Одним словом, я понял, что мне ужасно хочется принять ее приглашение.

– А твой замок далеко от этой тропы? – поинтересовался я. – Потому что, если он далеко, я не смогу.

– Ну что ты! – рассмеялась она. – Только идиот станет строить свой замок вдалеке от Быстрой Тропы, а среди моих предков не было идиотов. Скорее уж наоборот. Знаешь, Ронхул, я очень горжусь своими предками! Трое из моих предков были Великими Ранданами, в том числе и мой отец, Эйфальд. Дюэльвайнмакты пришли на эту землю намного раньше альганцев, в те времена, когда Урги еще жили на поверхности, – представляешь, как давно это было? Но Дюэльвайнмакты всегда были хозяевами на своей территории. Мы не склоняли голову даже перед Ургами: существовал особый договор, в котором говорилось, что Дюэльвайнмакты могут сами решать, как вести себя в собственном доме. У моего дяди Бикантномьена хранится этот древний пергамент. Будешь смеяться, но иногда я всерьез подумываю, что мне следует убить своего родственника: документ должен быть моим… Но все это пустяки! Знаешь, я так рада, что встретила тебя: мне кажется, я могу рассказать тебе что угодно, и ты все поймешь.

Я изумленно качал головой. Не потому, что меня удивили ее откровения касательно планируемого убийства дяди, просто я только сейчас заметил, что уже иду вслед за этой говорливой леди, удаляясь от Тропы, с которой так боялся сворачивать.

– А ты потом покажешь мне, как вернуться на эту дорогу? – спросил я.

– Даю слово! – легко согласилась Альвианта. И тут же снова затараторила: – Думаешь, это пустяки – дать слово? Считается, что слово любого из Дюэльвайнмактов дорого стоит! И вообще, у нас, в Эльройн-Макте, очень серьезно относятся к вопросам чести. Вот альганцы способны нарушить любую клятву. Меня, правда, они никогда не обманывали, но мне просто повезло: альганец может обмануть даже Ванда, так все говорят… А ты умеешь обманывать, Ронхул?

– Думаю, что умею, – честно признался я. – Невелика наука.

– Только меня не обманывай, пожалуйста, – доверчиво попросила она. – Так не хочется все время гадать: правду ты сказал или нет. Было бы здорово, если бы я могла просто получать удовольствие от беседы.

– Ладно, – улыбнулся я. Ее просьба показалась мне трогательной и наивной, и я объявил самым что ни на есть торжественным тоном: – Обещаю говорить тебе только правду!

– Все, договорились! – обрадовалась Альвианта. – А теперь рассказывай, Ронхул: откуда ты взялся?

– Хороший вопрос, – вздохнул я. – Именно «взялся», лучше и не скажешь. Ты знаешь Таонкрахта?

– Пучеглазого альганского Рандана, что ли? – Она наморщила лоб. – Знаю, конечно, – кто же его не знает? Единственный трезвенник среди этих непутевых альганцев!

«Трезвенник»?! – возмущенно взвыл я. – Ничего себе! Да он не просыхает, этот «трезвенник»! От кувшина не отрывается.

– Да? – с сомнением протянула Альвианта. – Ну, может быть. Все меняется, конечно… А в свое время Таонкрахт получил должность Великого Рандана в шестой раз подряд только потому, что был единственным альганцем, твердо стоявшим на ногах после приема у молодого Ванда. По крайней мере, так все говорят.

– А что еще о нем говорят? – с улыбкой спросил я. Мне действительно стало интересно: обожаю собирать сплетни про знакомых.

– Много всего, как обо всех важных людях. Но мне кажется, он не очень хороший человек… Вообще-то он очень могущественный, это точно! Говорят, именно Таонкрахт привел сюда всех остальных альганцев – из таких далеких мест, что сказать страшно! И еще говорят, у него жена из уллов, – на этом месте Альвианта звонко расхохоталась. – Я ее никогда не видела, но, должно быть, они – забавная пара. Хотела бы я посмотреть, что творится у них в спальне, и есть ли у нее хвост… – она внезапно осеклась и смущенно спросила: – А что, Таонкрахт – твой друг?

– Нет, – усмехнулся я. – Скорее уж наоборот.

– Я рада за тебя, – совершенно серьезно сообщила Альвианта. – А теперь расскажи мне свою историю. Я пока не понимаю: почему ты вспомнил Таонкрахта?

– Ладно, слушай, – вздохнул я.

И я рассказал ей свою историю. Не слишком подробно – так, в общих чертах. И не слишком правдиво: какие бы там обещания я ни давал, но мне показалось, что лучше придерживаться тщательно отредактированной версии. Дескать, я – демон, которого призвал Таонкрахт. При этом он, дурень, что-то напутал в заклинаниях, поэтому теперь я не могу вернуться домой без посторонней помощи.

Мне ужасно не хотелось признаваться, что я – самый обыкновенный человек, случайно заброшенный сюда из какого-то другого Мира, беспомощный и бестолковый. Иногда говорить правду – все равно что бегать голышом среди малознакомых, прилично одетых людей, а я никогда не был эксгибиционистом.

Альвианта скушала эту сказку, не поперхнувшись. Она охотно верила каждому моему слову. Не думаю, что она была так уж наивна, просто мой рассказ идеально вписывался в ее картину мира: очевидно, колдуна, вызывающего демонов, здесь можно было встретить чуть ли не в любом соседском замке, да и сами «демоны» время от времени охотно вступали в контакт с местным населением – почему бы и нет.

– Так ты – Маггот! Йох! Унлах! – восхищенно резюмировала она, когда я умолк. И с удовольствием повторила: – Ронхул Маггот. Хорошо звучит!

Она произносила слово «демон» так, словно оно было моей фамилией, а не названием вида, если можно так выразиться. Точно так же называл меня Таонкрахт – в ту пору, когда у меня еще не было имени, которое можно сообщать посторонним. Хвала Ургам, теперь оно у меня имелось.

* * *

Я так увлекся своим монологом, что не заметил, как мы приблизились к толстой крепостной стене из темного камня. За стеной горделиво высился замок. Его массивные очертания произвели на меня гнетущее впечатление, которое, впрочем, тут же рассеялось от веселого щебета хозяйки этого мрачного сооружения.

– Мы приехали, Ронхул! – сообщила она. – Как тебе нравится жилище моих предков? Это – Хапс Дюэльвайн Гаммо, самый древний из наших семейных замков, и он достался мне: я была единственной дочерью своего отца. Мне повезло, что он не успел наплодить других детей: тогда мне наверняка пришлось бы воевать со своими братишками и сестренками, а это так хлопотно… – Альвианта робко улыбнулась и объяснила: – Мы, Дюэльвайнмакты, никогда не уступаем своих прав добровольно, даже друг другу! Иначе что сталось бы с нашим добрым именем, о котором надо заботиться, несмотря ни на что?

– Святое дело, – авторитетно подтвердил я. – Как же без доброго имени!

– Я рада, что ты и это понимаешь, – проникновенно сказала она. Потом отцепила от пояса огромный меч и начала с силой колотить по воротам.

– Отпирайте, дурни, – истошно вопила она, – я вернулась! Отпирайте, мать вашу!

Я изумленно покачал головой. У барышни были неплохие задатки: при усердных тренировках из нее мог бы получиться отличный пьяный сапожник.

Она оглянулась на меня, увидела мою растерянную рожу и искренне огорчилась.

– Что-то не так, Ронхул? Тебе не нравится, когда кричат? Но если я не буду кричать, эти дурни, мои слуги, не поймут, что им следует поторопиться.

– Все в порядке, – я очень старался быть вежливым. – Мне очень нравится, когда кричат. Так что ори, сколько влезет, если надо. Просто я удивился: у тебя такой сильный голос!

– О, это еще что! – гордо сообщила Альвианта. – Знал бы ты, как я пою, когда много выпью! Стены дрожат!

– Не сомневаюсь, – согласился я.

– И правильно делаешь, – кокетливо улыбнулась она. И снова принялась колотить в ворота, сопровождая эти физические упражнения холодящими кровь воплями.

Ворота наконец открылись с таким надрывным скрипом, что я чуть не прослезился. На нас уставилось несколько взъерошенных субъектов. Они сонно ухмылялись, толкая друг друга в бока, и пялились на меня с неподдельным любопытством.

– Чего скалитесь? – грозно спросила Альвианта. – Вот проиграю вас в кости заезжему альганцу, сразу узнаете, что такое настоящее веселье!

Слуги тут же стали смертельно серьезными, на их чумазых физиономиях появилось выражение неподдельного испуга.

– Боятся альганцев? – весело спросил я.

– Да кого они только не боятся! – отмахнулась она. Потом широко улыбнулась и доверительно сообщила: – Впрочем, для нашей дворни нет ничего страшнее альганцев: у них же там в каждом дворе цакка стоит. А у нас, в Эльройн-Макте, это считается дурным тоном.

– Я столько раз слышал это слово, но так и не понял, что это такое? – оживился я.

– Что – цакка? Да ничего особенного, такая специальная кормушка для домашней птицы и заодно колодка для непокорных слуг. Эти болваны, хурмангара, почти не чувствуют боли, так что лупить их можно от рассвета до заката – они и не почешутся. А вот когда питуп клюет их в зад, их пронимает.

– Понял! – обрадовался я. – Так я ее видел! В замке Таонкрахта я спал в комнате, под окном которой как раз стояла эта дрянь. И каждое утро на рассвете меня будили вопли очередного бедняги.

– С чем тебя и поздравляю, – расхохоталась она. – Не очень-то вежливо с его стороны – поселить гостя в такой комнате. Ну да что с него взять – альганец, он и есть альганец!.. Ладно, Ронхул, что это мы все о ерунде говорим? Пошли в дом. Не знаю, как ты, а я есть хочу.

У меня не было никаких возражений против такой программы действий, и я мужественно нырнул вслед за ней в темноту замковых коридоров.

Зал, куда привела меня Альвианта, был гораздо больше таонкрахтовского, но куда скромнее. Эти древние стены явно нуждались в косметическом ремонте. Древний пол и древний потолок – тем более. Впрочем, среди этих исторических достопримечательностей обнаружился небольшой оазис. В дальнем углу зала был постелен неземной красоты ковер, окруженный напольными вазами, в которых стояли живые цветы вперемешку с искусственными. Некоторые экземпляры показались мне настоящими шедеврами ювелирного мастерства, а другие были похожи на неумелые детские самоделки. В центре ковра стоял небольшой изящный столик, у столика приютились уютные кресла, не такие помпезные, как в гостиной Таонкрахта, зато куда более удобные, в чем я немедленно убедился, разместив в одном собственную задницу.

Альвианта села напротив и испытующе заглянула мне в глаза. Она молчала целую минуту, потом прикоснулась к моей руке и заговорила хрипловатым взволнованным шепотом – таким голосом женщины обычно говорят о любви. Впрочем, ее вопрос действительно имел самое непосредственное отношение к любви:

– Ты любишь солено-квашеную умалу, Ронхул? По-улльски, с салом?

Я не выдержал и рассмеялся – от неожиданности.

– Не знаю, – сквозь смех выговорил я. – Никогда ее не пробовал.

– Сейчас попробуешь, – проворковала она. И тут же пронзительно завопила: – Мама, сколько можно возиться?! Мы уже полчаса сидим за пустым столом! Мне перед гостем неловко!

– Так уж и полчаса! Вот выдумщица.

В дальней стене зала бесшумно отворилась маленькая дверца, и оттуда вынырнула самая настоящая старая ведьма: спутанные седые кудри, заостренный профиль хищной птицы, темный балахон, ветхий, но украшенный изумительной вышивкой. Вот только глаза у старухи были совсем не ведьмовские: тусклые усталые глаза пожилой женщины – печальное, в сущности, зрелище.

Она принесла объемистый бочонок, с явным усилием поставила свою ношу в центре стола, окинула меня равнодушным, но заведомо неодобрительным взглядом и обреченно спросила:

– Чего еще подать-то?

– И ты еще спрашиваешь! – возмутилась Альвианта. – А блюдо? А вилки? Я же не одна за столом, чтобы руками есть! А кубки? А хомайское вино? Только не говори, что все выпито: вчера вечером я сама спускалась в погреб. Там стояло несколько кувшинов, из тех, что в прошлом году привозили бунабские купцы… И где хлеб, фрукты и сласти? Ты же видела, что у нас гость!