Глава 4

Около четырех Босх припарковал свою машину возле Голливудского полицейского участка, что находится на Уилкокс-авеню. Свое вступительное заявление вместо отведенного ему часа Белк уложил в десять минут, и судья Кейес закончил заседание раньше намеченного. Он заявил, что свидетельские показания нужно заслушивать отдельно от вступительных заявлений, иначе присяжные могут перепутать свидетельские показания и слова адвокатов.

Краткость выступления Белка несколько смутила Босха, но адвокат заверил его, что беспокоиться не о чем. Войдя через заднюю дверь, находящуюся возле тюремных камер, Босх прошел по коридору в помещение детективного бюро. К четырем оно обычно пустело. Так было и сегодня, за исключением того, что за одной из пишущих машинок сидел Эдгар и заполнял какой-то отчет, в котором Босх признал 51-ю форму – «Хронологический отчет о проведении расследования». Оторвавшись от своего занятия, он поднял взгляд на Гарри.

– И где же это ты, Гарри? – спросил Эдгар.

– Да прямо здесь.

– Я вижу, вы сегодня рано закончили. Дай-ка я угадаю – судья вынес присяжным свое напутствие, послав Мани Чандлер в глубокий нокдаун.

– Хотелось бы!

– Ну да, я понимаю.

– Что ты здесь делаешь так поздно?

– И вовсе не поздно, – возразил Эдгар, – результатов идентификации пока нет.

Присев за свой стол, Босх ослабил галстук. В кабинете Паундза темно, так что можно спокойно закурить. Из головы по-прежнему не выходил суд и поведение на нем Мани Чандлер. Многие из ее аргументов явно дошли до присяжных. Воздействуя прежде всего на их эмоции, она, по сути дела, назвала Босха убийцей. В ответ Белк изложил целый трактат, в котором обосновывал право полицейского на применение смертоносного оружия. Хотя реальной опасности и не было, говорил Белк, то есть под подушкой не оказалось никакого пистолета, собственные действия Чёрча создали опасную обстановку, заставившую Босха действовать соответствующим образом.

В конце своей речи Белк, в противовес чандлеровскому Ницше, процитировал «Искусство войны» Сунь-цзы. Как сказал Белк, Босх, распахнув дверь в жилище Чёрча, вступил на «землю смерти». В этот момент он должен был сражаться или умереть, стрелять или быть застреленным. Оценивать его действия задним числом было бы несправедливо.

Сейчас, сидя напротив Эдгара, Босх понимал, что это не сработало. Выступление Белка было скучным, тогда как речь Чандлер была интересной и убедительной. С самого начала они проигрывали в счете. Эдгар вдруг замолчал, и Босх внезапно понял, что пропустил его слова мимо ушей.

– Так что насчет отпечатков? – спросил он.

– Ты меня слушаешь? Я только что сказал, что час назад Донован получил отпечатки. Говорит, что они выглядят неплохо. Сегодня вечером он будет с ними работать и, возможно, к полудню получит какие-то результаты. В любом случае о них не забудут – Паундз распорядился, чтобы это дело считалось первоочередным.

– Ну хорошо, дай мне знать, когда что-нибудь выяснится. Думаю, эту неделю я буду то там, то здесь.

– Не беспокойся, Гарри, о результатах я дам тебе знать. Главное, не нервничай. Слушай, а ты в самом деле взял того, кого надо? У тебя нет никаких сомнений?

– До сегодняшнего дня не было.

– Тогда не волнуйся. Кто прав, тот и силен. Мани Чандлер может затрахать и судью, и всех присяжных, но это ничего не изменит.

– Кто силен, тот и прав.

– Что?

– Да нет, ничего.

Любопытно, размышлял Босх над словами Эдгара, как часто копы сводят угрозу со стороны какой-либо женщины, пусть даже специалиста в своем деле, к одному лишь сексуальному вызову? Наверно, большинство копов рассуждает так же, как Эдгар, полагая, будто именно сексуальность дает Чандлер какое-то преимущество. Они просто не способны признать, что она чертовски хорошо справляется со своей работой, тогда как защищающий Босха жирный городской прокурор со своим делом справляется плохо.

Поднявшись с места, Босх направился к канцелярскому шкафу. Открыв один из ящиков, он достал оттуда две голубые папки, которые назывались книгами по убийствам. Они были тяжелые и толстые – сантиметров по восемь толщиной. На корешке одной было написано «БИО», на другой – «ДОК». Это были папки из дела Кукольника.

– Утром кто дает показания? – спросил со своего места Эдгар.

– Точно не знаю – судья не требовал от нее оглашать весь список. Повестками вызвали меня, Ллойда и Ирвинга, а также Амадо, координатора от патологоанатомов, и даже Бреммера. Все они должны явиться в суд, и тогда она скажет, кому давать показания завтра, а кому потом.

– «Таймс» не хочет, чтобы Бреммер давал показания. Они всегда против таких вещей.

– Ну да, но он вызван не как репортер «Таймс». Он же написал книгу об этом деле, и она вызвала его как автора. Судья Кейес уже постановил, что неприкосновенность репортера на него не распространяется. Юристы «Таймс», может, и придут поспорить, но судья уже вынес постановление. Бреммер должен дать показания.

– Как мне кажется, она уже переспала с этим типом. Впрочем, это не важно. Бреммер не сможет тебе навредить. В своей книге он выставил тебя настоящим героем, который всех спас.

– Еще бы!

– Погоди-ка, Гарри! Иди сюда – я хочу тебе кое-что показать.

Подойдя к шкафу, он осторожно снял сверху картонную коробку и поставил ее на стол. По размерам она напоминала картонку для шляп.

– С ней надо поосторожнее. Донован говорит, что эта штука в любой момент может развалиться.

Он снял крышку, и под ней обнаружилась гипсовая маска с изображением женского лица. Лицо было слегка повернуто, так что его правая сторона полностью отпечаталась на гипсовой поверхности, а нижняя часть левой стороны и линия подбородка совершенно отсутствовали. Глаза были закрыты, неправильной формы рот немного приоткрыт, линия волос почти незаметна. Возле правого глаза виднелась значительная припухлость. Все это напоминало классический фриз, который Босх когда-то видел на кладбище или где-то в музее, но красивой эту посмертную маску назвать было нельзя.

– Похоже, этот тип врезал ей в глаз. Смотри, как распухло!

Босх молча кивнул. Смотреть на лицо в коробке было особенно неприятно, даже тяжелее, чем на обычное мертвое тело. Почему – он не знал. Закрыв коробку, Эдгар все так же осторожно поставил ее на шкаф.

– И что же ты собираешься с этим делать?

– Точно не знаю. Если отпечатки ничего не дадут, это будет единственный способ идентификации. В Нортридже есть один антрополог, который работает по контракту с коронером, – восстанавливает внешность. Обычно он работает со скелетом – вернее, с черепом. Я отвезу это ему, – может, он сможет закончить лицо, напялить на него светлый парик или еще что-нибудь в этом роде. Он также может раскрасить гипс, придать ему телесный цвет. Возможно, это ничего не даст, но попробовать стоит.

Когда Эдгар вернулся к пишущей машинке, Босх вновь занялся книгами по убийствам. Он было раскрыл папку с надписью «БИО», но вдруг оторвался от нее и стал наблюдать за Эдгаром. Он сам не знал, нравится ему или нет та напористость, с которой тот вел расследование. Когда-то они были напарниками, и Босх, по сути дела, потратил целый год на то, чтобы обучить Эдгара расследованию убийств. Тем не менее он сомневался, что тот как следует усвоил его науку. Эдгар то и дело исчезал, чтобы взглянуть на недвижимость, или устраивал себе двухчасовой обед. Кажется, он не понимал, что расследование убийств – не просто работа, а призвание. Для тех, кто совершает убийство, это своего рода искусство; точно так же это искусство для тех, кто его расследует. Такую работу не выбирают – она сама выбирает тебя.

Учитывая все это, Босху было трудно допустить, что Эдгар проявляет такое рвение исключительно из благородных побуждений.

– Что ты там рассматриваешь? – спросил Эдгар, не отрывая взгляда от пишущей машинки и не переставая печатать.

– Ничего. Просто немного задумался об этом деле.

– Не беспокойся, Гарри! Все будет в порядке.

Загасив сигарету в пластмассовой чашке с остатками кофе, Босх зажег новую.

– Если Паундз распорядился считать это дело первоочередным – он что, будет платить сверхурочные?

– Именно так, – с улыбкой сказал Эдгар. – Ты видишь перед собой человека, чья голова полностью забита сверхурочной работой.

«Что ж, по крайней мере, он этого не скрывает», – подумал Босх. Довольный тем, что его прежние представления об Эдгаре еще раз подтвердились, он вновь вернулся к книге по убийствам. Толстая пачка отчетов разделялась одиннадцатью закладками, на каждой из которых было написано имя одной из жертв Кукольника. Босх начал листать страницы дела, рассматривая фотографии с каждого места преступления и изучая биографические данные каждой жертвы.

Все убитые женщины занимались примерно одним и тем же: это были уличные проститутки, подвизающиеся в качестве «эскорта» высококлассные штучки, стриптизерши, подрабатывающие на стороне порноактрисы. Несомненно, Кукольник неплохо ориентировался на городском дне. Своих жертв он находил с той же легкостью, с какой те соглашались уйти с ним в темноту. Здесь есть какая-то закономерность, вспомнил Босх слова приставленного к группе психолога.

Тем не менее группа, занимавшаяся делом Кукольника, так и не нашла у жертв никакого внешнего сходства. Здесь были блондинки и брюнетки, женщины плотного телосложения и тощие наркоманки; шесть белых, две латиноамериканки, две азиатки и одна черная. В общем, никакой системы. В этом отношении Кукольник был неразборчив; единственное, что объединяло этих женщин, – то, что каждая из них оказалась в отчаянном положении, когда выбора нет и остается только пойти с незнакомцем. Психолог еще сказал, что все эти женщины похожи на раненую рыбу, подающую неслышный для человека сигнал, который в конце концов привлекает внимание акул.

– Она была белой? – спросил он у Эдгара.

Эдгар прекратил печатать.

– Ну да, коронер так и сказал.

– Значит, вскрытие уже произвели? И кто же его делал?

– Да нет, вскрытие будут делать завтра или послезавтра, но Коразон взглянула на тело, когда мы его привезли. Она и предположила, что трупачка была белой. А что?

– Да нет, ничего. Блондинкой?

– Угу, по крайней мере, в момент смерти. Крашеная блондинка. Если ты хочешь спросить, Гарри, искал ли я среди пропавших четыре года назад белую крашеную блондинку, то иди ты сам знаешь куда. Хоть мне и заплатят сверхурочные, но под это описание подпадает сотни три или четыре, не меньше. И я вовсе не собираюсь этим заниматься, если завтра мне по отпечаткам могут точно сообщить ее имя. К чему терять время?

– Я понимаю. Я просто хочу…

– Ты просто хочешь получить кое-какие ответы – как и все мы. Но иногда, мой друг, на это нужно какое-то время.

Эдгар снова начал печатать, и Гарри вновь обратился к своей папке. Из головы, однако, не выходило лицо в коробке. Ни имени, ни занятия – об этой женщине ничего не было известно. Тем не менее что-то ему подсказывало, что она каким-то образом укладывается в схему Кукольника. Была в этом лице какая-то суровость, говорившая о том, что жертве некуда было деваться.

– После моего ухода в бетоне еще что-нибудь нашли?

Прекратив печатать, Эдгар громко вздохнул и покачал головой:

– А что ты имеешь в виду – что-нибудь вроде той пачки из-под сигарет?

– Возле остальных Кукольник оставлял их сумочки. Он вырезал из них полоски, чтобы задушить свою жертву, но, когда он ее выбрасывал, мы всегда находили неподалеку сумочки и одежду. Единственное, что пропадало, – это косметика. Косметику он всегда уносил с собой.

– На этот раз больше ничего не нашли – по крайней мере, в бетоне. Может, эти вещи были спрятаны на складе и потом сгорели, или их украли. О чем ты думаешь, о подражателе?

– Еще бы!

– Угу, я тоже.

Кивнув, Босх извинился перед Эдгаром за то, что помешал, и вновь вернулся к изучению отчетов. Через несколько минут Эдгар вытащил бланк из машинки и подошел к «столу убийств». Там он сунул бланк в новую тощую папку и положил в стоящий за его спиной канцелярский шкаф. После этого он приступил к исполнению своего ежедневного ритуала, разговаривая по телефону с женой и одновременно поправляя на столе бумаги и записи. Пришлось вот немного задержаться, говорил он. Слушая его слова, Босх невольно вспомнил Сильвию Мур и их собственные домашние ритуалы.

– Я ухожу, Гарри, – повесив трубку, сказал Эдгар.

Босх кивнул.

– Так чего же ты здесь околачиваешься?

– Сам не знаю. Просто просматриваю эту писанину, чтобы знать, что завтра говорить.

Это была ложь. Чтобы освежить свои воспоминания о Кукольнике, ему вовсе не нужно было просматривать книги по убийствам.

– Надеюсь, ты порвешь Мани Чандлер.

– Скорее, она меня. Она знает свое дело.

– Ну, я пошел. Увидимся.

– Эй, послушай, если завтра ты узнаешь имя, звякни мне на пейджер, или еще что-нибудь в этом роде.

Когда Эдгар ушел, Босх посмотрел на часы – было ровно пять – и включил телевизор, стоявший на шкафу рядом с той самой коробкой. Дожидаясь своего сюжета, он снял трубку и набрал домашний номер Сильвии:

– Сегодня я отсюда не выберусь.

– А что случилось? Как прошли вступительные заявления?

– Суд здесь ни при чем. Тут объявилось еще одно дело. Сегодня нашли новое тело, и очень похоже, что это работа Кукольника. В участке оставили записку. В сущности, там говорится, что я убил не того, кого нужно. Что настоящий Кукольник все еще на свободе.

– Это может быть правдой?

– Не знаю. До сегодняшнего дня у меня никаких сомнений не было.

– А как же…

– Минуточку, тут сюжет в новостях. По второму каналу.

– Я включу.

Каждый по своему телевизору, они смотрели сюжет, который показывали в раннем выпуске новостей. О Кукольнике не упоминали вообще. Сначала показали съемку с воздуха, затем голос Паундза объявил, что известно пока очень мало, тело было найдено по анонимной записке. Увидев испачканный лоб Паундза, Гарри и Сильвия вместе посмеялись, и Босху сразу как-то полегчало.

Когда сюжет закончился, Сильвия вновь стала серьезной:

– Значит, он ничего не сказал прессе.

– Ну, нужно же было во всем удостовериться. Нужно сначала решить, что именно происходит. Был ли это он сам или какой-то подражатель… а может, у него был сообщник, о котором мы ничего не знаем.

– И когда же ты узнаешь, в каком направлении надо идти?

Иными словами, когда ему станет известно, не убил ли он невиновного.

– Не знаю, вероятно, завтра. Вскрытие даст возможность кое-что прояснить. Но, только установив личность, можно будет сказать, когда именно она умерла.

– Не волнуйся, Гарри! Я уверена, что это не Кукольник.

– Спасибо, Сильвия.

Ее безоговорочная лояльность – это просто прекрасно, подумал Босх. И тут же почувствовал себя виноватым, поскольку никогда не был полностью откровенным с ней даже в том, что касалось их обоих. Именно он.

– Ты так и не сказал, как прошли сегодня дела в суде и почему ты не можешь отсюда вырваться.

– Из-за этого нового дела. Оно имеет ко мне отношение… так что мне хотелось бы над ним подумать.

– Ну, думать ты можешь где угодно.

– Ты знаешь, что я хочу сказать.

– Знаю. А как суд?

– Думаю, все идет хорошо. Сегодня были только вступительные заявления, а завтра начнут давать показания. Но это новое дело… Оно может все изменить.

Он пощелкал пультом, но на других каналах сюжет о найденном теле, вероятно, уже прошел.

– Ну а что говорит твой адвокат?

– Ничего не говорит. Он знать об этом ничего не хочет.

– Что за чушь!

– Он просто хочет побыстрее провести это дело, надеясь, что, если Кукольник или его сообщник все еще гуляет на свободе, до конца процесса это не успеет подтвердиться.

– Но это же неэтично! Даже если улика в пользу истца, разве он не должен представить ее суду?

– Должен – если он о ней знает. Вот поэтому он и не желает о ней знать. Так ему спокойнее.

– А когда ты должен давать показания? Я хочу поприсутствовать. Я могу взять отгул и прийти.

– Не надо. Не беспокойся. Это же чистая формальность. Я не хочу, чтобы ты знала об этом больше, чем сейчас.

– Почему? Это же твоя история.

– Не моя. Это его история.

Сказав, что позвонит завтра, он повесил трубку и долго смотрел на стоявший перед ним телефон. Уже почти год он проводил с Сильвией Мур три-четыре ночи в неделю. И хотя именно Сильвия заговорила о том, чтобы упрочить отношения и даже выставила на продажу собственный дом, Босх никогда сам не касался этого вопроса, боясь разрушить существующее хрупкое равновесие.

А может, сейчас он как раз и разрушает его? Он ведь ее обманул. В некоторой степени он и вправду вовлечен в это дело, но ведь он уже все закончил и теперь собирается домой. Он обманул ее потому, что ему вдруг захотелось побыть одному. Наедине со своими мыслями. Наедине с Кукольником.

Он просмотрел вторую папку – до самого конца, где находились прозрачные пластиковые пакетики для хранения документальных доказательств. В них лежали копии предыдущих писем Кукольника. Всего их было три. Убийца начал присылать их после того, как в прессе началась буря и он был окрещен Кукольником. Одно из них Босх получил перед одиннадцатым, последним, убийством. Два других пришли к Бреммеру из «Таймс» после седьмого и одиннадцатого. Сейчас Гарри изучал фотокопию адресованного ему конверта с написанными на нем заглавными буквами. Затем он перевел взгляд на сложенный листок с поэмой. Она тоже была написана такими же печатными буквами со странным наклоном. Босх прочитал слова, которые уже и без того знал наизусть:

 
Предупреждаю: сегодня я выйду перекусить.
Мне пора мой голод, мою страсть утолить.
Новая куколка в моей коллекции – очень неплохо!
В нее изольюсь я с ее последним вдохом.
Извиваясь на шпиле моем, прекрасная юная леди
Маму и папу зовет, а может быть, просто бредит.
А когда затянется туго кожи полоска,
Ее последним выдохом будет: «Босххх!»
 

Закрыв папки, Босх положил их к себе в портфель, затем выключил телевизор и направился к автостоянке. Выходя наружу, он придержал дверь перед двумя копами, тащившими за собой скованного пьяницу. Пьяница попытался лягнуть его ногой, но Гарри спокойно отступил в сторону.

Направив «каприс» к северу, он по Аутпост-роуд проехал к Малхолланду, затем свернул к Вудро-Вильсон-драйв. Въехав на автостоянку, он долго сидел, не снимая рук с руля. Он думал о письмах и о тех подписях, которые Кукольник оставлял на теле каждой из жертв, – маленьком крестике, нарисованном на пальце ноги. После того как Чёрч умер, они поняли, что это означает. Крестик – это и есть шпиль. Шпиль Церкви^[4].