Цитаты из книги «Так берегись»

по ряду ни от кого не зависящих причин, совокупность которых называется «судьбой

. Перебор. Сэр Шурф внимательно посмотрел на меня и укоризненно покачал головой: – Не понимаю, зачем ты преуменьшаешь свои достижения. И в кои-то веки даже не уверен, что хочу это понимать. – Ну так просто именно в этой области действительно не было никаких достижений, – объяснил я. – Кошелёк потому что дома оставил, а ремеслу карманника, пока была возможность, не научился. Сам дурак. Впрочем, дурак я не только по этому пункту. По очень многим. Теперь не понимаю, зачем так себя изводил. Ерунда какая-то получается. Не было у меня никакой настоящей проблемы. Только глупости, которые сам себе в голову вбил. – Ну, это как раз вполне обычное дело, – пожал плечами мой друг. – Причём не какая-то твоя уникальная ошибка, а вполне общечеловеческая. Мы все большую часть времени сражаемся с призраками в

довольство собой, а бесконечное удивление и благодарность – к судьбе, что оказалась такой, к людям и обстоятельствам, которые привели меня в эту точку, ко всем смертям, которые дышали в затылок, но так и не забрали меня, дали дожить до момента, когда счастье стало моим естественным состоянием, вне зависимости от того, что я делал – читал заклинание, мчался куда-нибудь в амобилере, шёл по злому мертвецкому следу, швырялся подушками в разыгравшихся собак, скучал в засаде, обедал, бесцельно гулял под дождём, одевался спросонок, опаздывая на совещание, или вскакивал на подножку поезда-призрака, где меня всегда ждали, чтобы обнять, увлечь к окну и воскликнуть: «Скорее смотри, что там творится! Это зимний

Я сам стал другим, гораздо более спокойным и одновременно легкомысленным, нараспашку открытым для радостей и недоступным для привычных тревог.

влюблённо смотреть на все эти наши черепичные крыши, разноцветные фонари, широкую тёмную ленту Хурона, пересекающие её мосты, мигающие фары проезжающих амобилеров, тёмно-лиловое небо, по традиции исчерченное огненными письменами, по собственной прихоти изменять цвет проплывающих облаков, думать: грешные Магистры, это и есть моя жизнь? Так не бывает. Просто не может этого быть.

Я и не беспокоился – о Меламори и вообще ни о чём. Сам не заметил, как этому научился, раньше-то всегда дёргался по пустякам. У меня было беспечное, полное радости и приключений, почти бесконечно долгое лето; я бы сказал, лучшее в моей жизни, но я оптимист и верю, что моё самое лучшее лето ещё впереди, хотя пока не способен вообразить, как это будет, что ещё надо добавить для полного счастья, и куда эту добавку втиснуть. Но ничего, доживу – пойму.

мне просто видно: ты стал слабее светиться. Как будто лампу накрыли платком. Это очень красиво, смотрела бы и смотрела. Но знаешь, ну её к чёрту, эту твою красоту.

Может, фантазия у меня действительно так себе, зато воображение буйное, как перепившаяся команда пиратского корабля

Никогда такого не было, чтобы какой-то посторонний человек был мне нужен чуть ли не больше, чем я сама. Так же сильно, как любой из моих волшебных миров, или даже как все они сразу. Может быть, потому, что такого странного человека с такой удивительной жизнью ни за что не смогла бы придумать. И при этом хотела бы стать таким человеком сама. А может быть, просто потому, что других людей для меня не осталось. А ты есть, сэр Макс.

Постоянно прикусывал язык, чтобы не говорить окружающим каждые две минуты: «Какие вы все прекрасные!» – и не переспрашивать каждого: «Скажи, ты же действительно есть?»