Цитаты из книги «Тяжелый свет Куртейна. Синий»

Лучше откройте глаза, – сочувственно сказал ей незнакомец. – С непривычки то еще зрелище, на вашем месте сам бы сейчас обосра… был бы взволнован. А темнота – она и есть темнота.

Я бы, конечно, завтра купила новую, но эта машинка мне дорога как доказательство вашего существования. Все-таки ужасно приятно точно знать, что в мире бывают люди, способные вот так, ни с того, ни с сего исчезать, а потом опять появляться. Если бы вы оказались просто галлюцинацией, было бы не так интересно. Но галлюцинации не оставляют материальных сувениров на память. А вы оставили. Что и требовалось доказать.

Летние веранды городских кофеен неизменно действовали на Эву как карусели в детстве – пока ты там сидишь, мир тебя несомненно любит, целует в макушку и принадлежит только тебе

неопределенно пожимает плечами – дескать, ну елки, ну ты, мать, спросила. А то сама не знаешь, что я творю. Нечто непостижимое и неопределенное, проще еще двести раз сделать, чем рассказать словами, мне по должности такое творить положено, скажешь, нет?

лучшего», «самого худшего», «самого среднего»; всякий человек – сложная смесь, в которой все компоненты одинаково важны. Поэтому мое присутствие пробуждает не какое-то абстрактное «лучшее», а просто самого человека. Того, кто обычно беспробудно спит в наскоро сколоченном склепе, именуемом «зрелой сформировавшейся личностью», а должен бы жить.

Считается, будто одним своим присутствием я пробуждаю в людях все самое лучшее; на самом деле это, конечно, полная ерунда. Хотя бы потому, что нет никакого «самого лучшего

следователь Эдуард вдруг отрывается от заполнения протокола допроса и говорит подозреваемому в четырех квартирных кражах Регимантасу: «Представляете, в детстве я мечтал быть пиратом, а теперь тут с вами зачем-то сижу». «А

и выходила в город, даже если было три часа ночи, даже если перед этим крепко спала, даже если в чьих-то объятиях, потому что совершенно невозможно оставаться на месте, когда у тебя во лбу, в животе и в груди вибрируют какие-то адовы гонги, посылают сигналы тревоги непосредственно в позвоночник, минуя условно разумный мозг, гонят куда-то, лишь бы отсюда, и ты встаешь и идешь, как лесной зверь, учуявший далекий пожар, только в отличие от зверя, стремишься не от огня, а в огонь. То есть к источнику беспокойства

кто ее понимает: у любви даже «хочу» бескорыстное, не взять себе, а отдать себя, если вдруг окажется надо. А если не надо, не отдавать, это тоже важный момент: назойливая щедрость – та же жадность, вывернутая наизнанку, но не изменившая сути, ничего хорошего в ней нет.

Еще, конечно, застревают по любви, вернее, от той разновидности жадности, которую часто называют «любовью»: хочу, мое! Тогда как настоящая любовь говорит: «Боже, как прекрасно, что это есть!» – спрашивает: «Можно я буду рядом?» – и всегда слышит настоящий ответ. Вроде бы очевидная разница, но мало