Сразу после 6 октября 2008 г., когда Исландия фактически вылетела в трубу, я беседовал с представителем Международного валютного фонда, который летал в Рейкьявик, чтобы установить, разумно ли предоставлять кредит обанкротившейся до такой степени стране. До этого он никогда не был в Исландии, ничего не знал о ней и сказал, что ему нужна карта, чтобы понять, где это. Всю свою жизнь он имел дело исключительно с бедными странами, как правило, африканскими, где постоянно возникали те или иные финансовые неурядицы. С Исландией же дело обстояло совершенно иначе – это была страна с чрезвычайно обеспеченными (№ 1 согласно Индексу развития человеческого потенциала ООН в 2008 г.), хорошо образованными, исторически рациональными жителями, которые организованно совершили одно из величайших безумств в истории финансов. «Вы должны понять, – сказал он мне, – что Исландия больше не страна. Это хедж-фонд».
Вся страна, у которой не было не то что непосредственного опыта, но даже отдаленного намека на участие в крупных финансовых операциях, посмотрела на пример Уолл-стрит и сказала: «Мы можем это сделать». На короткий момент показалось, что они действительно могут. В 2003 г. три крупнейших исландских банка владели активами всего лишь на несколько миллиардов долларов, что составляло около 100 % ВВП страны. За последующие три с половиной года банковские активы превысили $140 млрд и стали настолько выше ВВП Исландии, что уже не имело смысла высчитывать процент. Как сообщил мне один экономист, это было «самым стремительным ростом банковской системы за всю историю человечества».
В то же время, отчасти из-за того, что банки также предоставляли исландцам кредиты на покупку акций и недвижимости, стоимость исландских акций и недвижимости резко поднялась. Если за 2003–2007 гг. стоимость фондового рынка США удвоилась, то стоимость исландского фондового рынка выросла в девять раз. Цены на недвижимость в Рейкьявике утроились. В 2006 г. средняя исландская семья стала в три раза богаче по сравнению с 2003 г., причем практически все новоприобретенное богатство было так или иначе связано с новой отраслью – инвестиционным банковским бизнесом. «Все принялись изучать модель опционного ценообразования Блэка – Шоулза», – говорит Рагнар Арнасон, профессор экономики рыболовства из Университета Исландии, который видел, как студенты бросали экономику рыболовства и уходили с головой в экономическую теорию денег. «Машиностроительные и математические отделения предлагали курсы по финансовому инжинирингу. У нас сотни и сотни людей изучали финансы». И это происходило в стране размером с Кентукки, в которой жителей меньше, чем в Пеории с пригородами (штат Иллинойс). Но в Пеории нет ни финансовых институтов мирового значения, ни университета, обучающего сотни будущих финансистов, ни собственной валюты. Тем не менее мир воспринимал Исландию со всей серьезностью. (Заголовок в новостях агентства Bloomberg в марте 2006 г.: ИСЛАНДСКИЙ МАГНАТ-МИЛЛИАРДЕР «ТОР» ОТВАЖИВАЕТСЯ СОЗДАТЬ В США СОБСТВЕННЫЙ ХЕДЖ-ФОНД.)
Как оказалось, у глобальных финансовых амбиций есть и оборотная сторона. Когда рухнули три только что созданных глобальных банка, 300 000 исландских граждан обнаружили, что они, оказывается, несут ответственность за банковские убытки в размере $100 млрд, а это означает $330000 на каждого мужчину, женщину и ребенка в Исландии. К тому же они потеряли десятки миллиардов долларов на собственной неумелой спекуляции иностранной валютой и еще больше из-за обвала исландского фондового рынка на 85 %. Точно оценить в долларах исландскую финансовую дыру оказалось практически невозможно ввиду ее зависимости от обычно устойчивой исландской кроны, которая также обесценилась и перестала обмениваться на иностранную валюту. Но дыра была огромной.
Исландия мгновенно стала единственной страной на Земле, про которую американцы могли сказать: «Ну по крайней мере мы до этого не дошли». В итоге исландцы влезли в долги, составившие 850 % ВВП. (У погрязших в долгах Соединенных Штатов этот показатель достиг лишь 350 %.) При всей абсурдной огромности и важности банков с Уолл-стрит для экономики США они никогда не разрастались до такой степени, что население не смогло бы им помочь в случае крайней необходимости. Каждый из трех исландских банков понес настолько крупные убытки, что нация с ними не справилась; в совокупности они оказались непомерными до такой степени, что в течение нескольких недель после наступления краха треть населения сообщила исследователям общественного мнения, что подумывает об эмиграции.
Всего за три-четыре года этому стабильному коллективистскому обществу привили совершенно иной образ жизни, причем привой значительно перерос подвой. «Они действовали, как малые дети, – сказал представитель МВФ. – Одетые в черное, они появились в этом эгалитарном обществе и начали делать бизнес».
В 500 милях к северо-западу от Шотландии самолет авиакомпании Icelandair приземляется и выруливает к терминалу, на котором по-прежнему красуется логотип Landsbanki. Наряду с Kaupthing и Glitnir Landsbanki входит в тройку обанкротившихся исландских банков. Я пытаюсь придумать подходящую метафору для разрастающегося всемирного отстойника вымерших финансовых корпоративных спонсоров – вода, оставшаяся в садовом шланге после отключения? – но не успеваю: сидящий сзади пассажир снимает с верхней полки сумку и больно задевает меня. Скоро я узнаю, что исландские особи мужского пола, подобно лосям, баранам и другим рогатым млекопитающим, считают такие штучки необходимым элементом борьбы за существование. Я также узнаю, что этот самый исландец является руководящим работником Исландской фондовой биржи. В тот момент, однако, я знал только то, что один человек средних лет в дорогом костюме способен сильно толкнуть другого и при этом ни извиниться, ни объясниться. До самого паспортного контроля меня не отпускало возмущение этим явно беспричинным актом враждебности.
Можно многое рассказать о стране по тому, насколько лучше они относятся к своим гражданам по сравнению с иностранцами в пункте въезда в страну. Да будет вам известно, что исландцы не делают вообще никаких различий. Над будкой паспортного контроля они повесили замечательную надпись «ВСЕ ГРАЖДАНЕ» и под этим имеют в виду вовсе не «Все исландские граждане», а именно «Все граждане отовсюду». Мы, обретающиеся в разных уголках земного шара, выстроились в одну очередь к парню за стеклом. Вы не успеете сказать «страна противоречий», как он сделает вид, что изучает ваш паспорт и махнет рукой, чтобы проходили.
Далее мы видим темный ландшафт: присыпанную снегом черную вулканическую породу, которая, будь она лунной или нет, до такой степени напоминает нам лунную поверхность, что ученые из NASA использовали ее для акклиматизации астронавтов перед первым полетом на Луну. Спустя час мы прибываем в гостиницу 101 Hotel, которой владеет супруга одного из самых известных обанкротившихся банкиров Исландии. Она называется загадочно (101 – это почтовый код самого богатого района города), но сразу же узнается: понтовый манхэттенский отель. Персонал в черном, непонятная живопись на стенах, непрочитанные книги о моде на неиспользуемых кофейных столиках – все для того, чтобы усилить социальную фобию неотесанного деревенщины, не хватает разве что газеты New York Observer. В местах такого рода останавливаются банкиры, думающие, что именно здесь останавливаются художники. В январе 2008 г. банк Bear Stearns провел здесь совещание управляющих британских и американских хедж-фондов с целью выяснить, сколько денег можно заработать на кризисе в Исландии. (Много.) Отель, некогда забитый до отказа, сейчас пустует: заняты лишь шесть из 38 номеров. Ресторан тоже пуст, равно как и столики и укромные уголки, где в былые времена сидели посетители, на которых с благоговением взирали те, кто не мог себе этого позволить. Обанкротившаяся гостиница Holiday Inn являет собой печальное зрелище, а Ian Schrager – и вовсе трагичное.
Поскольку финансисты, некогда платившие большие деньги за пребывание здесь, исчезли навсегда, мне за полцены дали большой номер на верхнем этаже с видом на Старый город. Я сворачиваюсь калачиком в белых шелковистых простынях и протягиваю руку за книгой об исландской экономике, написанной в 1995 г., до банкомании, когда страна мало что продавала внешнему миру, кроме свежей рыбы, и читаю это замечательное предложение: «Исландцы относятся с заметным подозрением к рыночной системе как краеугольному камню экономической деятельности, а особенно к ее влиянию на распределение».
И тут я слышу странные звуки.
Во-первых, стук спинки кровати о стену в сопровождении стонов и визгов. Вернулась на ночь пара в соседнем номере. Их крики становятся все громче, но, странное дело, как бы громко они ни вопили и как бы ясно я их ни слышал, слова среди этих стонов остаются совершенно непонятными. Поняв, что мне трудно сосредоточиться на «Исландской рыбной промышленности», я пытаюсь имитировать услышанные сквозь стену звуки – но языку приходится поворачиваться как никогда в жизни. Звуки по другую сторону стены странно напоминают речь хоббита из рода Стурсов из «Властелина колец». Голлум… Голлум!.. Мордор… Мордор! Потом я понял: это же исландский язык.
Дальше я слышу громкое шипенье на другом конце номера. Встаю с кровати, чтобы проверить, что случилось. Это отопительная система клокочет подобно надолго оставленному на плите чайнику, пытаясь совладать с собой. В Исландии отопление не такое, к которому мы привыкли, – это тепло, поступающее непосредственно из земли. Здесь вода всегда обжигающе горяча. Каждый год рабочие, выполняющие уличные ремонтные работы, перекрывают холодную воду, которая регулирует температуру воды в системе, и какой-нибудь несчастный исландец чуть ли не сваривается заживо в своем душе. Жар земли, поступающий в мой номер, настолько силен, что нужен какой-нибудь мощный скрежещущий, хрипящий двигатель, чтобы помочь мне не свариться.
Под конец с улицы доносится взрыв.
Бах!
Потом другой.
Бах!
Поскольку дело происходит в середине декабря, солнце встает (лениво) в 10.50, а заходит (шустро) в 15.44. Это явно лучше, чем если бы его вообще не было, – плохо только то, что оно создает видимость нормальной жизни. А это место, каким бы ни было в других отношениях, ненормально. Впечатление подтверждает 26-летний исландец, которого я назову Магнусом Олафссоном. Еще несколько недель назад он был валютным трейдером в одном из банков и зарабатывал почти миллион долларов в год. Высокий привлекательный блондин, Олафссон являет собой типичный образ исландца, подсказанный нашим воображением, в то время как на самом деле большинство исландцев имеют волосы мышиного цвета и мешковатые фигуры. «У моей матери такие запасы еды, что она может открыть продовольственный магазин», – говорит он и добавляет, что с наступлением краха в Рейкьявике чувствуется напряжение и тревога.
Двумя месяцами раньше, в начале октября, когда рынок исландских крон умер, он сбежал из своего трейдингового отдела и стал простым банковским кассиром. На новом месте он изъял всю иностранную наличность, которая попала ему в руки, и набил ею мешок. «В тот день по всей деловой части города ходили люди с пакетами, – говорит он. – Хотя обычно в деловом районе никто никогда не ходит с пакетами». После работы он пришел домой со своим мешком денег и спрятал иены, доллары, евро и фунты стерлингов – общей суммой примерно на 30 штук баксов – в настольной игре.
До октября известные банкиры были героями, теперь же они либо уехали за границу, либо залегли на дно. До октября Магнус считал Исландию преимущественно безопасной страной; теперь же ему мерещатся полчища иностранных бандитов, устремившихся в Исландию с целью очистить его кубышку в виде настольной игры. По этой причине он и просит меня не указывать его настоящего имени. «Представьте себе, что Нью-Йорк узнает об этом и пришлет сюда целые самолеты грабителей, – теоретизирует он. – Здесь почти все хранят сбережения дома». Раз уж он все равно пребывает в тревоге, я рассказываю ему о тревожных взрывах неподалеку от моей гостиницы. «Да, – с улыбкой говорит он, – в последнее время у нас тут немало автомобилей сгорело». Затем объясняет.
В последние годы многие исландцы увлеклись одной опасной спекуляцией. Поскольку местные процентные ставки составляли 15,5 % и курс кроны повышался, они придумали хитрую вещь: желая сделать приобретение, которое им было не по карману, они занимали деньги не в кронах, а в иенах и швейцарских франках. Они брали кредит в иенах под 3 % годовых и срывали крупный куш на торговле валютой, поскольку крона продолжала расти. «Парни, которые занимались рыболовством, довольно скоро смекнули, что дело пахнет деньгами, и расширили торговлю до небывалых масштабов, – говорит Магнус. – Но они сделали на этом такую кучу денег, что в итоге финансовый бизнес стал для них важнее рыболовного». Рыболовы сделали на этом такую кучу денег, что их пример стал заразительным.
Должно быть, им казалось, что для такого дела много ума не надо: знай себе покупай эти растущие в цене дома и автомобили на удачно заимствованные деньги. Однако после обвала кроны в октябре иены и швейцарские франки, которые им предстояло возвратить, во много раз подорожали. Сейчас многие исландцы, в особенности молодые, сидят по уши в долгах: так, за дома стоимостью $500 000 им предстоит выплатить ипотеку на сумму $1,5 млн, за Range Rover стоимостью $35000 – кредит в размере $100 000. Что касается автомобилей, то здесь проблему можно решить двумя способами. Первый: погрузить на судно, отправить в Европу и попытаться продать за валюту, которая все еще в цене. Второй: поджечь и получить страховку – бах!
Хотя Рейкьявик расположен на горном массиве вулканического происхождения, в городе чувствуется некий налет «осадочности»: поверх нескольких толстых слоев архитектуры, которую следовало бы отнести к нордическому прагматическому стилю, лежит тонкий слой, который, по всей видимости, когда-нибудь назовут тупым капиталистическим. Небольшие, по размеру подходящие для хоббитов, здания исландского правительства очаровательны и прекрасно вписываются в городскую среду. А вот предназначенные для нуворишей-финансистов недостроенные стеклянные башни на берегу океана, которые к тому же закрывают для всех вид на белые отвесные скалы в бухте, явно нарушают гармонию.
Самый лучший способ познакомиться с городом – побродить по нему пешком, но куда бы я ни пошел, везде в меня врезаются исландцы мужеского полу, причем без всякого намека на извинения. Чисто из спортивного интереса я начинаю безрассудно фланировать по главной торговой улице, пытаясь проверить, не найдется ли хоть один исландец, который захочет обойти меня, дабы избежать столкновения. Напрасно. Проблема особенно обостряется во время массовых ночных попоек – в четверг, пятницу и субботу. Создается впечатление, что полстраны считает своим профессиональным долгом надраться до беспамятства и шляться по улицам до, условно говоря, восхода солнца. Бары открыты до пяти утра, и неистовая энергия, с которой народ тусуется в них, сродни самой настоящей работе. Уже через несколько минут после входа в ночной клуб Boston я огребаю по полной. Сначала получаю удар от бородатого тролля, который, как мне сказали, возглавлял исландский хедж-фонд. Не успеваю прийти в себя, как на меня налетает пьяный ответственный сотрудник Центрального банка. То ли потому, что он пьян, то ли потому, что мы познакомились несколько часов назад, он останавливает меня и говорит: «Ми хотим сказать им, что наша проблэма нэ в платожеспособности, а в ликфидности, но они нэ согласны», после чего ковыляет дальше. Именно так говорили Lehman Brothers и Citigroup: если бы вы дали нам денег, чтобы мы могли продержаться, мы бы справились с этим маленьким сбоем.
Нация, настолько крошечная и однородная, что все друг друга довольно хорошо знают, настолько отличается от привычного значения слова «нация», что буквально требует новое определение. Действительно, исландцы не столько нация, сколько одна большая семья. Например, подразумевается, что большинство исландцев исповедуют лютеранство. Если они не хотят принадлежать к лютеранской церкви, то должны подать заявление властям и выйти из нее. В то же время, заполнив соответствующий бланк, они могут начать исповедовать свою собственную религию и получить субсидию. Другой пример: в телефонной книге Рейкьявика абоненты указаны по именам, поскольку в Исландии всего около девяти фамилий, и они образуются присоединением «son» [сын] или «dóttir» [дочь] к имени отца. Трудно понять, как такая система упрощает дело, поскольку и имен-то в Исландии, кажется, тоже около девяти. Однако, если вы захотите продемонстрировать свое незнание Исландии, стоит лишь обратиться к мужчине по имени Сиггор Сигфуссон «г-н Сигфуссон» или к даме по имени Кристин Петурсдоттир «г-жа Петурсдоттир». Во всяком случае в любой беседе все понимают, о ком идет речь, поэтому вы никогда не услышите: «Какого Сиггора вы имеете в виду?»
О проекте
О подписке