Глава 4

Из дневника Нины Измайловой:

Как я себя чувствую? Глупо.

Вы говорите, что я должна делать записи регулярно, иначе от этого не будет толку. Что нужно записывать все эмоции, которые возникают в течение дня, и фиксировать все мысли, касающиеся Эли. Вероятно, вы думаете, что чувств этих у меня прорва и вам придется читать многотомник, написанный пациенткой Н.

Что ж, уважаемый Семен Витальевич, вынуждена вас разочаровать. Моих эмоций и на чахлый рассказик не наберется. Все, что я чувствую, – это горе. От того, что больше не вижу сестру каждый день. Что не имею возможности позвонить и пожаловаться на главреда, который отчитал меня сегодня за не вовремя сданный материал, или на продавца фруктов, который подсунул гнилой персик.

А еще обиду. Обиду за то, что бросила меня. Бросила отца и двойняшек.

И злость. Что так легко сдалась. Просто ушла, даже не попыталась бороться.

И негодование. Что не поделилась своей бедой со мной. Ведь мы – сестры Измайловы, всегда вместе, друг за друга горой. Уж вдвоем-то мы бы нашли выход из любой ситуации, какой бы тупиковой она ни казалась на первый взгляд.

А еще страх. Страх, что никогда больше ее не увижу и никогда не узнаю, что с ней произошло.

И боль… Боль – это эмоция? В моем случае да. У меня болит все тело, словно внутренности перемолоты в фарш. Или заморожены. Или перемолоты, а потом заморожены. Боже, что я несу. Надо вырвать и сжечь этот лист, иначе меня упекут в психушку. Это в компетенции психотерапевтов? (Отметка себе – узнать.) Ладно, шучу. Не стану я ничего сжигать, тем более страницы пронумерованы. Как хитрó.

Кстати, как вам мой сон? Наверное, дедушка Фрейд плакал бы от счастья, окажись я его пациенткой. А если серьезно, что он может означать? Что имела в виду Эля, повторяя: «Она пришла, и мне пришлось уйти?» Кто «она»? Мама? За ней пришла наша покойная мама? Или… Она – это не человек? Болезнь? Беда? Любовь? Кара? Смерть? Шизофрения?

Чувствую, пора закругляться. Поток сознания – это, может, и чудесно в случае с Фолкнером, но в моем исполнении он превращается в поток бреда.

* * *

Нина обожала ездить на общественном транспорте по выходным, особенно если направлялся он от центра города к окраинам. Тишина, полупустой автобус, редкие пассажиры, везущие в коробках и корзинах саженцы на дачу. Лица светятся предвкушением выходных, полных солнца, грядок и шашлыков.

Нина окинула взглядом случайных попутчиков и почувствовала, как грудь распирает от любви к этим незнакомцам: к их простенькой дачной одежде, к их полным нехитрой провизией авоськам, к их мозолистым от тяпок рукам, едва успевшим зажить с прошлых выходных. Несколько человек перехватили ее взгляд и улыбнулись в ответ. В солнечное, пахнущее морской солью утро просто невозможно не излучать любовь ко всему окружающему миру.

Сидящий у ее ног пес жизнерадостно улыбался каждому пассажиру и подметал пушистым хвостом пол автобуса. Он наслаждался поездкой ничуть не меньше двуногих, несмотря на то что хозяйка не позволила ему сесть на сиденье рядом с собой.

– Какой милаха, – проговорила сидящая через проход пожилая женщина в соломенной шляпке.

Альф перевел на нее взгляд и расплылся в еще более широкой улыбке. Женщина опустила руку в карман и вынула завернутый в салфетку пряник.

– Можно? – спросила она его хозяйку.

– Можно, – улыбнулась Нина.

Пес с удовольствием проглотил угощение и благодарно лизнул морщинистую руку. Женщина засмущалась и замахала на Альфа рукой – ой, да брось, мелочи какие.

– Спасибо большое, – Нина поднялась и легонько подтолкнула Альфа в сторону выхода. – Наша остановка.

В подтверждение ее слов автобус замедлился и остановился напротив выложенной мелкой мозаикой остановки.

– Хороших вам выходных, – махнула на прощание дама в соломенной шляпке.

– И вам, – отозвалась Нина, одновременно с Альфом спрыгивая с подножки. – Соньке о прянике ни слова, – предупредила она, как только за ними закрылись двери.

Они постояли напротив пустой остановки, разглядывая выложенный мозаикой рисунок – лежащую на волнах русалку с традиционно рыбьим хвостом.

– Добро пожаловать на озеро Тихое, – улыбнулась ей Нина и двинулась по пустой дороге вдоль зарослей платанов, на ветках которых заливисто пели невидимые птицы. Справа сквозь шатер из листьев уверенно пробивались лучи света, слева бликовало на поверхности озера солнце.

Нина с Альфом шли вдоль безлюдной дороги, огороженной низким каменным забором. Через десять метров они повернули налево и устремились вниз по деревянной лестнице, что змеей петляла меж домов до самого озера, ртутью сверкавшего в низине среди зеленых холмов. Альф бежал рядом с хозяйкой и на ходу принюхивался к ассорти из запахов, атаковавших со всех сторон, – жарящееся на огне мясо, свежескошенная трава, недавно покрашенный забор, остывающий у окна грушевый пирог. Окрестности озера казались кусочком рая на земле.

Пятьдесят лет назад эту территорию признали заповедной, и строительство с тех пор запретили. Побережье осталось усыпано редкими постройками начала века и старше: двухэтажные деревянные дачи с яркими фасадами чередовались со старинными каменными усадьбами и особняками прошлых столетий. Облагороженные парки плавно переходили в цветущие фруктовые сады, гудящие от полчищ трудолюбивых пчел. Частный транспорт также был под запретом, поэтому перемещались здесь преимущественно пешком, хотя велосипеды, самокаты и ролики не возбранялись. Освободившаяся от тарахтения машин земля мигом приманила обратно дикую живность с окрестных лесов и холмов. Часто, прогуливаясь по местным улочкам, можно было заметить перебегающего дорогу зайца или енота, а лисы так вообще вели себя вальяжно – гоняли местных собак, пили воду из ведер у колодцев, а одной даже хватило наглости улечься в натянутый между деревьями гамак – ее с трудом удалось согнать даже участковому.

Нина с подружками обожали это место и частенько приезжали сюда на прогулку. Правда, манил их не симбиоз людей и дикой живности, а само озеро, вокруг которого слагались самые жуткие из городских легенд. Факты о нем перемежались с вымыслом, и по прошествии десятилетий никто уже и не разберет, какая часть этих легенд правда, а какая выдумка.

Фактом однозначно являлось то, что озеро здесь было не всегда. Двести лет назад на этом месте находилась деревушка – небольшая, но со своей рыночной площадью и церковью. Но однажды городское руководство приняло решение деревню утопить. Дамба, защищавшая от водной стихии, якобы дала течь, и затопление деревни оставалось вопросом времени, поэтому выбор оказался невелик – продолжать молиться, что дряхлеющая с каждым днем дамба выстоит и не прорвется внезапно, отправив на тот свет несколько сотен людей, или эвакуировать жителей загодя, открыть дамбу и позволить неизбежному случиться с наименьшими потерями. Выбор предсказуемо пал на второе. Так родилось озеро, впоследствии нареченное Тихим.

Старожилы и архивы утверждают, что ни один человек не погиб, но легенды с ними не согласны. Местную церквушку, вставшую на пути у стихии, якобы отказался покидать местный же батюшка. Он заперся внутри и храбро встретил смерть, словно капитан, ушедший на дно со своим кораблем. Церковь эта, к слову, затонула не целиком – посреди озера и теперь возвышалась колокольня со сверкающим на солнце колоколом, который периодически принимался громко звонить, навевая ужас на обитателей рукотворного рая и вынуждая их баррикадироваться в своих усадьбах. Дело в том, что по сложившемуся столетиями обычаю было положено оставаться в стенах дома, если накануне звонил колокол затопленной церкви. Звон этот считали предвестником величайшей беды – выхода на сушу русалок озера Тихое. Предупреждал ли покойный батюшка этим звоном о грозящей людям опасности или, наоборот, эту опасность призывал, вынуждая ранее спящих русалок отправиться на охоту, – неизвестно. Но факт остается фактом – если некто решался покинуть дом ночью после колокольной тревоги, на следующий день он пополнял списки пропавших без вести. Принято считать, что несчастных этих утаскивали под воду русалки. Единственный способ спастись от столь незавидной участи – слушаться звона колокола и не выходить из дома после заката.

Но были вещи еще более странные: ни одного из тех, кого якобы утащили русалки, не удалось найти. Не было выброшено на берег ни единого тела, командой спасателей-аквалангистов не был найден ни один утопленник, хотя озеро – небольшое, по сути, – прочесывали вдоль и поперек. Люди пропадали в нем, словно в черной дыре. Почитатели легенды о русалках утверждают, что утопленников отыскать несложно – все они заперты в церкви, коленопреклоненные и сложившие руки в молитвенном жесте. Скептики хоть и смеются над этой теорией, но весьма неуверенно – двери церкви действительно крепко заперты изнутри, никому так и не удалось их открыть, хотя многие пытались.

Словом, вокруг озера ходило много слухов и легенд, разделивших жителей городка на два лагеря – тех, кто свято верил и послушно исполнял все ритуалы, и скептиков, которые тоже исполняли все ритуалы, но чувствовали себя при этом глупо. Вторая группа – в основном молодежь, которая впитала суеверия с молоком матери и исполняла все правила по привычке, не задумываясь. Им с младенчества внушали, что нужно посмотреть сначала налево, а затем направо, когда переходишь дорогу, нужно проверить выключен ли утюг, когда выходишь из дома, и нужно запереться в четырех стенах на ночь, если накануне бил в колокол покойный батюшка.

Именно эта легенда легла в основу серии картин художника Савелия Рямизева, который прославил русалок озера Тихое на весь мир, придав им не самый приятный глазу вид. С его легкой руки все привыкли воображать их безглазыми полузмеями-полулюдьми, способными перемещаться по суше, опираясь на локти или на ладони. Даже на картинах они производили жуткое впечатление, а уж столкнуться с этими созданиями в жизни не пожелаешь даже врагу. Но страшное и загадочное всегда манит людей, поэтому мрачные полотна Савелия Рямизева славу сыскали немалую. Но самая главная его работа, воспевающая всю красоту и мерзость этих существ, была скрыта от большой аудитории, потому что находилась в фамильной усадьбе Рямизевых и представляла собой фреску во всю стену. Во времена, когда страну лихорадило от революций и войн, фреску едва не уничтожили. Но обо всем по порядку.

Построенная на побережье Тихого озера в девятнадцатом веке усадьба Рямизевых – в народе больше известная как Графская – являлась образцом величия и стиля: облицованная белым камнем, с террасой по периметру и колоннами, которые держали балконы второго этажа. К усадьбе прилегал огромный парк, знаменитый десятками статуй, разбросанных по всей территории. Графский парк, как и полагается подобному месту, мигом окутал себя легендами – жители города предсказуемо не смогли не отреагировать на кучку каменных истуканов, завезенных «откуда-то из Европ».

– Нечисто с ними что-то, – шептались слуги, боязливо выглядывая из французских окон усадьбы.

– Я, кажись, вчера вон того, с виноградом, вообще в другом месте видала.

– Точно, он рядом с беседкой стоял, зуб даю. А сегодня с утра глядь – он поближе к дому переместился, вон рядом с фонарем застыл, нехристь.

Так и пошли слухи о статуях Графского парка, которые якобы меняли позы и перемещались с одного места на другое. Легенда эта, правда, не сыскала популярности среди горожан, так как Графская усадьба не славилась загадочными смертями, да и пропавших без вести на ее территории тоже не числилось. Подобный случай зафиксировали лишь один, да и то более ста лет назад. Тогда исчез старший сын графа Рямизева – брат знаменитого художника, на тот момент ходившего под стол пешком. Пропал Юрий Рямизев не у воды, а из собственных покоев – вошедшие с утра в опочивальню графского отпрыска слуги обнаружили смятую постель пустой. Больше Юрия никто не видел. И, сказать по правде, особо никто не искал, так как репутацию он имел не очень-то благопристойную – славился страстью к выпивке, легкодоступным женщинам и азартным играм. Последнее, к слову, не раз вынуждало его бросаться в бега от злых кредиторов и скрываться неделями, а то и месяцами, пока добрый батенька не соизволит оплатить долги непутевого потомка. Поэтому, когда непутевый потомок в очередной раз скрылся в неизвестном направлении, семейство не только не расстроилось, но и выдохнуло с облегчением. Батенька-граф, который до того хоть и скрепя сердце, но все же оплачивал долги старшенького сына, в этот раз встал в позу и сказал свое категоричное и громогласное: «Хватит!» Благо у него подрастал еще один отпрыск, куда более спокойный и послушный, в будущем оправдавший родительские чаяния и прославивший их род.

После смерти графа усадьба по наследству перешла к Рямизеву-младшему. Он прожил в ней до старости и именно в ее стенах написал самые живописные полотна, которые и по сей день занимают почетные места в крупнейших картинных галереях мира. Но встретить мирную смерть в родовом гнезде, как он всегда того хотел, Рямизеву не удалось: охвативший страну красный террор и революция погнали его в Европу, а именно в швейцарские Альпы, где он приобрел шале, в котором пытался и дальше заниматься творчеством. Увы, безуспешно. Видимо, стены Графской усадьбы и озеро Тихое, окрестности которого сотрясал замогильный колокольный звон, играли для Рямизева роль музы. Художник умер в одиночестве, в окружении десятка незаконченных полотен, блеклого подобия его предыдущих шедевров.

А усадьба тем временем перешла в руки правящей партии, которая сделала из нее военный госпиталь. Хотя он просуществовал в этих стенах совсем недолго, ущерб зданию нанесли весомый: предметы искусства разграбили, статуи в парке либо уничтожили, либо покалечили, а знаменитую русалочью фреску, которую мечтал увидеть каждый горожанин, закрасили грязно-серой краской. После закрытия госпиталя строение несколько десятилетий простояло заброшенное, отчего домыслы неравнодушных горожан только множились – что же произошло в стенах госпиталя такого, что его закрыли в самый разгар войны, когда раненых привозили сюда вагонами? Но внешне усадьба казалось притихшей и скучной, и вскоре даже самые любопытные потеряли к ней всякий интерес – она, очевидно, не представляла угрозы.

Вторая волна интереса к Графской усадьбе накрыла город десять лет назад, когда ее двери гостеприимно распахнулись для пионеров и октябрят. К пионерскому лагерю «Озерный» местные задолго до открытия отнеслись весьма скептически: кто позволит своему ребенку провести лето в месте с такой репутацией? Но желающих внезапно оказалось немало, хотя в основном то были родители из других городов. Они с радостью отправили своих чад в старинную усадьбу на берегу живописного озера. Лагерь, как и госпиталь, просуществовал совсем недолго и закрылся после первого же летнего сезона. Почему – тайна, покрытая мраком. Конспирологи, разумеется, принялись наперебой делиться теориями о пропавших пионерах и вожатых, которые сбегали, не выдержав и недели. Закрытие лагеря вызвало поток новых бредовых гипотез, но ни одна из них не имела под собой фундамента из фактов.