Второе море
полунно-зелёного цвета, цвета болиголова, ледяного зелёного цвета, цвета речного рукава

Я

март 2020 года

Я сижу в Тониной забегаловке. По ощущениям, не был у него лет четыреста. Хотя вообще-то весь вечер тут ошивался буквально позавчера.

Сижу я при этом за столом, на стуле, как нормальный человеческий человек. А не, к примеру, на подоконнике. И не на барной стойке, болтая ногами. И не свисаю, как страшный сон с потолка. Так устал, что пришёл и рухнул; хорошо хоть, на стул, а не мимо него. Причём ничего сверхъестественного не делал, всё как обычно: носился по городу ветром, клубился дымом над крышами в тех переулках, где почему-то давно не топили печей, ложился на тротуары густой тёмной тенью невидимого неизвестно чего, снился кому попало и наяву мерещился всем подряд, обнимал, удивлял, заманивал, смешил, пугал, обольщал. Всё это время был бесконечно счастлив, наверное, поэтому так устал. Для того, кто когда-то родился на земле человеком, счастье, как ни крути, непростая работа. Но я, если что, согласен на этой каторге вечно пахать.

В кафе сейчас пусто. Только мы с Тони, да Карлу приснилось, что он здесь сегодня играет. Это мне повезло: ещё нет полуночи, Карл редко так рано ложится спать, но именно этим вечером лёг и уснул, и теперь ему снится, что он в нашем кафе тапёр. Смешное старомодное слово, и музыка соответствует, чуть ли не Гершвина он играет, ну или не чуть ли, а именно Гершвина, у меня цепкая память на мелодии, но скверная на имена. Короче, чего мне сейчас позарез было надо, то и играет, он очень крутой, наш Карл. Наяву он, кстати, тоже отличный. Я иногда его навещаю – тайком подглядываю в окно или просто иду с ним рядом по улице, как будто нам по дороге; говорят, тем, на кого я часто смотрю, веселее живётся, так что в моём положении грех забывать о друзьях. Наяву Карл не в курсе, что мы знакомы, но иногда мне кивает и улыбается, как, предположим, соседу, или коллеге с бывшей работы, и это до смешного приятно – надо же, всё-таки помнит! В этом смысле я не особо балованный, наяву меня мало кто узнаёт.

– Тебя кормить, – не спрашивает, а утверждает Тони.

– Шаман, однако, – ухмыляюсь я.

И немедленно получаю за это, но не в глаз, а сковородку картошки с грибами. Вернее, полсковородки. Сколько осталось. Тони явно себе нажарил, но поделился с голодным другом, как в старые времена.

– Ничего больше нет, – говорит Тони. – Сегодня у меня выходной. Почему, сам не знаю, но готовить совершенно не хочется. И рисовать не хочется. И даже валяться с книжкой. Чего-то странного хочется. Видимо день такой.

Надо наверное что-то ответить, но я только энергично киваю с набитым ртом. Таким голодным я, кажется, с детства не был. Когда приходишь домой в летних сумерках, набегавшись так, что земли под собой не чуешь, и без лишних вопросов сметаешь всё, что найдёшь.

– Всё ясно с тобой, одной картошкой не обойдётся, – смеётся Тони. – Сейчас сделаю тебе бутерброд. С чем хочешь?

– Со всем миром сразу! – мычу сквозь картошку.

– Значит три бутерброда, – флегматично кивает Тони. – Или даже четыре.

– Сто тысяч!

– Договорились. Шесть.

– А чего тебе странного хочется? В какую примерно сторону? – спрашиваю примерно на середине четвёртого бутерброда, обретя наконец упоительную возможность думать о чём-то кроме продуктов питания и более-менее разборчиво говорить.

Тони пожимает плечами – дескать, знал бы, сразу бы и сказал. Отворачивается к окну – тому, за которым у нас нечто настолько неизъяснимое, что даже Стефан не горит особым желанием туда залезать. Но тут же разворачивается, смотрит на меня просветлённо, словно только что получил по башке бамбуковой палкой и хитрый коан разгадал:

– А пошли погуляем. Просто, как нормальные люди, ногами по твёрдой земле, не взлетая, не превращаясь, не расползаясь в туман. Не по делу, без всякой цели. Вечность с тобой не гулял.

– Не превращаясь и не взлетая? – смеюсь. – Ногами по твёрдой земле? Вот это, я понимаю, волшебное приключение! Даже не знаю, справлюсь ли. Но вызов принят. Пошли.

Мы выходим из кафе, которое сегодня любезно расположилось на набережной, прямо под Зелёным мостом. Выход наш на этот раз оказался дверью в устое одной из опор. В детстве это было для меня неразрешимой загадкой – зачем в мосте нужны двери, куда они могут вести? Взрослые на мои расспросы неопределённо пожимали плечами: «Наверное, там служебное помещение, или склад», – честно говоря, так себе объяснение. Но теперь наконец-то выяснилось, что там!

– Смешное сегодня место у нас, – кивает Тони, перехватив мой взгляд.

– Ещё смешнее было третьего дня на Кафедре, – вспоминаю я. – Когда я понял, что вышел из колокольни, так ржал, что чуть с лестницы не скатился. Хорошо, что рядом тогда был Нёхиси, он меня на лету поймал.

– А сегодня он куда подевался?

– Улетел во все стороны сразу. По-моему, для Нёхиси побыть стаей чаек – лучший способ расслабиться. Ну, может, на втором месте после кота.

Ночь сегодня фантастически тёплая. В марте у нас обычно настолько тепло не бывает. Только если я у Нёхиси незапланированную оттепель выиграю – в карты, нарды, шахматы, крестики-нолики, или во что ещё нам приспичит сыграть. Но мы на погоду с февраля не играли, отвлеклись на другие дела. И теперь мне до смешного приятно, что тёплая ночь – не моя заслуга. Что это она сама. И сизый сырой туман, который сейчас над водой поднимается – нормальное природное явление, а не спятивший от нежности я. И горьким печным дымом воздух без моего вмешательства пропитался. И совершенно добровольно, без принуждения пахнет солёным морем пресная речная вода. Город у нас молодец, конечно. И физика атмосферы не промах. Отлично вместе справляются без меня.

– Точно. Вот именно этого мне и хотелось, – вздыхает Тони. – Давно я просто так, без дела по городу ночью гулял.

– Это ты зря.

– Ещё бы! – энергично кивает он. – Ничего, я уже понемногу встаю на путь исправления. Вообще, конечно, смешно. Если бы мне в юности предсказали, что однажды я стану хозяином кафе для духов и оборотней, куда нормальный человек разве только во сне попадёт, поверить было бы, прямо скажем, непросто. Но в принципе можно. А вот если бы добавили, что от этой волшебной жизни я превращусь в настоящего трудоголика, вот тогда я бы точно решил, что врут. Такого со мной случиться не может, точка. Вот просто нет! Я же всю жизнь был беспечным лентяем. Да ты сам наверное помнишь, как удивлялся, что я могу, заработав денег, вообще ни черта не делать, пока они не закончатся, хоть месяц, хоть два подряд.

– Подозревал, что на самом деле ты целыми днями тайно рисуешь, просто никому не показываешь. Ну, как я сам.

– А я – нет. И чувствовал себя при этом отлично, прикинь.

– Да, я тогда в людях совершенно не разбирался. Думал, они или доброго слова не стоят, или примерно такие, как я. Иногда ужасно на тебя сердился – всем остальным не надо показывать, что они понимают, но от меня мог бы и не скрывать.

– Серьёзно, сердился? – удивляется Тони. – Я не знал. Ты со всеми вокруг по любому поводу страшно ругался, а со мной… ну, буквально пару раз за всё время, да и то не всерьёз.

– Я старался. Держал себя в руках. Ни хрена не знал тогда ни об изнанке реальности, ни, тем более, о каких-то там двойниках, но всегда чувствовал, что с тобой всё как-то непросто. Какой-то волшебный ты человек.

– И сам же заколдовал меня при первом удобном случае, – смеётся Тони. – Чтобы уже никогда не выяснилось, что ты столько лет заблуждался на мой счёт.

– Это да. Ещё чего не хватало – чтобы я и вдруг оказался неправ!

– Фантастически мне повезло, – серьёзно говорит Тони. – Прямо при жизни, без дополнительных реинкарнаций превратиться неизвестно во что! Почти невозможно поверить, что это правда со мной случилось. Я же, на самом деле, до сих пор боюсь однажды проснуться и обнаружить, что просто видел длинный, подробный, диковинный сон.

– Это как раз нормально. Сам иногда боюсь, что мне моя распрекрасная жизнь в горячечном бреду мерещится. И, только не падай, даже Стефан как-то признался, что порой сомневается, не сожрал ли он слишком забористый мухомор.

– Даже Стефан? Ну ни хрена себе. Думал, у нас только я один такой неверующий… сам в себя. Эна, кстати, мне объяснила, что я потому и упахиваюсь.

– Чтобы не особо задумываться?

– И это тоже. Но главное, мне даже один вечер трудно выдержать без гостей, потому что они – доказательство. Если куча народу приходит ко мне поужинать, значит, я действительно существую и у меня есть моё удивительное кафе. Теоретически, клиенты, готовка и даже усталость под утро тоже могут просто мерещиться. Но меня успокаивают шум, работа и суета, очень уж всё это похоже на настоящую трудную жизнь владельца кафе, как я её себе представляю. Эна, кстати, тоже, как ты, сказала, что это совершенно нормально для человеческого ума. Но посоветовала мне понемногу привыкать жить, полагаясь на собственные ощущения и не требуя никаких дополнительных доказательств. В своё удовольствие. Просто так. В последнее время, вроде, начало получаться.

– Я заметил. Ты крут.

Тони смеётся:

– Что вы все будете делать, когда я достигну дзена?

– Естественно, голодать. В смысле, напиваться на голодный желудок. Отличная перспектива! Будет у нас вместо уютного, практически семейного ресторана мрачный притон для суровых аскетов. Надо подсказать Нёхиси идею рассыпаться на зелёных чертей и весело скакать по присутствующим. Уверен, ему это развлечение не хуже чаек зайдёт. Если Карлу приснится, что он заплутавший в наших болотах клавишник Rammstein, будет совсем шикарно. Но я, конечно, не стану его принуждать. Заранее завидую всем пострадавшим от смены концепции. Мне бы в юности такое хоть раз приснилось, хрен бы кто меня разбудил.

Мы с Тони неторопливо идём по набережной в сторону моста Короля Миндовга, поднимаемся по ступенькам наверх, но почему-то оказываемся не возле Кафедральной площади, а в самом начале улицы Пилимо, рядом с вокзалом, где на стене старого дома нарисован огромный ярко-жёлтый чувак^[4]. Я очень люблю этот привокзальный район, и это, пожалуй, единственное объяснение, почему мы тут очутились. Вообще-то от моста Короля Миндовга сюда идти как минимум полчаса.

– Прости, друг, – говорю я.

– За что? – удивляется Тони.

– Ну ты же хотел гулять человеческим способом, как в старые времена. А получилось – сам видишь, что у нас получилось. Честное слово, я не нарочно. Боюсь, земля в этом городе уже просто привыкла меня хаотически перебрасывать с места на место, как мяч.

– А, ну это нормально, – улыбается Тони. – Тоже как в старые времена. Я имею в виду, раньше такое случалось. Сколько я тебя знаю, всегда. Идём с тобой, к примеру, по Вокечю, сворачиваем на Траку, но почему-то оказываемся на Бокшто, или на Антокольского, в большом проходном дворе. Я сперва списывал на свою невнимательность – заговорился, заслушался, ты же кому угодно можешь голову задурить. Но как-то раз мы шли на вокзал встречать твою подружку, и вдруг оказались возле моста в Жверинас, вот тогда я, как говорится, заподозрил неладное. Там всё-таки серьёзное расстояние, такое простой рассеянностью не объяснишь. А ты особо не удивился, сказал: «Ай, да в этом чёртовом городе ещё не такое бывает», – и потащил меня на троллейбус. Вроде даже успели тогда.

– Да, – вспоминаю. – Точно. Со мной такое правда случалось. В основном, когда гулял в одиночку. И с тобой ещё иногда. Причём я почему-то не считал эти внезапные перемещения каким-то великим чудом. Думал, просто лешие водят – ну, как дед рассказывал про леса. Была у меня теория, что когда в лесу строят город, местным лешим деваться особо некуда, поэтому они остаются – в парках, в садах, во дворах. И ведут себя, как привыкли. Но это вполне обычное дело, не настоящие чудеса, – так я думал, что бы со мной ни случалось. Справедливости ради, много же было всякого странного. Всё время что-нибудь этакое происходило. Но мне было не угодить.

– Да, ты был не подарок, – соглашается Тони. – И получается, правильно делал. На месте чудес я бы, блин, тоже с тобой случился! Безотлагательно. Просто чтобы прекратить бесконечный скандал.

– Будешь смеяться, но вышло ровно наоборот.

– То есть по твоим меркам с тобой до сих пор ничего из ряда вон выходящего не случилось?

– Да случилось, конечно. Грех жаловаться. Просто гораздо позже, чем, по идее, могло. Стефан мне однажды признался, что приметил меня чуть ли ещё не подростком. Типа я уже тогда был о-го-го. Но он мне не показывался. Только во сне иногда от самых больших опасностей защищал. Не знакомился, ничего не рассказывал, не объяснял, не звал на работу в своё волшебное полицейское подразделение, хотя я, сам понимаешь, за неделю такой жизни всю остальную легко бы отдал. Потому что я, оказывается, всё это время и так на него работал. Ну как, «на него». Получается, на всех нас. Стефан говорит, от моего отчаяния в городе стали открываться проходы в неведомое…

– На Эту Сторону?

– И туда тоже. И ещё чёрт знает куда. Типа того окна в твоём кафе, от которого у меня самого волосы дыбом. И у всех остальных, у кого они есть. Один только Нёхиси туда не суётся исключительно из деликатности, говорит, не хотелось бы там нечаянно всё поломать… Ай, да неважно. Важно, что когда открываются проходы в неведомое, город, где это случилось, получает официальный статус Граничного. В какой-то непостижимой заоблачной конторской книге ставят соответствующую отметку, прикинь. И это каким-то образом расширяет возможности. Как бы даёт жителям этого города привилегию всякую хрень творить – если сумеют, конечно. Но уж у нас-то есть кому это суметь! Для подавляющего большинства горожан ничего от смены статуса не изменилось, но для Стефана, сам понимаешь, да.

– Официальный статус, – зачарованно повторяет Тони. – Привилегии. Отметка в конторской книге. То есть Небесная канцелярия – реально именно канцелярия? Мама. Я сейчас закричу.

– Всегда был уверен, что «Небесная канцелярия» это просто метафора. Ну, типа Стефан так шутит. Он же, в сущности, жуткий тролль. Но Эна говорит, в одном из бесчисленных воплощений воли Вселенной Небесная Канцелярия действительно есть. И конторская книга с пометками. Много книг. Правда, в бесконечном множестве других воплощений нет ничего подобного. И всё это существует одновременно, причём каждый из вариантов как бы отменяет все остальные. Но всё-таки не настолько их отменяет, чтобы они совсем не сбылись. Короче, ужас кромешный у них там творится. Всё есть, ничего нет.

– Ох, – вздыхает Тони. – Погуляли, называется, как нормальные люди! Вроде, чего я только ни навидался и не наслушался, а от таких разговоров сразу башка набекрень. С другой стороны, наверное, именно так и должен чувствовать себя нормальный человек, чей друг по нелепому стечению обстоятельств оказался ужасающим демоном из преисподней и принялся рассказывать про свою тяжёлую демоническую жизнь?

– Ничего, – говорю, – сейчас мы это дело исправим. Поставим на место твою башку. Ты когда в последний раз бухал в подворотне?

– Не поверишь, всего неделю назад. Правда на изнанке реальности. Зато здесь со мной такого целую вечность не было. Или даже две вечности. Не знаю, как вечности правильно сосчитать.

– Смотри, как красиво вышло, – говорю я, доставая из кармана пальто бутылку, которой в начале прогулки у меня совершенно точно не было, почувствовал её приятную тяжесть как раз в тот момент, когда про подворотню спросил. – С одной стороны, в подворотне положено пить портвейн. Классика жанра, я собой натурально горжусь. А с другой, хороший портвейн, португальский. Потому что мы с тобой гурманы балованные, а не пропащие алкаши.

Тони молча берёт у меня бутылку, открывает, как положено профессионалу, одним движением руки, делает несколько жадных глотков – так не вино пьют, а воду в жару. Кривится, словно и правда думал, в бутылке вода, но говорит:

– Портвейн отличный. Но вкус меня огорошил, словно впервые в жизни что-то крепче лимонада попробовал… Слушай, так всё получилось из-за тебя?

– Да не то чтобы всё. Стефан и без всяких там дополнительных статусов несколько сотен лет в этом городе чёрт знает что творил. Но кое-что – да, получается, сдвинулось именно из-за меня. Такое в голове не укладывается. Но Стефан говорит, это просто нормально. А как ещё? Много нас тут таких – из-за которых хоть что-нибудь сдвинулось. Из-за вас с Тони Куртейном, кстати, тоже сдвинулось – будь здоров. И из-за Эвы, которая в одиночку, полагаясь только на смутные ощущения, без единой путной опоры научилась делать лёгкой и радостной смерть. И из-за Люси, за которой когда-то стали приезжать трамваи с изнанки; сейчас уже не только за ней приезжают, но началось-то это с неё. О профессоре Ланге, который собрал на свою задницу все мистические неприятности обеих реальностей сразу и прямо сейчас у нас на глазах неизвестно во что превращается, уже и не говорю. Стефан уверен, что иначе и не бывает. Нельзя насильно изменить обитаемый мир вмешательством внешней силы. Разрушить можно, а трансформировать – нет. Типа закон природы: мир изменяется только волей существ, которые там родились. Сделать вклад в подобное изменение – самое крутое, что может случиться. С нами оно уже, выходит, случилось. И это неотменяемо. Тоже небось в какой-нибудь конторской книге записано где-то в сияющих небесах.