Девушка часто приходила в свою комнату только к полуночи. Чтобы сэкономить свечу, которыми, как и с остальным инвентарем для фрейлин, Виктория не занималась, Чарли сразу же принималась крахмалить воротничок выстиранного в прачечной платья, чистить обувь от пыли, скопившейся за день, набирать воду в таз для омовения тела за прошедший день, чтобы на следующий соответствовать высокому статусу своей нанимательницы. Иногда, задерживаясь у Виктории, она успевала только, скинув обувь и платье, упасть на кровать, и ее глаза тут же закрывались. Засыпая, она думала о тетушке, даже писала ей письма в грезах дремоты, вспоминала о фехтовании и Оли, который, она знала, стал к ней ближе, вместе с полком пребывая где-то в округе столицы.

Только по прошествии двух месяцев, уже механически исполняя свою работу и зная, как собственное имя, распорядок жизни Виктории, Чарлиз смогла прийти в комнату раньше обыкновенного, быстрее справившись со своей обязанностью доставки в прачечную белья графини, не доверяющей «грубым» рукам служанок подобные виды ткани и вшитые в них драгоценности.

Чарлиз торопилась сознательно. Она решила сегодня непременно написать тетушке, чтобы не заставлять ее волноваться еще более длительный срок.

Присев на постель и склонившись над прикроватной тумбой, под непрекращающийся шум и движение за дверью Памелы и Беллы, переходящих друг к другу из одной комнаты в другую в приготовлениях ко сну, она принялась сочинять:

(Письмо Чарли к тетушке)

Дорогая тетушка!

Бесконечно счастлива наконец писать Вам, улучив минутку и оторвавшись от суетной жизни двора. Даже если Вы справедливо корили меня за долгие месяцы молчания, знайте, мыслями я обращаюсь к Вам так часто, что могла бы надоесть Вам, если бы находилась подле, – она улыбнулась, водя пером на желтом листе грубой бумаги и часто макая его в чернильницу.

Я обязана рассказать Вам о встрече с графиней Викторией и теплом приеме во дворце. Она самая обворожительная и прекрасная женщина во всем мире, и, тетушка, я ни одной секунды не сомневаюсь в том, будет достойнейшей королевой всех времен. Я искренне полюбила ее, стоило ей вымолвить первые слова, но когда графиня благодушно позволила мне остаться при ней ее пятой фрейлиной, мне показались за спиной Ее Светлости ангельские крылья. Благодаря ее протекции, я познакомилась с двором и его жизнью и теперь могу быть полезной графине в ее отношениях с ним.

Кстати, об отношениях… Я была представлена Его Высочеству, но знакомства с ним не вышло. Я помню о своем обещании, данном Вам, я непременно и о нем разузнаю, но в настоящий момент я почти убеждена – он не достоин ее.

Любимая тетушка, пора заканчивать письмо, мне следует поторопиться на кухню, чтобы передать его с обозом, отправляющимся из дворца не чаще раза в месяц за провизией в Томплинсон. Слава наших сочных овощей и ароматных трав давно известна на королевской кухне, и многие блюда действительно могут потерять без них свой вкус! Отыщите, милая тетушка, этот обоз или купцов, направляющихся в столицу, для передачи ответа, пока я вижу этот способ единственным для обмена вестями друг о друге.

Целую Вашу руку,

Чарли

Но это было единственное письмо, которое Чарлиз написала и отправила до Таундера за все свое пребывание во дворце.

Со временем жизнь расставила все на свои места. Она доказала Чарли, что та цель, с которой девушка направлялась в столицу, настолько расплывчата и неопределенна, что так и осталась невыполненной целью. Чарли не смогла даже на шаг приблизиться к принцу. Но, если письмо, изменившее жизнь Чарлиз, было от его имени и подписано его рукой, выходит, именно он нуждался в помощи. Впрочем, выяснить это у него казалось невозможным…

«Как мне выкроить время, чтобы, помимо служению Виктории, найти возможность приблизиться к нему?» – Чарли остро занимал этот вопрос, и она полностью ему отдалась, вскоре обнаружив, что кроме него и своих обязанностей перед графиней ее более ничто не занимает. Впрочем, именно тогда, когда она кропотливо углубилась в решение вопросов чужих судеб, как ни странно, она потеряла интерес к собственной, лишая ее событий, радостей, даже огорчений. В общении с придворным светом она того не находила, в отличие от большинства. Петронелла с Габриэллой, Белла и Памела, напротив, находили забавы, флирт, тайные свидания в надежде устроить свою судьбу, тогда как Чарли подобная жизнь казалась невыносимой. «Зачем я приехала сюда? Графиня Виктория живет в благоденствии. Это здоровая, интересующаяся, цветущая молодая женщина без недостатка роскоши, яств, развлечений и мужского внимания. Правда, о принце я не могу сказать того же…»

Чарлиз практически не видела его. Даже если он и бывал в свете, то только когда его присутствие было необходимо, оставаясь нелюдимым, хотя, бесспорно, всегда галантным и вежливым. Словно сбегая от двора, он отсиживался подолгу где-то в укромных уголках дворца либо часто отлучался в какой-нибудь из городов королевства. Словом, как во время послеобеденного отдыха или прогулок по парку, так и на вечерних мероприятиях Чарли его не встречала, а по прошествии двухмесячного пребывания во дворце, она окончательно потеряла его из виду. Говорили, что его высочество отбыл в соседнюю страну по каким-то своим, совсем не интересным Чарлиз, темным для нее политическим делам, и когда должен был вернуться, в кругах Виктории не ведали.

Как будто нарочно он избегал общества графини, а Чарли находилась именно в нем!

«Он поддается собственной слабости…» – часто в мыслях сетовала Чарли, тут же их пресекая. «Ах, что же я говорю, – размышляла она, вспоминая слова отрока. – Я не должна думать о нем дурно, но, боюсь, это так. Он сам препятствует своему счастью и не видит этого. Разве это возможно?! Как мне это изменить?»

Виктория, напротив, казалось, совсем не грустила по этому поводу. Безусловно, ей было неприятно осознавать, что ее «золотые» годы проходят в «подвешенном» состоянии, без уверенности в браке, но грустно – ни на мгновение. Она знала, что куда бы принц от нее ни уезжал, далеко он не уедет, ведь она уже жила в его доме, чувствуя себя здесь, как и ее мать когда-то, полноправной хозяйкой, напропалую кокетничая с менее царственными особами мужского пола, но не менее для нее привлекательными. Не страшась осуждений двора, пользуясь своей недолгой, как все придворные были уверены, свободой, она дарила ее своим обожателям. А обожателями Виктории считались все мужчины. Каждый старался завладеть либо ее взглядом, либо рукой для поцелуя, либо состоянием и связями в случае провала брака с будущим королем.

Попав в окружение двора, даже Чарлиз, как она ни пыталась, не удалось избежать его влияния. В столице она неминуемо поддалась искушению размышлений о замужестве. И поддавалась им она часто, потому что искушений было много, но все они оставались кратковременны, как вспышка молний, и с легкостью забывались ею, как минутное помутнение рассудка во время раскатов грома. Да и охотников на лишенную своего положения дворянку не находилось. Обыденное бедное платье, так контрастирующее на фоне лоска нарядов остальных, выдавало в ней отсутствие какого бы то ни было состояния. И внешность ее, ничем не приукрашенная, как у всех дам вокруг, делала ее непримечательным объектом для флирта, потому кавалеры редко уделяли ей внимание. А те, что завораживали обходительными манерами или красотой ее неопытный взгляд, при ближайшем рассмотрении оказывались изнутри совсем иными. Теми, кого интересовало все то, что было Чарли противно: самолюбование, злато, чревоугодие с увеселением или азартные игры. Вскоре, после частых разочарований, долгих раздумий и даже обид на судьбу, она смирилась, окончательно перечеркнув для себя даже возможность замужества, решив, что так оно, наверное, и к лучшему. Чарлиз научилась напоминать самой себе, что все придворные мужчины – самодовольные, любящие только себя гордецы, интересующиеся лишь собственным телом либо телом и деньгами богатых наследниц. Отчасти она говорила так себе еще и потому, что подобные суждения помогали с меньшей болью принимать безразличные взгляды и отвечать полным спокойствием на них самой.

После двухмесячного пребывания в столице у девушки началась бессонница, мучившая ее каждую ночь. Измотанная за день, не чувствуя под собой ног, она ложилась спать, зная, что завтра вновь предстоит прожить трудный, пятнадцатичасовой рабочий день, но не могла заснуть. Не получая ни эмоциональной, ни смысловой отдачи за свои старания, Чарли теряла интерес к происходящему. Она чувствовала, что жизнь утратила для нее цвет, окрасив дни в серую бесконечность. С открытыми глазами, лежа на кровати по ночам без сна, она искала и не находила способов вернуть его и радость жизни. Определенно, одной из причин была тоска по родному дому и отсутствие тетушки, которая непременно бы пожалела племянницу, прижала б к груди. «Нет, жалость к себе не может стать спасением», – заключила Чарлиз, стремясь искоренить в себе любые проявления эгоизма.

«Обидно, но нужно признать, что я потеряла себя… Сейчас мне необходимо мыслями и душой быть подле Виктории, но я не могу, словно лишилась чего-то важного. Оставив Оли, тетушку, все, что мне было дорого, обменяв прошлую жизнь на словесное обещание помощи принцу, я была слишком самонадеянна в своих силах… Жаждая разобраться в себе, я потеряла, хотя, наоборот, надеялась приобрести. Не ошибалась ли я в себе, давая обещание? Порой я уверена, что не смогу. Не смогу дойти до конца, которого не видно… Что, если я выбрала не ту дорогу? Может быть, еще возможно все вернуть назад и поселиться в летнем домике на краю тетушкиных владений? Нет, я уже слишком много шагов сделала по этому пути. Страшно находиться в невесомости, уже оторвавшись от прошлого, спасаясь только верой. Не иметь ничего, кроме нее. Но именно вера в то, что все получится, возвращает мне разум, а он твердит – если душа не спокойна, что-то стоит изменить…»

Чарлиз не хватало того, благодаря чему в Таундере она неизменно радовалась каждому дню, с легкостью переносила тяжести и невзгоды. И это нечто навсегда осталось в прошлом. Ее шпага могла бы вернуть Чарлиз к жизни. Но где она теперь? Под амбаром ее больше не было, Чарли точно это знала, ведь она променяла ее на эту новую жизнь, так легко отказавшись от прежней.

В одну из бессонных ночей девушка встала с кровати, подошла к стене, на которую лился лунный свет от тонких занавесей, в редких местах уже продырявленных временем, и, воображая в руке шпагу, сделала выпад на незримого противника. Медленно, но верно, по частям, она вспоминала и воссоздавала все те движения, что когда-то являлись смыслом ее жизни. Не разучивая новые, она стремилась хотя бы не растерять старые навыки, закрепленные в фехтовании с Оливером.

«Если брошу практику, потеряю себя навсегда. Та веселая, мечтательная девушка, какой я была когда-то, погибнет, – убеждалась Чарлиз. – Чего бы это ни стоило, нельзя прекращать тренировки, ведь они для меня – жизнь. Они не могут отобрать у меня силы для служения Виктории, они мне их даруют. Службой моей и сердцем, как и прежде, будет неизменно заведовать Виктория, но над ночами и душой властна только я. Правда, единственное и самое главное, чего не достает – это шпага. Но я добуду ее у местного кузнеца, во что бы то ни стало», – и Чарли с решительным видом направилась обратно к кровати.

В первый раз за долгое время она уснула в одно мгновение, избавившись от мук затяжной бессонницы.