпериным из Минска. Скажи, ты знаешь про раввина Гальперина из Минска?

– Учёный был человек, – кивнул Самуил – «Седер Гадарот» написал.

– Вот! – возликовал трактирщик, – теперь ты можешь одеваться русским попом!

На столе в маленькой комнате горела единственная свеча, и казалось удивительным, что два человека отбрасывают столько теней.

– Ты не знаешь, какие люди здесь останавливались! – горячился Гершензон, – Здесь бывали сам Натан Гановер и Мардохей Франк! И сам рабби Лёв оставил моему деду на сохранение тайную книгу о Машиахе. Может, ты мне не веришь?

– Всякое бывает, но вряд ли – задумчиво произнёс инок, пряча руки под стол, чтобы хозяин не увидел, как они задрожали от волнения, – его путешествие было предпринято не напрасно. За окном светало, и ни хвастливый хозяин, ни замерший от страха упустить удачу гость не услышали тихого смешка судьбы, смеявшейся над человеком, достигшим цели своих исканий.

Фрагмент 3

Всю свою сознательную жизнь Исаак Абрамович Исраэль мечтал переехать в Малахутовку, где была синагога и полчаса езды до Москвы. Однако всю свою сознательную жизнь Исааку Абрамовичу пришлось прожить в Галутвине, а это, знаете ли, 101-й километр. В этом Галутвине было много заводов, некрасивые двухэтажные дома и река Ока. И ещё там ходил трамвай. Этим трамваем и рекой Окой все положительные стороны Галутвина исчерпывались. Если, конечно, не считать развалин монастыря. Но Исаака Абрамовича развалины монастыря совершенно не интересовали. Что же касается реки Оки, то его сосед, который был родом из Мордовии, уверял, что самая лучшая река – это Мокша, и Исаак Абрамович верил ему на слово. Но сам он мечтал о Малахутовке. Каждое утро он ходил на работу, а вечером читал Тору.

Однажды к нему пришёл человек и принёс старинную рукопись, писанную еврейскими письменами. В первый момент Исааку Абрамовичу показалось, что это книга Ibbur, но он быстро понял свою ошибку.

– Мой прадедушка был книжный человек, – сказал посетитель, – и он купил этот свиток у одного трактирщика за 50 рублей. Тех рублей. Теперь один человек предлагает мне за неё 600 долларов. Вы – учёный человек. Может, она стоит дороже?

– Молодой человек, – сказал Исаак Абрамович, – у меня есть русский племянник и его зовут Ипа. Он журналист. Каждый раз, когда этот Ипа приезжает ко мне, он говорит: «Дядя Изя, у Вас много старых книг, и можно их продать за хорошую цену и купить себе квартиру в Москве или дом в Малахутовке, а себе купить новые». Но я не даю ему продать мои книги, потому что мне их жалко. Если Вы не боитесь, то я скажу про Ваш свиток Ипе и спрошу, за сколько можно его продать. Я так думаю, что если его увезти в Америку, то за него дадут больше 600 долларов, но только на таможне его у Вас отберут.

Тогда человек дал Исааку Абрамовичу 500 рублей и попросил прочитать, что написано в рукописи. И Исаак Абрамович прочитал, а потом рассказал о том, что прочитал племяннику Ипе, а Ипа стал бегать по комнате и громко кричать, что надо было удержать рукопись у себя и спокойненько её перевести. И что он, Ипа, сам бы не пожалел за такую рукопись 600 долларов. Но Исаак Абрамович знал, что Ипа врёт, потому что у него нет 600 долларов, а если бы они и появились, то Ипа всё равно бы их потратил на что-нибудь другое, и поэтому сказал: «Ипа, когда ты доживёшь до моего возраста, то тоже не будешь хранить у себя чужие рукописи, потому что никогда не знаешь, кто за ними придёт». Так он сказал, потому что он был старый и мудрый человек и всю свою сознательную жизнь прожил в Галутвине.

Текст 3

Величайшие открытия совершаются порой по поводу совершенно ничтожному и незаметному.

Изучая только что купленную новую крупномасштабную карту области (вещь, для краеведа совершено необходимую), Матвей Савельевич Бесштанов вдруг понял, что если соединить на карте одной линий все деревни, названия которых начинаются на букву «У», то получится изображение этой самой буквы. Вначале Матвей Савельевич даже усомнился, не шутка ли? Потом попробовал с буквой «Х» и опять получилось.

В другой раз понадобилась ему в энциклопедии статья про Швейцарию. И бросил он беглый взгляд на список их швейцарских президентов и что-то не то увидел. Почитал внимательно, так и есть: если столбиком вторые буквы в фамилиях читать получается по-украински. Матвей Савельевич так и сел. Это что же получается? Тут в черепе у Бесштанова что-то щёлкнуло и открылось у него второе зрение. Взял он отпуск и засел в библиотеку. И пока он там сидел, остатки волос у него вставали дыбом, сами собой шевелились и заплетались узлами. Какой бы справочник он не взял: по метеорологии, космологии, хронологии, генеалогии… – все таблицы оказывались составлены по одному шаблону. Высота величайших горных вершин соотносилась с фамилиями грузинских эриставов, в порядке убывания знатности, диаметры планет с продолжительностью правления китайских династий и датами съездов КПСС. А уж когда ему попался указатель звёздных величин…

– Так! – сказал, наконец, краевед преисполненный праведного негодования, – значит, всё враньё?

– Враньё! – подтвердил внутренний голос. И Матвей Савельевич застыл, потрясённый грандиозностью космической аферы.

– Какая же скотина всё это понаписала? – с возмущением подумал патриот Бесштанов.

– А интересно всё-таки, а что это она там понаписала? – спустя минуту 15 секунд подумал учёный Бесштанов.

То, что за всеми цифрами и отношениями прячется написанный буквами текст, он догадался давно, ещё по карте, оставалось только вытащить его на солнышко. С яростью зарывшись в справочники, переводя числа и отношения в буквы кабалистическим способом, начал он его выуживать буква за буквой, вытаскивая их из карт и таблиц как рыб из проруби и складывая стопочкой как блины, пока они не собирались в слоги и не начинали набухать смыслом. Тогда он раскладывал их на столе и под его суровым взглядом они съёживались и расползались по словам и предложениям. Перед его мысленным взором уже виделся первотекст, послуживший космическим шарлатанам шаблоном и расплодившийся их стараниями на бесчисленное, хотя и иллюзорное множество других текстов, из которых была соткана смирительная рубаха, надетая на русского человека.

Но задача оказалась не столь уж простой. Надёрганные им слова зажили какой-то странной жизнью. Едва занесённые на лист бумаги, они тут же пытались воплотиться в его, Матвей Савельича, реальной жизни. Слог «вав» отозвался собачьими концертами. Громадные кобели стали стягиваться со всей округи, чтобы выяснять у подъезда Матвей Савельевича отношения. «Хохма» явилась в виде непутёвого художника Рудика, который мало того, что хохмил по поводу теорий Матвей Савельича, ещё и просил потом денег взаймы. От слова «берия» Бесштанов вздрогнул и стал шарахаться от невесть откуда расплодившихся лиц кавказской национальности. Слово «ацилут» его доконало. Что такое «ацилут», Матвей Савельич не знал. Но оно явно что-то обозначало и наверняка какую-то гадость, вроде ацетона, а то ещё и похуже.

Хуже того, найденные слова лезли из всех щелей. Матвей Савельич брал газету: журналисты писали исключительно «его» словами или прятали их внутри предложений. Даже соседка начала их вворачивать в разговоре.

Но самое ужасное подозрение закралось у него касательно букв. Ему стало казаться, что все слова составлены не из обычных букв, а из тех самых, ещё не оприходованных.

Теперь Матвей Савельич уже и сам был не рад, что ввязался в это дело. Всегда жизнерадостного, многозначительного и таинственного Бесштанова было не узнать. Походка у него стала неровная, дёргающаяся, взгляд застывший. Он нервно оглядывался по сторонам и что-то бормотал себе под нос. И главное, он не мог остановиться: Текст продолжал вылезать на свет помимо его воли. Идёт по улице дворняга, а Матвей Савельич с ужасом замечать, что это буква «Ё». Поглядит Матвей Савельич на небо, а это не облака ползут, а целый абзац надвигается. С кем заговорит, а тот вместо ответа заглянет в глаза и целые куски из Текста шпарит. А Матвей Савельич видит, что тот не сам по себе говорит, а это Текст через него выползает, а тот и не замечает, скажет себе спокойненько и пойдёт восвояси. Тошно стало Матвей Савельичу, уже и думать боится. Только что-нибудь подумает, а это Он.

Тогда вот что он надумал: как запишет большой кусок Текста, так возьмёт ножницы и «чирик-чирик», на кусочки разрежет и по-новому склеит, и как будто полегче станет. И кусочки эти он по ночам как листовки расклеивал, с несвойственным ему ранее злобным хихиканьем. А однажды пришёл к нему человек с целой стопочкой и спрашивает: «Ваша, Матвей Савельич, работа? А то тут один поэт их собирает и по своим стихам рассовывает». А Матвей Савельич руками замахал: «Нет, говорит, я тут не причём, это он сам, а я помер давно, знаете ли». А человек не поверил и говорит: «Очень здорово Вы это Матвей Савельич придумали. Мы это всё оприходуем».

А Матвей Савельич видит, что это и не человек вовсе, а Вельзевул. Закричал он от испуга страшным голосом. А тут пришёл старец Аполлоний Симонович, да как вдарит ему промеж глаз костылём.

Тут Матвей Савельич и проснулся.

Бесштанов похлопал глазами и уставился на лежащий перед ним на столе старинный свиток, потом взял лупу и попытался сосредоточиться. «Четверг, – пробормотал он, взглянув на отрывной календарь. – Со мной всё в порядке».

Но проклятый сон всё не шёл из памяти. Краеведу начало казаться, что рукопись это и есть тот самый Текст из его кошмара, да и сон был не совсем сон. Матвей Савельич напомнил себе, что сам подобрал свиток в зарослях бузины, рядом с битыми кирпичами и бутылкой из-под портвейна. Но это воспоминание теперь показалось ему каким-то неубедительным.

За окном светало и пело третьими петухами. Подумав, Бесштанов свернул рукопись и, воровски оглянувшись, сунул её в щель между шкафом и стеной, туда, где, как он подозревал, давно уже поселилась маленькая чёрная дыра, кушающая без разбора, всё, что проваливалось со шкафа.

Затем, невинно насвистывая, учёный муж вернулся к письменному столу.

На столе, выпучив печальные глаза-плошки, сидел Ацилут. Посмотрев на него с ненавистью, Бесштанов яростно ударил по клавишам печатной машинки. Он знал, что Ацилута необходимо оприходовать вместе с не пойми откуда взявшейся в голове препротивной Ехидой. И Матвей Савельич уже догадывался куда. Что-то пело в его душе тоненьким голосом, и опытным ухом Бесштанов распознал комариный писк вдохновения. Вдохновенье пело на одну из излюбленных тем Матвея Савельича: оно пело о конце света.

Фрагмент 4

По бесшумному, похожему на трубу коридору Центра, с синими окнами-иллюминаторами, крался Марк Аронович Одинштейн. Крался он к себе в кабинет. Все думали, что Одинштейн на конференции. Пускай думают.

Сквозь синие иллюминаторы было видно, как глубоко внизу в огромном зале у мониторов сидит множество людей. Они глядят на свои мониторы, подключенные к величайшему в мире компьютеру, и думают, что они самые умные. Пускай думают.