Квитни

В первый день за работу не приниматься – такой у него был с собой договор, чрезвычайно приятный и одновременно суровый. Не «можно бездельничать, если захочется», а «сегодня, хоть застрелись, работать запрещено».

Просто Квитни хорошо себя знал. По натуре он с детства был вредный, то есть упрямый и своевольный, всегда хотел поступать назло – не только всем вокруг, но и самому себе, вернее, своей рациональной, практической составляющей, вечно прикидывающей, как бы наилучшим образом обстряпать дела. Поэтому стоило строго-настрого запретить себе работать, как работа становилась натурально вожделенной мечтой. Руки чесались включить компьютер, расчехлить камеру или хотя бы открыть блокнот и начать строчить от руки; половины дня обычно оказывалось достаточно, чтобы накрутить себя до почти истерического желания поработать и начать с собой торговаться: ну хотя бы после полуночи можно примерный план набросать? Это уже следующий день!

Смешно, конечно, исполнять все эти невидимые миру ритуальные танцы с самим собой, но лучше все-таки знать, как ты устроен, где у тебя какие кнопки, и в какой последовательности их следует нажимать, чем без особого толку с собой сражаться, это Квитни твердо усвоил – методом проб и ошибок. И еще ошибок, и еще, и еще.

Однако гулять по городу он себе, конечно, не запрещал. И глазеть на объекты, если очень захочется, можно. Главное – не фотографировать и ничего не пытаться записывать. Даже информацию не собирать, разве только случайно залетит в ухо. Что-то вроде первого свидания в стародавние времена, когда даже взяться за руки считалось невероятной дерзостью. Даже в мыслях не смей прикасаться, просто стой и смотри. Это на самом деле очень полезно, дразнит, возбуждает и радует, словом, создает рабочее настроение. А мне того и надо, – весело думал Квитни, с нежностью разглядывая практически безнадежный объект, большую гостиницу с рестораном на широком проспекте, такую неуютную с виду, что даже не хочется заходить; но ему-то, конечно, уже хотелось пробежаться вприпрыжку по тамошним вестибюлям и коридорам, мраморным лестницам, красным коврам.

Очень хорошо.

Из гостиницы вышла немолодая пара, женщина увлеченно говорила, жестикулируя: «…окажется тайной родиной сердца…» Что дальше, Квитни не услышал, но и не надо, перед его глазами уже плясала наглая строчка: «Даже скромный гостиничный номер может оказаться тайной родиной твоего сердца», – ну и все, трындец. Квитни чуть не взвыл от желания немедленно записать высокопарную чушь, лучшую из своих сегодняшних находок, от которой можно будет плясать и куда-нибудь в конце концов выплясать, даже гостиница небезнадежна, че тэ дэ.

Какая молодец эта дама! – благодарно думал Квитни, глядя ей вслед. – И гостиница молодец, что так вовремя из нее эти люди вышли, и весь город, что снова мне нравится, и Джинни, что уговорила меня взять заказ, и я, что недолго кобенился. Но самый большой молодец – кофейня за углом с вывеской-ромбом, вовремя подвернулась, грамотно бросилась мне в глаза.

Взял кофе с карамельным сиропом, который никогда не любил, но сейчас вдруг захотелось чего-то такого, приторно-сладкого, бросил в стакан щедрые чаевые, вышел на улицу, благо здесь, как и во вчерашней кофейне до сих пор не убрали тент и уличные столы. У нас, – думал Квитни, – это обычное дело, но в здешнем климате натурально подвиг, гражданское сопротивление невыносимым обстоятельствам, winter fuck off, хрен зиме. «Хрензиме», – думал Квитни, заливаясь безмолвным внутренним хохотом, – это должно быть такое специальное ритуальное зимнее блюдо, высокая кухня, например имбирно-водочное консоме.

Желающих сидеть на чересчур свежем воздухе предсказуемо оказалось немного: сам Квитни и еще какой-то мужик в отличном, сразу видно, пальто и с очень странным шарфом на шее. То ли стилизация под рыболовную сеть, то ли никакая не стилизация, а честно куплена в магазине «Все для рыбалки», хрен разберешь этих городских фриков, – с легкой завистью рассуждал Квитни, разглядывая ботинки незнакомца, один обычный, темно-коричневый, второй ярко-желтый, и пытаясь понять: это изначально была такая пара или чувак сам из разных ее собрал?

В любом случае, отлично смотрится, – одобрительно думал Квитни, который сам всегда хотел примерно вот так одеваться, но понимал, что с его невеликим ростом и хрупким сложением не стоит особо выделываться. Выглядеть переодетой в мужчину девчонкой или внезапно постаревшим школьником – так себе результат.

К счастью, мужик в разномастных ботинках и с рыболовным шарфом не заметил повышенного внимания незнакомца к его гардеробу. Сидел, курил, неторопливо пил кофе и так увлеченно пялился вдаль, словно на стене дома напротив крутили захватывающее кино, видимое только ему одному.

Вдоволь налюбовавшись выдающимся образцом местной уличной моды, Квитни спохватился – кофе остынет! Но вместо стакана взял телефон и записал в заметках: «Тайная родина сердца», – договорившись с собой, что это пока не работа, а просто так, фраза на память. Предположим, я теперь коллекционирую разговоры прохожих на понятных мне языках; кстати, и правда неплохая идея. Много интересного и забавного звучит на улицах, и сразу же забывается – жалко. Никогда не знаешь заранее, что может пригодиться потом, вывести из неприятного ступора, подать идею, сообщить нужное настроение, навести на мысль.

Задумался – о будущей коллекции фраз и предстоящей завтра работе, об одной галерее, двух гостиницах, трех ресторанах, четырех магазинах, которые завтра надо будет так полюбить, что сердце к ночи заноет, но это приятное нытье, как ноги гудят после долгой прогулки, так и сердце после сильной любви. И вдруг заметил, что фрик с сетью на шее повернулся к нему и зачем-то фотографирует телефоном. Хотя, по уму, должно быть наоборот.

Так ему и сказал:

– Должно быть наоборот. Это вас надо фотографировать – с таким-то шарфом! А не самого обыкновенного меня.

Незнакомец смутился; то есть вежливо изобразил смущение, как сделал бы на его месте сам Квитни, чтобы не показаться совсем уж неприятным самодовольным хамлом. Объяснил:

– У вас такое выражение лица удивительное – как будто буквально через минуту возьмете и влюбитесь, но вот прямо сейчас еще все-таки нет – что во мне проснулся художник, мирно спавший черт знает сколько лет. Просто не смог удержаться. Но если вам неприятно, могу стереть.

Ну надо же, как он угадал! – удивился Квитни. И сказал:

– Не надо стирать. Я тоже иногда фотографирую людей на улице, так что все справедливо. Удивительная все-таки штука – круговорот наших рыл в чужих телефонах; иногда ужасно жалею, что невозможно увидеть всю эту невероятную схему, кто у кого рядом с кем хранится, и кого, в каких причудливых сочетаниях сам хранит.

Незнакомец кивнул:

– Тоже об этом думал. Хотел бы я однажды увидеть все свое досье разом. Всех однажды случайно кем-то сфотографированных себя.

– Вас, наверное, страшные миллионы в чужих архивах, – невольно улыбнулся Квитни.

– Ну, миллионы все-таки вряд ли… – незнакомец обернулся к стеклянной витрине кафе и какое-то время внимательно, словно впервые увидел, изучал свое отражение, даже ноги в разномастных ботинках по очереди выставил из-под стола. Наконец резюмировал: – Да, вы правы, гардероб у меня сегодня вполне ничего. Но я не всегда в таком виде хожу.

С этими словами он встал и пересел поближе. Не на соседний стул, а за ближайший стол. То есть, с одной стороны, резко сократил дистанцию без приглашения, а с другой – проявил деликатность. Квитни такие красивые компромиссы всегда ценил.

Незнакомец достал из внутреннего кармана пальто маленькую синюю флягу, очень красивую и явно заоблачно дорогую, у Квитни на такие вещи глаз был наметан. Сказал:

– Сам терпеть не могу назойливых чужаков, поэтому уже забил в картах Google направление «на хер» и проложил маршрут; неплохие, кстати, места для прогулок, вид со спутника мне понравился, поэтому если пошлете, с удовольствием сразу туда пойду. Но ситуация такова, что вы – мой натурщик, хоть и невольный. А в этой фляге – ваш гонорар. Иными словами, коньяк. Очень хороший. В такую погоду, под кофе – самое то.

Квитни так растерялся, что взял. И даже сделал небольшой глоток.

Сказал, возвращая флягу:

– Спасибо. Действительно очень хороший. Выпил бы больше, но мне завтра работать. А рабочее настроение – хрупкая штука, чем угодно можно его сломать.

Незнакомец серьезно кивнул:

– Да, правда. Кстати, даже вообразить не могу, что у вас за работа. Обычно легко угадываю, а с вами – полный провал.

Спрятал флягу в карман, но не поднялся и не ушел, а напротив, устроился поудобней, достал портсигар, вытянул ноги в разноцветных ботинках и мечтательно уставился – не на Квитни, а куда-то в пространство над его головой; выглядел при этом так расслабленно, словно шаткий стул был шезлонгом, промозглый ноябрь – июлем, а влажный от недавнего дождя тротуар – белым пляжным песком. Наконец сказал:

– Не серчайте, но в голове почему-то крутится слово «жиголо» – в первоначальном его значении. То есть наемный партнер для танцев. Вот это бы вам подошло! Но вряд ли это действительно ваша профессия. Не в тех мы встретились декорациях. И не в те времена.

Квитни так удивился, что даже не попытался изобразить возмущение. Вместо этого честно сказал:

– Нет, конечно. Но в каком-то смысле все-таки да. «Платный партнер для танцев» – отличная метафора. Просто я танцую не с людьми. А, можно сказать, с самой реальностью. Вернее, с некоторыми ее фрагментами. Кто хорошо себя вел, в смысле за кого заплатили, с тем и буду танцевать.

И рассмеялся, увидев замешательство на лице незнакомца. Больше всего на свете Квитни любил сбивать людей с толку, особенно таких как этот тип, вальяжных обаятельных фриков, привыкших, что с толку обычно сбивают не их, а они.

Сильный великодушен, поэтому он объяснил:

– На самом деле я просто специалист по нативной^[6] рекламе. Считается, что неплохой специалист. Сами, наверное, знаете, рекламную хрень, замаскированную под лирические зарисовки и познавательные статьи, обычно читать невозможно, фальшь так и прет. Но моя рекламная хрень заходит как по маслу. Я способен интересно рассказывать даже про самую скучную чепуху. И умею писать о богатых заказчиках так, словно их заведения, товары и услуги – лучшее, что может случиться с человеком на этой земле. Как будто мне фантастически повезло, случайно встретил нечто прекрасное, и теперь несу человечеству благую весть. Звучит довольно наивно, это я и сам понимаю; тем не менее, мои рекламные тексты работают. И фотографии тоже, хотя я даже близко не профессионал. Действуют даже на критически настроенную публику, которая в курсе, что хвалебные оды всегда пишутся на заказ. Поэтому многие рекламодатели готовы переплачивать втрое, лишь бы с ними работал не кто-то, а я. От меня больше толку. Потому что мой принцип: сперва полюби объект, а потом о нем рассказывай, почти все равно что; будешь выглядеть простодушным восторженным идиотом, зато всех убедишь. В этом смысле я и правда жиголо: готов полюбить за деньги. Но не притвориться, а действительно полюбить. Ненадолго, конечно, – танец есть танец. Когда музыка умолкает, партнеры, раскланявшись, расходятся по своим углам.

– Круто! – восхитился незнакомец. – Вот спасибо, что рассказали. А то бы я еще долго мучился, прикидывая, кто вы.

– Что, правда бы мучились?

– А то. Я любопытный. И избалованный в этом смысле. То есть привык все про всех сразу понимать. Но до любви по заказу ни за что бы не додумался. В голове не укладывается! В первую очередь, тот факт, что у вас получается. Мне даже статей ваших читать не надо, и так вижу: действительно получается, не врете. У людей, которые знают, что делают, ясно видят и трезво оценивают результат, есть такой особый уверенный блеск… ну, предположим, в глазах. Хотя на самом деле во всем человеке сразу. Не знаю, как лучше объяснить.

– Я, наверное, понимаю, – невольно улыбнулся Квитни. – У вас, кстати, этот блеск тоже есть.

Незнакомец серьезно кивнул и уставился на Квитни с таким неподдельным обожанием, что тот окончательно растаял. И сказал, хотя подобные вещи о себе обычно никому не говорил:

– Когда-то, как в таких случаях принято выражаться, много жизней назад, я был поэтом; думаю, что довольно хорошим, до сих пор ни за одну строчку не стыдно. Правда, потом перестал. Вернее, оно само перестало со мной происходить. Говорят, художники бывшими не бывают; может, оно и так, зато бывших поэтов – полно. Это я к тому говорю, что влюбляться по заказу именно тогда наловчился. Только заказчиком был тоже я сам. Пока не влюбишься, ни черта не напишешь; по крайней мере, у меня было так. А влюбиться естественным образом не каждый день получается; к тому же, почти всегда есть опасность, что могут сразу ответить взаимностью, и тогда на какое-то время станет совершенно не до стихов. Так что поневоле пришлось научиться себя накручивать до нужного состояния, заранее выбрав безопасный объект, которому ты на фиг не сдался. Кстати, не обязательно именно человека. Можно влюбиться в сорт кофе, ботинки в витрине, заброшенный дом, яхту, трамвай, в целый город, в теплый юго-западный ветер, в Средиземное море, в июльский дождь. Это на самом деле довольно просто, когда любишь жизнь в целом. Кого, да и что угодно можно назначить ее представителем. И поверить себе.

– Круто! – снова повторил незнакомец. – Отличный метод. Спасибо, что рассказали. Я теперь ваш должник. Давно меня так люди не удивляли. Уже даже как-то отвык; сам, конечно, дурак, надо чаще расспрашивать, не полагаясь на свою великую проницательность, которой в базарный день грош цена… А знаете что? Давайте я сделаю вам подарок!

Снова достал из-за пазухи свою синюю флягу и положил перед Квитни на стол. Объяснил с серьезным, почти строгим видом, словно инструктировал перед парашютным прыжком:

– Это на самом деле вовсе не такая мелочь, как кажется, а совсем неплохой гонорар. Вы сейчас все равно не поверите, так что даже стараться не стану, неблагодарная это работа – словами убеждать. Но в какой-то момент сами заметите и удивитесь, что коньяк в такой маленькой фляжке все не заканчивается и не заканчивается, хотя давно пора. А однажды начнете подозревать, что он вообще никогда не закончится. Не пугайтесь, это нормально, так и задумано. Просто его здесь не стакан, не пинта, даже не галлон, а целая бездна. Моя любимая единица измерения объема твердых, сыпучих, жидких и газообразных тел. Особенно жидких, конечно, тут ничего не поделаешь: их обаяние сокрушительно действует на меня. Говорю это не затем, чтобы вам отомстить, сбив с толку еще сильнее, чем вы сбили меня, а исключительно для того, чтобы призвать к осторожности: никогда не пытайтесь осушить эту флягу до дна. Я один раз попробовал, еле жив остался, причем поначалу был этому не то чтобы рад. Наутро с похмелья спалил кастрюлю с овсянкой. Да что там кастрюля, собственный дом от меня с перепугу аж за реку тогда сбежал.

– Не… – начал было Квитни. Хотел сказать: «Не надо подарков, зачем мне подарки», – но почему-то в самом начале запнулся и умолк.

– Не хотите, можете не брать, никто не заставит, – вздохнул незнакомец. – Оставьте на столе, я потом заберу. И обижаться не стану. Я вполне осознаю, насколько нелепо с вашей точки зрения все это выглядит и звучит.

В этот момент, видимо для повышения градуса нелепости, иначе не объяснить, на голову незнакомца села морская чайка – очень крупная, с мощным клювом, ярко-желтым, как раз под цвет ботинка; такие здесь вроде не водятся. Но выходит, все-таки водятся? Например, залетают по дороге на юг.

Пока раздумывал о путях миграции перелетных птиц, оба – и человек, и чайка – исчезли. Только что были, и – хлоп! – не стало, как в детском фильме про волшебство. Однако синяя фляга осталась, видимо специально, из вредности, чтобы не дать Квитни возможности решить, что задремал за столом, набегавшись, объявить происшествие сном и махнуть на него рукой. От доказательства не отвертишься, вот оно.

Впрочем, фляга могла лежать на столе все это время, – подумал Квитни. – То есть она-то как раз вполне может быть правдой, вне зависимости от всего остального. Хорошая, красивая вещь. Грех такую бросать на улице, все равно кто-нибудь стащит. Лучше уж я заберу.

Открутил изящную пробку, понюхал – и правда, отличный коньяк. Осторожно попробовал на язык – точно, тот самый, который приснился. Или все-таки не приснился, а был.

Сказал, кривляясь, благо рядом ни одного свидетеля:

– Гонорар-гонорар, я тебя выпью!

Но не сегодня. Через четыре дня. Или через три, если хорошо пойдет дело. А оно, чует мое сердце, теперь отлично пойдет, – думал Квитни. – Некоторые нелепые уличные сновидения весьма способствуют созданию рабочего настроения. Жаль, что нельзя их себе нарочно устраивать, планировать наперед.

Дома, то есть в гостинице, набрался храбрости и выпил полную рюмку дареного коньяка. Сидел потом на подоконнике, курил сигарету, тщательно выдыхал дым строго на улицу, чтобы не заверещала гостиничная сигнализация, смотрел в ночное небо над городом, сегодня почти целиком залитое ярким синим, невыносимо холодным светом, насмешливо думал: если это и правда реклама, что, интересно, так рекламируют? Мощность современных электроприборов? «Видели свет в конце тоннеля? Этот прожектор куплен у нас!» А может, успокоительные таблетки? «После полного курса даже этот свет перестанет вас раздражать». Или ладно, чего мелочиться, сердце Благословенного Вайрочаны они рекламируют. Это же вроде бы именно Вайрочана светится синим в Бардо? Если, конечно, не путаю^[7]. Слишком давно это все читал. Но кстати божественный свет, отпугивающий покойников с хреновой кармой, там как-то так и описывали: «яркий, резкий и ясный». Получается, даже полезно таращиться на этот ужас, сколько нервы выдержат. Чтобы заранее привыкать.

Идея заранее привыкнуть к будущему божественному свету так понравилась Квитни, что он чуть не выпил вторую рюмку – за предстоящие блуждания в Бардо. Ну или просто на радостях. Но вовремя остановился. Вайрочана, при всем своем божественном милосердии, завтра за тебя работать не станет, так что давай без приятных излишеств. Потом. Все потом. Тем более, ты сейчас и так как-то подозрительно избыточно счастлив. Чего доброго, в таком настроении до утра не заснешь.

Уже после полуночи, лежа в постели, взял телефон и записал в заметках при свете тусклого, как белое пламя дэвов^[8] гостиничного ночника:

«Все что угодно может оказаться путем на тайную родину сердца: кофе, коньяк, назойливый незнакомец в разноцветных ботинках, даже невыносимый холодный синий электрический свет».

Перечитав, спохватился: чушь, при чем тут какой-то свет и незнакомец в ботинках, я же хотел записать про гостиничный номер! Но строчку не вычеркнул. Сегодняшний день закончился только формально, рано пока работать. Пусть хотя бы до завтра останется запись про свет.