Но среди читателей реакция была другой. Каждый, кто открывал страницу с его стихами, ощущал странное притяжение. Люди не могли оторваться от текста, даже если хотели. Каждая строчка будто вытягивала из них воспоминания, чувства, которые они давно пытались забыть. Стихи Луки вызывали у людей странную тоску, смешанную с восхищением. Они казались прекрасными, но их красота была мрачной, как рассвет после ночного пожара. Некоторые говорили, что после прочтения стихов им снились сны – странные, тягучие, в которых тени шептали им незнакомые слова. Другие утверждали, что слышали в строках Луки чей-то голос – тихий, как ветер, и полный боли.

Сам Лука не знал, радоваться ему или бояться. Ему казалось, что с каждой новой публикацией он теряет что-то внутри себя, но вместо этого его место занимала неведомая сила. Он чувствовал, что слова действительно идут не от него, а через него, как поток, который невозможно контролировать.

Каждую ночь он садился за стол, а наутро находил свой блокнот заполненным стихами, которые он едва помнил, что писал. И каждая новая строка казалась ему всё темнее, всё сильнее, всё тяжелее для его души.

***

Лука сидел в своей комнате, освещённой лишь слабым светом настольной лампы. На столе перед ним лежал блокнот, исписанный тёмными, словно обжигающими словами. Его сердце билось глухо, как барабан, а внутри него шла борьба. Последние дни он чувствовал себя истощённым, будто с каждым стихом терял что-то неуловимое. Ему казалось, что в его груди образовалась пустота, которую ничем нельзя заполнить.

И в эту ночь она снова пришла.

Седмира стояла в углу комнаты, её силуэт едва различим в полумраке. Её лицо было серьёзным, глаза сверкали, как отражение света на воде.

– Ты пишешь всё лучше, – произнесла она, её голос был мягким, но от него веяло холодом.

Лука вздрогнул, но не обернулся.

– Ты знаешь, что я пишу не для себя, – сказал он. – Эти стихи не мои.

– Они твои, Лука, – ответила она, подойдя ближе. – Это твоя боль, твои чувства. Ты просто ещё не понял, насколько глубоко можешь зайти.

Она положила ладонь на его плечо, и он почувствовал ледяное прикосновение, которое пронзило его до самого сердца.

– Но теперь перед тобой выбор, – продолжила она. – Ты можешь продолжить. Писать дальше, отдавая всего себя, без остатка. Или ты можешь остановиться. Перестать быть поэтом.

– Перестать быть поэтом? – его голос задрожал, и он резко повернулся к ней. – Это невозможно.

– Возможно, – сказала она, её глаза блестели холодной решимостью. – Я могу забрать то, что дала тебе. Ты будешь жить как простой человек, без этих слов, без этой боли.

Лука почувствовал, как её слова пробрались в самую его суть. Ему казалось, что его душу разрывают на части.

– А если я продолжу? – спросил он, с трудом находя силы для речи.

Седмира посмотрела на него долгим, пронизывающим взглядом.

– Ты потеряешь всё, что у тебя есть. Твои чувства, твоя душа – всё будет растворяться в твоих строках, пока от тебя не останется ничего. Но ты оставишь след, который будет жить вечно.

Лука опустил голову, чувствуя тяжесть её слов. Он вспомнил каждую строчку, которую написал, каждую ночь, проведённую в беспокойном творчестве. Он вспомнил лица читателей, их глаза, наполненные болью и восхищением.

– А что будет, если я перестану? – тихо спросил он.

– Ты будешь жить. Простой, спокойной жизнью. Но твои слова исчезнут, будто их никогда не существовало, – ответила она.

Он закрыл глаза, представляя жизнь без стихов. Она была пуста, как заброшенный дом. Без строк, без слова, что текло через него, он не был бы собой.

Лука глубоко вдохнул, его сердце билось тяжело, но уверенно.

– Я продолжу, – сказал он, подняв на неё взгляд. – Пусть это меня уничтожит, но я не могу отказаться от своих слов.

Седмира улыбнулась, но в её улыбке не было ни радости, ни удовлетворения.

– Ты сделал правильный выбор, – произнесла она. – Но помни: теперь дороги назад нет.

Она подняла руку, и Лука почувствовал, как его тело пронзила волна тепла и холода одновременно. Ему казалось, что его сердце сжали невидимые пальцы, но вместе с этим он ощутил прилив силы.

– Ты станешь великим, Лука, – сказала она. – Но не забывай, что величие всегда стоит дорого.

Она развернулась и растворилась в тенях, оставив его одного.

Лука остался сидеть за своим столом. Его рука сама потянулась к ручке, и он начал писать. Слова текли, как река, глубже и темнее, чем когда-либо. Но теперь он знал: каждое из них было частицей его души, ускользающей от него в вечность.

***

Лука просидел за столом всю ночь. Его блокнот был заполнен до последней страницы, но он не помнил, как написал ни единой строки. Слова будто сами появились на бумаге, словно вытекли из него без его участия. Тусклый свет утреннего солнца проник через занавески, заливая комнату холодным, бледным сиянием. Лука поднял голову, уставившись в окно. Его глаза были покрасневшими от усталости, а сердце билось глухо, словно протестовало против того, что он сделал.

На столе перед ним лежали стихи. Они были прекрасны и ужасны одновременно. Каждое слово резало душу, как нож, напоминая о той боли, которую он впитал, чтобы их написать.

Но теперь, в утреннем свете, что-то внутри него поменялось. Ночь принесла восторг и вдохновение, но день обнажил другую сторону сделки.

– Что я наделал? – прошептал он, его голос дрожал.

Он вспомнил холодный взгляд Седмиры, её слова о том, что дороги назад нет. Её обещание величия звучало теперь как насмешка. Лука внезапно понял, что согласился отдать самое важное, что у него было: самого себя. Но зачем слава, если ты мертв?

Лука встал и прошёлся по комнате. Казалось, стены стали теснее, а воздух – тяжелее. Он чувствовал, как его грудь сжимается, будто с каждым вдохом он теряет что-то жизненно важное. Он посмотрел в зеркало и увидел свои глаза – они стали темнее, глубже, но в них больше не было света, который раньше заставлял его чувствовать себя живым.

– Это неправильно, – сказал он вслух, его голос эхом отразился от пустых стен.

Он взял блокнот, пролистал его страницы. Каждая строка казалась ему чужой, как будто она была написана другим человеком. Лука вспомнил свою жизнь до встречи с Седмирой. Ему было сложно, он сомневался в себе, но тогда его стихи были светлыми, полными мечты. Они были несовершенны, но в них была его душа. Теперь же его строки стали слишком сильными, слишком мрачными, но в них не осталось ничего от него самого.

Лука осознал, что величие, которое ему обещала Седмира, не стоит той цены, которую он должен заплатить. Он хотел писать, но не хотел жертвовать всем, что делало его человеком.

– Но как вернуться? – прошептал он.

Его руки дрожали, когда он закрыл блокнот и отбросил его в сторону. Он чувствовал, как в его душе пробуждается страх. Седмира сказала, что дороги назад нет, но Лука не мог принять это. Он понял, что должен найти способ разорвать эту связь, избавиться от её дара, пока ещё не потерял всего. У него был один вопрос, который бился в его голове, как гвоздь: Что делать?

***

Улицы ещё не наполнились шумом машин и голосами прохожих, и город казался странно пустым, будто выжидающим. Лука вышел на свежий воздух, не зная, куда идти, но ощущая, что должен двигаться.

Утро было прохладным, а небо начинало светлеть, окрашиваясь в мягкие розовые и золотые оттенки. Лука сунул руки в карманы пальто и медленно пошёл вперёд. Его ноги, как будто ведомые невидимой силой, вели его по улицам, которые он знал наизусть. Он не удивился, когда понял, что направляется к Калемегдану. Его взгляд вдруг упал на маленькую церковь, стоящую немного в стороне от домов. Она была скрыта за деревьями, её белые стены потемнели от времени, а крошечный золотой купол поблёскивал в первых лучах солнца.

– Я здесь бывал сто раз, – пробормотал он себе под нос. – Но никогда не видел этой церкви.

Он остановился. Внутри него что-то встрепенулось, будто сердце подсказало, что он должен зайти. Лука медленно подошёл ближе. Дверь была приоткрыта, а изнутри доносился слабый запах воска и ладана.

Лука толкнул дверь, и она открылась бесшумно. Внутри царила полутьма, которую разгоняли лишь несколько свечей, горящих у иконостаса. В углу стояла старушка в чёрном платке, тихо шепча молитвы. Она едва взглянула на Луку, когда он вошёл.

Лука почувствовал, как внутри него всё замерло. Здесь было тихо, но это была другая тишина – не пустая, а наполненная. Она будто звала его остаться.

Он подошёл ближе к иконостасу, остановившись перед старой иконой Богородицы. Её глаза смотрели на него с такой мягкостью, что он почувствовал, как слёзы подступают к глазам.

– Помогите, – прошептал он, сам не осознавая, кому обращается.

Ответа не было. Только мягкий треск свечей нарушал тишину. Но Лука почувствовал, что что-то внутри него начало меняться. Впервые за долгое время он ощутил покой, хоть и на мгновение. Он опустился на колени, закрыв глаза. Его мысли метались, но в центре всего была одна ясная идея: он не может продолжать так жить. Он должен найти выход из тьмы, в которую завёл себя. Лука стоял перед иконой, чувствуя, как тепло свечей смягчает напряжение внутри него. Он закрыл глаза, пытаясь собрать мысли. И в этот момент он услышал мягкий звук шагов за спиной.

– Тяжело на душе? – раздался спокойный, глубокий голос.

Лука обернулся и увидел, что к нему подошёл священник. Он был худощавым, высоким, с тонкими, выразительными чертами лица. Его глаза, окружённые сетью морщин, были полны мудрости и сострадания. Борода аккуратно подстрижена, ряса слегка поношенная, но чистая.

– Да, – ответил Лука после паузы. Его голос был тихим, почти шёпотом.

Священник кивнул, жестом приглашая его присесть на скамью в тени у стены. Лука повиновался, ощущая, что этот человек как-то поймёт то, что он не мог объяснить даже себе самому.

– Ты пришёл сюда не случайно, – сказал священник, опускаясь рядом. – Бог приводит нас в такие места, когда мы стоим перед выбором. Расскажи, что у тебя на сердце.

Лука вздохнул и посмотрел на свои руки. Они дрожали, как будто сами помнили, как выводили те мрачные строки.

– Я поэт, – начал он. – Или, по крайней мере, был им. Недавно я встретил… женщину. Её зовут Седмира. Она необычная, я не могу объяснить, кто она. Она вдохновила меня так, как никто прежде. Но её вдохновение… Оно… забирает меня.

Священник слушал внимательно, его лицо оставалось неподвижным, но глаза неотрывно смотрели на Луку.

– Я согласился на её условия, – продолжил Лука. – Я пишу, но с каждым стихом теряю себя. Я чувствую, как что-то внутри уходит.

– Что ты теряешь? – тихо спросил священник.

– Душу, – ответил Лука. Его голос задрожал. – Она дала мне величие, но я боюсь, что цена слишком велика. Я не хочу больше писать так. Но я не знаю, как остановиться.

Священник задумался, затем кивнул, словно что-то подтверждая про себя.

– Ты уже понял, что не хочешь идти этим путём, – ответил священник.

Лука почувствовал холодок, пробежавший по спине. Ещё одна встреча с Седмирой. Он вспомнил её глаза, её голос, тот магнетизм, который она излучала.

– Она сильнее меня, – сказал он, сжав руки в кулаки.

– Ты думаешь, что она Дьявол? Или, может быть, сама смерть пришла за тобой? – отец Вук, так звали священника, слегка приподнял бровь, будто предлагая Луке самому ответить.

– Она… – Лука запнулся, не зная, как объяснить. – Она кажется слишком могущественной, чтобы быть человеком.

Отец Вук усмехнулся, его тон стал чуть мягче.

– Она не черт и не дьявол, – сказал он. – Она всего лишь ведьма. Простая, ведьма, каких не мало.

Лука недоверчиво нахмурился.

– Ведьма? Но как она тогда может так… действовать на меня?

– Ведьмы не столь сильны, как ты думаешь, – продолжил священник, его голос звучал спокойно, но уверенно. – Их сила – это всегда обман. Они внушают страх, играют на твоих слабостях, заставляют тебя поверить, что они всемогущи. Но их власть держится только на том, что ты сам им отдаёшь.

– И как же я могу её остановить? – спросил Лука, почувствовав лёгкую надежду.

Отец Вук вздохнул и сел обратно на скамью, жестом приглашая Луку сделать то же самое.

– Прежде всего, ты должен перестать бояться её, – сказал он. – Ведьма сильна лишь до тех пор, пока ты веришь, что она сильнее тебя. Её дары, её власть – это лишь цепи, которые ты сам позволил надеть.

– Но её влияние… Оно кажется реальным, – возразил Лука, вспомнив, как его рука сама выводила слова на бумаге.

– Реальным, – кивнул отец Вук. – Потому что ты позволил ей действовать через тебя. Ты поэт, Лука. Твоё сердце и душа открыты, как книга. Она лишь воспользовалась этим, чтобы внушить тебе, что её дары необходимы.

– Значит, я могу просто… отказать ей? – Лука попытался понять смысл слов священника.

– Сейчас уже не можешь, – ответил Вук. – Она будет пытаться удержать тебя. Ведьмы не любят отпускать тех, кого привязали к себе.

– И что тогда делать? – Лука ощутил лёгкий холодок внутри себя.

– Ты не будешь один сегодня вечером, – сказал он. – Я приду на твою встречу с этой женщиной.

Лука удивился, в его сердце вспыхнуло сомнение.

– Но как вы сможете? – спросил он. – Она… она опасна, отец.

Вук усмехнулся, его тон стал почти шутливым.

– Сынок, я видел многих ведьм за свою жизнь. Не ты первый, кто приходит ко мне с подобной историей. Седмира – лишь одна из многих.

Лука замер, почувствовав смешанные эмоции – облегчение от того, что он не будет один, и страх перед тем, что их ждёт.

– А что вы будете делать? – спросил он.

– Она же дала тебе что-то от себя? – спросил Вук. – Любой предмет?

– Перчатку, – ответил рассеяно Лука, доставая ту самую перчатку из кармана.

– Давай ее сюда, – оживился священник.

Лука послушно отдал ему перчатку, полученную от Седмиры.

– Теперь точно все будет хорошо, – оживился священник. – Сегодня ты встретишься с ней, а я подойду на подмогу.

После этого отец Вук велел Луке подождать немного и быстро удалился в ризницу. Через пару минут он вернулся, неся в руках шнурок с небольших крестиком.

– Этот крест был освящён на Афоне, – сказал он, протягивая его Луке. – Носи его на шее, и он защитит тебя от её чар.

Лука осторожно взял крест, чувствуя его тепло. Это тепло было не физическим, но каким-то внутренним, словно маленький огонёк разгорался внутри него.

– Спасибо, – прошептал он.

Вук положил руку ему на плечо, и Лука ощутил прилив уверенности.

– Я встречу тебя у старой липы в Калемегдане, – сказал священник. – Когда наступит вечер, иди туда. И помни: Седмира сможет взять у тебя только то, что ты готов отдать.

Лука кивнул, крепко зажав крест в руке, и вышел из церкви.

***

Сумерки мягко окутали Калемегдан. Старая липа стояла в своей привычной тишине, её мощные ветви покачивались на слабом ветерке. Лука ждал под деревом, чувствуя, как его сердце колотится в груди. Вокруг стояли тени, холодные и неподвижные, словно предвещая приближение чего-то неизбежного. На шее Луки висел крест, подаренный отцом Вуком. Его пальцы невольно касались его, когда страх начинал подниматься из глубин души.

Из темноты шагнула Седмира. На ней было длинное подвенечное платье, сияющее жемчужным блеском в свете заходящего солнца. Ткань была тонкой, словно сотканной из тумана, а подол скользил по земле, оставляя за собой шлейф, похожий на дым. Её лицо оставалось таким же прекрасным и пугающим, глаза горели магнетическим светом.

– Лука, – произнесла она, её голос звучал как музыка и шелест листвы одновременно. – Сегодня мы завершим наше соглашение. Ты готов пойти со мной?

Она сделала шаг вперёд, но вдруг остановилась. Её взгляд упал на крест, висящий на шее Луки, и в её глазах мелькнуло что-то, похожее на гнев и страх.

– Что это? – её голос зазвучал резче, словно нотки злобы пробились сквозь сладость её тона.

Лука ощутил странную силу, исходящую от креста. Он крепко сжал его рукой и выпрямился, чувствуя, как страх начинает уступать место решимости.

– Это то, что защищает меня от тебя, – твёрдо сказал он. – Я не стану одной из твоих теней, Седмира.

Она рассмеялась, но в её смехе слышалась фальшь.

– Ты отдашь мне своё сердце, Лука, – прошептала она, её голос стал низким и опасным. – Или ты не будешь никем. Ты – поэт. Без этого ты ничто.

Но Лука покачал головой.

– Живой собаке лучше, чем мертвому льву.

Внезапно из-за деревьев появился отец Вук. Его высокая фигура в чёрной рясе казалась одновременно простой и внушительной. В руках он держал зажжённую свечу, пламя которой было странно ярким для такого слабого света.

– Сгинь, ведьма, – произнёс он спокойно, но твёрдо. – Здесь больше нет места для тебя.

Седмира взглянула на него, её лицо исказилось. Теперь её красота казалась искусственной, маской, которая вот-вот начнёт трескаться.

– Ты не можешь лишить меня моего, священник, – прошипела она, её голос стал низким и неприятным.

– Он никогда не был твоим, – ответил Вук. – Ты лишь взяла то, что Лука сам тебе отдал.

Отец Вук вынул из штанов под своей рясой предмет, который Лука узнал сразу – это была та самая перчатка, которую Седмира дала ему при первой встрече.

– Это ведь твое, Седмира? – спросил Вук, его голос звучал спокойно, но в глазах горел интерес.

Взгляд ведьмы застыл на перчатке. В нем читался ужас, но из-за силы освященного креста она не могла сдвинуться с места.

– Попишка, – прошипела она. – Ты решил напугать меня перчаточкой?

Священник усмехнулся и поднял перчатку, словно рассматривая её в свете зажжённой свечи.

– Мы оба знаем, что без нее ты – ничто, ведьма.

Священник поднес свечу к перчатке. Ведьма издала протяжный крик и попыталась кинуться на священника, но ее ноги так и оставались будто вросшими в землю. Перчатка вспыхнула ярким светом. Седмира сделала последний отчаянный шаг вперёд, но её платье вдруг окуталось дымом, показались первые языки пламени. Лука почувствовал, как крест на его шее стал почти горячим.

Седмира кричала – звук её голоса был наполнен нечеловеческим ужасом. Её фигура начала таять, платье превращалось в туман, а глаза – в пустоту. Через несколько мгновений она исчезла, оставив только холод и странную тишину.

Отец Вук подошёл к Луке и положил руку ему на плечо.

– Ты сделал правильный выбор, сын мой, – сказал он.

Лука посмотрел на липу, под которой стоял, и почувствовал, как сердце наполняется покоем. Впервые за долгое время он почувствовал, что свободен.

***

Вернувшись домой, Лука почувствовал, как тяжесть прошедших событий свалилась на него всей своей мощью. Его квартира встретила его тишиной: книги на полках, недописанные листы на столе и пустая чашка на подоконнике – всё оставалось на своих местах, словно ожидая его возвращения. Не раздеваясь, Лука рухнул на кровать.

Ему не снилось ничего. Не было привычного калейдоскопа образов, лиц или звуков. Только пустота, плотная и глубокая, как непроглядная ночь. Лука словно проваливался в неё всё глубже, пока время перестало существовать. Это был сон, который не приносил ни облегчения, ни тревог, только бескрайнюю, тяжёлую тишину.

Когда он открыл глаза, в комнате уже был светлый утренний свет. Лука сел на кровати, протёр лицо руками и заметил, что в груди всё ещё тяжело. Однако эта тяжесть была иной, чем прежде: не страх, не напряжение, а что-то, похожее на грусть.