Отчаянно нуждаясь в никотине, мы с Руби сбегаем за корпус скорой помощи, прячемся позади мусорных урн и достаем сигареты. Казалось бы, врачам и медсестрам курить не полагается, но они, как известно, смолят почем зря. Наверное, все дело в работе, на которой они ежедневно сталкиваются со смертью, свыкаясь с ней. Однако сейчас я понимаю, что главная причина – возможность ненадолго вырваться из отделения, где дела валятся на голову одно за другим. Ну и пообщаться. Ты, может, и не доживешь до старости, зато на похоронах соберется куча народу.

И вот мы сидим за баками, попыхивая сигаретками, прерываемые разве что перезвоном пейджеров, и тут, неизвестно откуда, у нас за спиной раздается голос:

– Какое печальное зрелище – такие молодые, и уже сами себя убивают!

Оглянувшись, мы видим даму лет пятидесяти, похожую на школьную учительницу, с волосами, собранными в пучок. В своем белом халате она выглядит зловеще; раньше такие носили все врачи, но потом выяснилось, что на них инфекция может переноситься из отделения в отделение, и халаты вышли из обихода. Сейчас в них можно увидеть разве что упертых стариков, докторов из телесериалов ну и иногда какого-нибудь санитара. Ни один нормальный, уважающий себя врач такой не наденет.

– Будем надеяться, вы успеете бросить до того, как нейрохимические трансмиттеры вашей мозговой коры понесут невосполнимый ущерб, – продолжает дама в халате.

Мы с Руби переглядываемся.

– Хм… да, будем надеяться, – отвечает Руби, приподняв брови.

– Отвратительная привычка слабых людей. Придется за вами приглядывать, – говорит женщина, после чего исчезает так же быстро и бесшумно, как появилась.

– Кто такая эта корова? – спрашивает Руби.

– Не знаю, – отвечаю я. – Но волноваться ей не о чем. Если ничего не изменится, эта работа, – киваю головой в сторону больницы у себя за спиной, – убьет нас гораздо раньше, чем сигареты.

Вторник, 12 августа

Наконец-то закончили работу, с задержкой на несколько часов. Понятия не имею, что там со всеми этими пациентами в отделении. Не знаю даже, как выписать парацетамол, и это очень некстати. Вечером собирался почитать учебник по хирургии, но слишком устал. Руби заснула в ванне. Флора, еще одна наша соседка, начавшая работать в другой больнице, поблизости от нашей с Руби, тоже вымоталась до предела.

Сейчас же ложусь спать, потому что завтра дежурство – перспектива, от которой кровь стынет в жилах. Пейджер, никакой надежды вздремнуть, и максимум больных, какой только удастся на меня взвалить. Просто прелесть.

Среда, 13 августа

– Придите осмотреть мистера Кларка. Он меня серьезно тревожит. Ему стало хуже.

Молчание. Я моргаю. Сестра на другом конце провода не собирается облегчать мне задачу.

– Хм… ну… Что я должен делать? – наконец выдавливаю из себя я.

– Не знаю. Это же вы доктор. Но делать что-то надо, и быстро.

Время за полночь, я на ногах с восьми часов утра. Именно такого звонка я больше всего и боялся. Меня охватывает острое желание разрыдаться, но с учетом того, что это мое первое полноценное дежурство, я решаю придержать слезы до другого раза. Спешу в отделение. Свет горит только на центральном посту; там сидит несколько медсестер, заполняя бумаги.

– Все в порядке, доктор пришел, – говорит одна из них.

Обрадованный, я оглядываюсь, и только тут понимаю, что они имеют в виду меня. О господи.

У мистера Кларка терминальный рак, и, по словам сестры, он сам уже хочет скорее умереть. Ему под девяносто, ввалившиеся глаза на изможденном лице. Он страдает от мучительной боли, с трудом дышит и, помимо всего прочего, сестры предполагают у него сердечный приступ.

– Здравствуйте, мистер Кларк, я врач, что случилось? – спрашиваю я, не представляя, что еще сказать. Хотелось бы, чтобы он чудесным образом исцелился от одного моего появления, но вместо этого его дыхание становится еще более тяжелым.

Он поднимает на меня взгляд и хрипло шепчет:

– Помогите мне, доктор. Пожалуйста!

В голове пустота. Я понятия не имею, чем ему помочь. Ради таких вот мистеров Кларков я и стал врачом. Я наивно полагал, что, закончив медицинский факультет, научусь помогать людям, облегчать их страдания. Но сейчас, глядя на него, думаю только о том, зачем ему понадобилось умирать именно в мое дежурство. Разве нельзя было подождать?

На медицинском факультете нам объясняли, как работает организм, и что в нем может сломаться, а потом, в теории, как эти поломки устранить. Никто не говорил, что очень неплохо бы разбираться в тонкостях редких заболеваний, встречающихся у небольшого числа пациентов, но на практике эти знания мало чем помогут. В действительности там потребуются совершенно банальные навыки: как поставить катетер, направить пациента на ЭКГ, выписать лекарство или заполнить бланк анализа крови, то есть именно то, чему не учат в университете. Смешно, конечно, но мне казалось, что эти пробелы в знаниях нам помогут заполнить перед тем, как мы приступим к работе, но никто даже не сказал, в чем заключатся мои обязанности, где мне следует находиться или, самое главное, как выключать пейджер. У меня до сих пор не состоялось полноценного разговора с консультантом. По идее, прежде чем начать лечить больных, ожидаешь некоего введения в практическую сторону: небольшого надзора при выполнении процедур, которые до того никогда не делал, возможно, даже краткого курса по распространенным ошибкам, способным привести к смерти пациента. Но нет, это было бы слишком просто. Мне даже не показали, как пользоваться больничным компьютером, так что я все еще не могу назначать анализ крови. Я стою в палате мистера Кларка, понимая, что он и его проблемы мало меня волнуют. Больше всего я переживаю о том, чтобы не совершить ошибки, не навлечь на себя неприятности. Нет, так не должно быть.

Что же мне делать? Я открываю его карту, и взгляд натыкается на последнюю запись: «В случае ухудшения вызывать команду паллиативной помощи по пейджеру 0440». Набираю номер и с сияющей улыбкой передаю мистера Кларка другому врачу, ответившему по телефону. Дело сделано, великолепно. Кризис предотвращен.

Несколько часов спустя, когда мне удается, наконец, добраться до койки в дежурке, пейджер снова сигналит. Я хватаюсь за телефон: медсестра сообщает, что мистер Кларк умер и команда паллиативной помощи только что покинула отделение.

– Вам надо засвидетельствовать факт смерти, – говорит голос в трубке.

– А, ну да, конечно. А как это делается? – спрашиваю я, пытаясь припомнить инструктаж, который мы всего пару дней назад проходили у патологоанатома.

– Я не знаю, – следует ответ, – это же вы доктор.

Четверг, 14 августа

Я пережил опыт, страшнее которого не бывает на свете: продежурил целую ночь. Самостоятельно. Ну ладно, не совсем. Примерно в полночь, как раз перед тем, как меня вызвали к мистеру Кларку, Кошелка Сью, врач, дежурившая вместе со мной, ушла поспать.

– Сигналь на пейджер, если что случится, – буркнула она, удаляясь в дежурку, – но не вздумай меня будить из-за какой-нибудь ерунды, понял?

Но у меня нет стопроцентной уверенности в том, что я правильно расцениваю понятие «ерунда». Сердечный приступ – это ерунда? А горловое кровотечение, при котором кровь изо рта хлещет как из ведра – уже не ерунда, так ведь? Нет, это неотложный случай, для которого моей компетенции определенно недостаточно. Хотя в последнее время я все чаще гадаю, для чего вообще ее хватило бы. К счастью, если не считать мистера Кларка, прошлая ночь прошла в целом спокойно. С назначением лекарств я справился довольно легко, на самом деле просто переписывая предыдущие рецепты. Так что вызывать Кошелку Сью надобности не возникло. Ни разу. Этим утром, несмотря на то, что она, по моим подсчетам, проспала не меньше шести часов, вид у нее был такой, словно она всю ночь карабкалась по склонам Килиманджаро. Я же явился в отделение после двухчасового рваного сна – да-да, именно двух! – точно к началу утреннего обхода, пребывая в превосходном настроении. Остальные его участники, однако, на меня едва взглянули.

– Начнем, – пробормотал мистер Баттеруорт куда-то в пространство и двинулся вперед, сопровождаемый подобострастным Дэниелом в наглаженной рубашке с галстуком.

Я схватился за тележку с картами и уже подкатывал ее к первой кровати, когда Кошелка Сью пронзила меня взглядом.

– Где кофе? – сказала она.

– Где что? – переспросил я.

– Кофе. Ты приносишь всем кофе перед обходом, – рявкнула она.

– О, и слоеную булочку, если кто пойдет, – встрепенулся мистер Баттеруорт, демонстрируя при этих словах больше оживления, чем за всю прошедшую неделю.

– Хм, не знал, – ответил я.

Дэниел закатил глаза.

– Ты хоть что-нибудь можешь сделать по-человечески? – фыркнула себе под нос Кошелка Сью, разворачиваясь и направляясь в буфет.

Ну, покупать кофе и булочки я могу совершенно точно. В этом я специалист. Хорошо бы весь следующий год мне удавалось отделываться доставкой еды и напитков. Вроде того парня, который приносит футболистам в перерыв апельсины, только имея при этом высшее образование.

Пятница, 15 августа

Выходные внезапно приобрели для меня совершенно новый смысл. Работа, в отличие от учебы, означает, что все дела, которые не успеваешь сделать за неделю, приходится откладывать на субботу и воскресенье. Все бы ничего, но ведь так поступают и остальные. Теперь я понимал, откуда берутся муторные бесконечные пробки на Северном кольце при подъезде к ИКЕА: дело вовсе не во внезапном порыве, побуждающем людей толпами ломиться за диванными подушками и стеллажами из необработанной древесины, просто выходные для работающего человека – единственная возможность все успеть.

Я вообще узнал много такого, о чем в студенчестве понятия не имел. Например, что химчистка стоит дорого и всегда закрыта, когда пытаешься в нее попасть. В настоящий момент там находились в заложниках четыре пары моих брюк, вызволить которые у меня никак не получалось. Дважды за эту неделю я пытался их заполучить и дважды из-за задержек на работе не успевал к закрытию.

У Руби оказались те же проблемы. Она сообщила, что если не предпримет решительных действий на организационном фронте, то в понедельник ей придется идти на работу в вещах, добытых из корзины с благотворительными пожертвованиями для бездомных, стоящей на нашей улице.

Понедельник, 18 августа

Я подумал, что мы крайне редко видим Дэниела, ординатора. Хотя он всего на пару лет старше, ему как-то удается избегать работы в отделении: вместо этого он постоянно сбегает получать «практический опыт» в операционной. Я ничего не имею против, но сам скорее сжевал бы собственные ботинки, чем проводил время, засунув руки по локоть в чей-то живот. Помимо четырех постоянных хирургов-консультантов у нас есть еще двое с частичной занятостью – мистер Ричи и мистер Рашмор. Эта парочка явственно смахивает на вампиров: оба настораживающе бледные и костлявые. Мистер Рашмор на 4–5 сантиметров повыше мистера Ричи, но за исключением разницы в росте внешне они практически не различимы. Собственно, я ни разу не видел их вместе, из чего делаю заключение, что это один человек, создавший свою одушевленную копию, чтобы получать двойную зарплату. Судите сами: каждый из них входит в кабинет только после того, как его покинет другой; они никогда не присутствуют одновременно на собраниях; и оба имеют неприятную привычку во время разговора смотреть мимо собеседника, словно пребывают на другой планете.

Они сосудистые хирурги – вены, артерии и все в этом роде, выражаясь человеческим языком, – поэтому либо удаляют варикозные вены у себя в частных клиниках, либо пытаются остановить потоки крови, хлещущие из какого-нибудь бедняги, у которого лопнуло что-то внутри.

Дэниел мечтает работать в той же области хирургии, поэтому бегает за ними следом, словно бездомный щенок, виляя хвостом и пуская слюни. Буквально сегодня утром, разыскивая больничный секретариат, я случайно заглянул в прозрачные двери одной из операционных, и тут же увидел, как фонтанчик алой жидкости взметнулся в воздух и забрызгал пол на несколько метров вокруг.

– Черт, у нас тут протечка, – воскликнул мистер Ричи, и Дэниел усердно закивал в ответ.

Я побледнел и быстренько пошел своей дорогой.

Видимо, именно из-за постоянных контактов с кровью, брызжущей под давлением, у мистера Ричи и мистера Рашмора на одежде, если приглядеться, всегда где-нибудь найдется пара кровавых пятнышек. Или так, или это следы их последней жертвы. Конечно, нельзя исключать простого совпадения, но разве может нормальный человек по доброй воле выбрать такую кровожадную специальность? В следующий раз, когда буду стоять за Дэниелом в очереди в буфете, постараюсь приглядеться, нет ли у него на шее следа от зубов. И попрошу двойную порцию чесночного хлеба. Так, на всякий случай.

Вторник, 19 августа

Мой пейджер трезвонит не умолкая. Какая бы проблема ни возникла, вызывают меня, и она становится моей. Сложно сказать, какие звонки раздражают сильней всего, но один из лидеров рейтинга, совершенно точно, – вызов, поступающий из отделения, откуда ты только что вышел.

– Доктор, вы не могли бы подойти выписать парацетамол для койки 15? – говорит бестелесный голос в трубке.

– Но я же только что у вас был! – и медсестра в ответ просто повторяет все еще раз.

Также одну из верхних строк занимает тот факт, что они никогда не говорят, из какого отделения вызов, и о каком пациенте идет речь, словно мы общаемся телепатически. Но если так, зачем вообще нужен пейджер? Список можно продолжать бесконечно.

Сегодня меня вызвал по пейджеру Льюис. Руби дежурила с ним вместе прошлой ночью, и ей совсем не удалось поспать, поэтому она пораньше сбежала домой, оставив Льюиса обороняться в одиночку.

– Макс, ты должен мне помочь, – воззвал ко мне Льюис из телефонной трубки, когда я перезвонил по номеру на экране.

– А в чем дело? Что случилось? – спросил я, гадая, зачем ему сдалась моя помощь, если он закончил учебу одним из лучших на курсе.

– Тут пациентка умерла, – ответил голос в телефоне.

Я немного растерялся.

– Неожиданно? – поинтересовался я.

Звучит странно, но в действительности есть пациенты, гибель которых возможна и предсказуема, а есть те, чей уход становится неожиданным.

– Мне надо засвидетельствовать факт смерти. Ну, то есть что она правда умерла. Я раньше ни разу не видел покойников, ну разве что на анатомии в универе. Понимаешь, вообще не видел никого, кто… ну понимаешь, умер, – взмолился он.

– Я понятия не имею, что делать. Макс, у тебя ведь это уже было, можешь прийти мне помочь?

Я живо припомнил, как жутко было освидетельствовать мистера Кларка. Поэтому, несмотря на то, что мой рабочий день давно закончился, я поспешил к Льюису, торчавшему перед боксом, куда перевезли тело пациентки.

– Ты заходи первый, – сказал он, подталкивая меня к двери.

Я вошел, и мгновение мы с ним постояли в почтительном молчании. Тело миссис Липтон лежало на койке, волосы мягко обрамляли безжизненное лицо. Сестры уже привели труп в порядок, обмыли и до подбородка накрыли простыней.

Уголком глаза я наблюдал за Льюисом. Несмотря на 95 килограммов веса и репутацию громилы-регбиста, вид у него был потрясенный, а руки автоматически разглаживали простыню в ногах кровати.

– Ты когда-нибудь думаешь о смерти? – спросил он.

– Иногда, – ответил я.

– Так странно, что ее тут больше нет, правда? – сказал Льюис.

Потом добавил:

– А ты веришь в Бога?

– Нет, – ответил я, решив, что сейчас, пожалуй, не лучшее время затевать теологическую дискуссию.

– Я хожу в церковь, но все равно как-то не уверен. Слишком уж просто получается, – продолжил он, не отклоняясь от темы.

– Мне казалось, ты христианин. Единственный на медицинском факультете. Разве нет? – поинтересовался я.

В университете мы с Льюисом особо не дружили, но он запомнился мне по Ярмарке новичков, на которой без всякого стеснения перемещался между стендами Общества геев, лесбиянок и бисексуалов, Христианского братства и команды по регби, и вызвал мое уважение хотя бы тем, что выделялся на фоне обычных представителей среднего класса, тех, у кого «папа-тоже-врач», то есть большинства студентов-медиков. Мне всегда казалось, что раз врачи лечат больных из всех слоев общества, то и среди них должны быть разные люди. Однако, хоть разница и просматривалась, студенты были, в основном, из обеспеченных семей. С другой стороны: шесть лет в университете, плата за учебу, никаких грантов, да еще надо на что-то жить – мало кто может такое себе позволить.

– Ну да, я вроде христианин, но медицина и вообще все это, тут волей-неволей задумаешься, правда? – сказал Льюис.

Я кивнул. Пока наши ровесники сидели за компьютерами или на совещаниях, мы стояли в боксе, глядя смерти в лицо, и пытались найти ответы на самые сложные вопросы, с которыми сталкивается человек. Даже не знаю, хорошо это или плохо.

– Она мне очень нравилась, – сказал Льюис. – Работала кондуктором в автобусе, который ходил к дому моего дяди. Конечно, она вышла на пенсию еще до моего рождения, но совпадение забавное, правда же?

Мы еще мгновение постояли в тишине, размышляя. У меня ком подступил к горлу. Миссис Липтон умерла без мучений, она прожила хорошую жизнь и скончалась в окружении родных, но все равно это было чрезвычайно грустно, даже слишком, для двух начинающих интернов после какой-то пары недель работы. В глазах у Льюиса стояли слезы. Я сделал вид, что ничего не заметил.

Вдвоем мы провели необходимые проверки, чтобы убедиться, что она действительно мертва, окончательно и бесповоротно. Справившись со своей задачей, мы вышли из бокса, почтительно кивнули родным, дожидавшимся за дверью, не представляя, что еще можем сделать или сказать, и покинули отделение.

– Господи, только подумай, каково умереть в таком вот месте, – сказал Льюис, окидывая взглядом лампы дневного света на потолке и облупившуюся краску на стенах коридора.

– Лучше подумай, каково провести в таком вот месте всю свою жизнь, – ответил на это я.

– И то правда! – хохотнул Льюис, и мы пошагали к автобусу, чтобы ехать домой.

Среда, 20 августа

Сегодня снова дежурство. На этот раз не только в самой больнице, но еще и в отделении скорой помощи, где надо осматривать больных, которым, по мнению тамошних врачей, требуется хирургическое вмешательство. Начало смены прошло пугающе спокойно, так что я с огромным – без шуток – удовольствием посмотрел по телеку «Несчастный случай». До чего же в сериалах все просто! Врачи не бродят по отделению, разыскивая бланки для анализа крови, и не выясняют на ходу, как отправить пациента на рентгенографию грудной клетки. Компьютеры никогда не ломаются, а телефоны, хоть и звонят где-то на заднем плане, сразу замолкают, если случается драматический момент.

Четверг, 21 августа

Обходы отделений напоминают окопную войну, и интерны всегда оказываются на линии огня. Каждое утро Старая Кошелка ведет свои войска в атаку, обегая пациентов на угрожающей скорости и ворчливо перечисляя для нас задачи на день, которые мы поспешно помечаем в «списках дел», одновременно делая записи в картах, раздергивая занавеси вокруг кроватей с пациентами, подвигая столы и стулья и двигая тележку.

Дэниел не снисходит до того, чтобы помочь, а лишь ухмыляется нашей неловкости, словно старший брат, наблюдающий за тем, как младших отчитывают почем зря. Мы должны выписывать лекарства из списка назначений, перевязывать раны, брать образцы тканей. Считается, что интерны – это смазка, помогающая больничной машине работать гладко, но мне все чаще кажется, что мы для нее – досадная помеха. Когда врач шепчет себе под нос, так что ты слышишь и понимаешь только наполовину, а пациент при этом всхлипывает, да еще тележка с картами сама собой начинает катиться куда-то по коридору, становится ясно, почему так происходит.