Глава 6

Во время экономического спада «Код семь»^[6] закрыл свою столовую, а на освободившемся месте кто-то разместил салат-бар и пиццерию, где питались служащие муниципального центра. Закусочная от «Семерки» все еще была открыта, но идти туда Босху не хотелось. Поэтому во время обеденного перерыва он вывел машину с автостоянки возле Паркер-центра и поехал в швейный квартал, чтобы поесть в заведении под названием «У Горького». В этом русском ресторане весь день подавали завтрак, так что он заказал особую яичницу с беконом и помидорами и понес ее к столику, на котором кто-то уже оставил номер «Таймс».

Статья о блондинке в бетоне принадлежала перу Бреммера. Наряду с цитатами из вступительных заявлений на суде здесь говорилось о том, где было найдено тело, и о его возможной связи с судебным процессом. В статье также сообщалось, что, по данным полицейских источников, детектив Гарри Босх получил анонимную записку, автор которой утверждал, что он и есть настоящий Кукольник.

В Голливудском участке явно произошла утечка информации, но Босх понимал, что обнаружить ее совершенно невозможно. Записка была найдена в дежурной части, так что о ней знали слишком многие полицейские в форме, каждый из которых мог шепнуть о ней Бреммеру. В конце концов, с Бреммером стоило дружить. В прошлом Босх и сам давал Бреммеру информацию, и в ряде случаев Бреммер оказывался весьма полезен.

Цитируя безымянные источники, статья утверждала, что полиция пока не пришла к выводу, является ли записка подлинной и действительно ли нахождение тела связано с делом Кукольника, которое завершилось четыре года назад.

Единственное, что еще было интересно Босху, – это короткий рассказ о бильярдной «У Бинга». Здание сгорело на вторую ночь волнений, арестован за это никто не был. Расследовавшие дело специалисты по поджогам пришли к выводу, что перегородки между помещениями не являлись несущими стенами, а это значило, что все попытки остановить пламя были равнозначны попыткам удержать воду в чашке, сделанной из туалетной бумаги. От момента поджога до полного возгорания прошло всего восемнадцать минут. Большинство помещений арендовали киношники, так что во время этих событий была украдена или сгорела в огне часть ценного реквизита. Само здание выгорело полностью. Следователи установили, что пожар начался с бильярдного зала, где загорелся стол для бильярда.

Отложив газету, Босх принялся размышлять о показаниях Ллойда. Он помнил слова Белка о том, что в этом деле все зависит от него самого. Чандлер тоже должна это понимать. Она будет его подкарауливать, готовая сделать так, что эпизод с Ллойдом покажется ему детской забавой. Босх вынужден был признаться самому себе, что уважает ее за мастерство и жесткость. Эта мысль заставила его кое о чем вспомнить. Поднявшись на ноги, он направился к висевшему перед входом телефону-автомату. Застав Эдгара в «столе убийств», Босх был несколько удивлен.

– Есть какие-нибудь успехи в идентификации? – спросил Босх.

– Нет, парень, отпечатки нигде не проходят. Нет вообще никаких совпадений. Она ни разу не привлекалась. Мы все еще пытаемся пробить ее по другим источникам, вроде лицензий на развлечения для взрослых.

– Черт!

– Ну, мы тут предприняли кое-что еще. Помнишь того профессора из Калифорнийского университета, о котором я тебе говорил? Ну так вот, он пробыл тут все утро со своим студентом, разрисовывая гипсовое лицо. В три часа я пригласил сюда прессу, чтобы все это показать. Рохас пошел покупать светлый парик, который мы и напялим на голову. Если это привлечет внимание ТВ, мы сможем получить идентификацию.

– Кажется, неплохой план.

– Угу. Как там суд? В «Таймс» сегодня скандал. У этого Бреммера оказались свои источники.

– В суде все прекрасно. Я тут у тебя хотел кое-что спросить. Когда ты вчера уехал с места преступления и вернулся в участок, где был Паундз?

– Паундз? Он был… мы вернулись одновременно. А что?

– Когда он уехал?

– Чуточку попозже. Как раз перед тем, как ты приехал сюда.

– Он звонил из своего кабинета?

– Думаю, он сделал несколько звонков. Честно говоря, я не следил. А что такое? Ты думаешь, он и есть источник Бреммера?

– Один последний вопрос. Он закрывал дверь, когда звонил?

Босх знал, что Паундз параноик. Он всегда держал дверь своего кабинета открытой, а шторы на стеклянных перегородках поднятыми, чтобы видеть и слышать, что происходит в помещении для инструктажа. Если что-нибудь из этого запиралось или опускалось, подчиненные знали: что-то происходит.

– Ну, теперь, когда ты об этом упомянул, мне кажется, он и вправду ненадолго закрывал дверь. И что с того?

– Бреммер меня не волнует, но кто-то говорил с Мани Чандлер. Сегодня утром в суде она знала, что вчера меня вызывали на место происшествия. В «Таймс» этого не было. Кто-то ее предупредил.

Прежде чем ответить, Эдгар немного помолчал.

– Но зачем же Паундзу ее предупреждать?

– Не знаю.

– Может, это все-таки Бреммер. Он мог ей об этом сказать, хотя и ничего не написал в своей статье.

– В статье сказано, что он не смог получить у нее комментарий. Это должен быть кто-то другой. Хотя, возможно, с Бреммером и Чандлер говорил один и тот же человек. Который хочет мне подгадить.

Эдгар ничего не ответил, и Босх решил пока оставить эту тему.

– Мне пора возвращаться в суд.

– Эй, а как там поживает Ллойд? Я слышал по радио, что он был первым свидетелем.

– Он сделал все так, как и ожидалось.

– Черт! А кто следующий?

– Не знаю. У нее вызваны Ирвинг и Локке, психиатр. Мне кажется, это будет Ирвинг. Продолжит с того места, где закончил Ллойд.

– Ну, удачи. Кстати, если ты ищешь, чем заняться… Я имею в виду тот концерт для ТВ, который я сегодня провожу. Я буду сидеть здесь и ждать звонков. Если хочешь поучаствовать, милости просим.

Босх коротко подумал о своих планах поужинать с Сильвией. Ничего, она поймет.

– Ладно, я приеду.

Послеобеденное заседание не было отмечено особыми событиями. Как показалось Босху, стратегия Чандлер состояла в том, чтобы выставить на обдумывание присяжными сразу два вопроса. Одним из них было предположение об ошибке в расследовании, из которого вытекало, что Босх хладнокровно убил невиновного человека. Вторым – применение силы. Даже если присяжные решат, что примерный семьянин Норман Чёрч и есть серийный убийца Кукольник, им все равно придется решать, были ли действия Босха соответствующими обстановке.

Сразу после обеда Чандлер вызвала свидетелем свою клиентку Дебору Чёрч. Та поведала вызывающую сочувствие историю о прекрасной жизни с прекрасным мужем, который был со всеми чрезвычайно ласков – с дочерьми, с женой, с матерью и тещей. Никакого женоненавистничества. Никакого трудного детства. Давая показания, вдова держала в руке пачку «Клинекса», с каждым новым вопросом меняя салфетку.

На ней было традиционное черное платье, какое носят вдовы. Босх вспомнил, какой привлекательной казалась Сильвия, когда он видел ее в черном на похоронах мужа. А вот Дебора Чёрч выглядела просто ужасно. Похоже, она наслаждалась той ролью, которую ей приходилось играть в суде, – ролью жены невинной жертвы. Подлинной жертвы. Чандлер прекрасно ее подготовила.

Это было неплохое представление, но тут важно не переборщить, и Чандлер это понимала. Вместо того чтобы оставить неприятные моменты на потом, чтобы они выявились на перекрестном допросе, она в конце концов спросила Дебору Чёрч: почему же, если все было так чудесно, ее муж оказался в той квартире над гаражом, которую он снимал под вымышленным именем?

– У нас были некоторые трудности. – Она сделала паузу, чтобы промокнуть глаза салфеткой. – Норман испытывал сильный стресс – он нес большую ответственность в своем конструкторском отделе. Ему нужно было как-то снизить напряжение, и поэтому он снял эту квартиру. Он говорил, что ему нужно побыть одному. Подумать. Я ничего не знаю насчет той женщины, которую он туда привел. Думаю, он впервые сделал нечто подобное. Он был наивным человеком. Я думаю, она это заметила. Она взяла у него деньги, а потом позвонила в полицию и рассказала эту безумную историю о том, что он и есть Кукольник. Наверно, это было своего рода расплатой.

Босх написал что-то в блокноте, который держал перед собой, и передал его Белку, который прочитал записку, а затем что-то отметил в собственном блокноте.

– А как насчет косметики, которую там нашли, миссис Чёрч? – спросила Чандлер. – Вы можете это объяснить?

– Единственное, что я могу сказать, – я бы знала, если бы мой муж был этим чудовищем. Я бы знала. Если там нашли косметику, значит ее подложил туда кто-то другой. Возможно, после того, как он умер.

Босх почувствовал, как все смотрят на него, – ведь вдова только что обвинила его в том, что он после убийства ее мужа подбросил вещественные доказательства.

После этого Чандлер перешла на более безопасные темы вроде отношений Нормана Чёрча с дочерьми, закончив вопросом:

– Он любил своих дочерей?

– Очень, очень любил! – сказала миссис Чёрч, и из ее глаз полился новый поток слез. На сей раз она не стала вытирать их салфеткой, предоставив присяжным возможность наблюдать, как слезы катятся по ее лицу и исчезают в многочисленных складках ее двойного подбородка.

Дав ей возможность прийти в себя, Белк встал и занял свое место у кафедры.

– Ваша честь, я снова буду краток. Миссис Чёрч, я хочу, чтобы жюри это было абсолютно ясно. Вы действительно заявили суду, что знали о квартире, которую снимал ваш муж, но ничего не знали о каких-либо женщинах, которых он мог или не мог туда приводить?

– Да, это так.

Белк заглянул в свои записи:

– Разве вы не сказали детективам в ночь происшествия, что ничего не слышали ни о какой квартире? Разве не вы настойчиво отрицали, что ваш муж когда-либо снимал подобную квартиру?

Дебора Чёрч не ответила.

– Если это поможет освежить вашу память, я могу предоставить для прослушивания в суде запись вашего первого допроса.

– Да, я это говорила. Я солгала.

– Солгали? Зачем же вы солгали полиции?

– Потому что один из полицейских только что убил моего мужа. Я не… я не могла иметь с ними никаких дел.

– Правда заключается в том, что в ту ночь вы сказали правду, не так ли, миссис Чёрч? Вы никогда не знали ни о какой квартире.

– Нет, это не так. Я знала о ней.

– Вы с мужем о ней говорили?

– Да, говорили.

– И вы это одобрили?

– Да… с неохотой. Я надеялась, что он останется дома и мы вместе справимся с этим стрессом.

– Хорошо, миссис Чёрч, но если вы знали об этой квартире, говорили о ней с мужем и дали свое, пусть неохотное, согласие, тогда почему ваш муж снимал ее под вымышленным именем?

Она не ответила. Белк ее поймал. Босху показалось, что он заметил, как вдова смотрит на Чандлер. Он перевел взгляд на адвокатессу, но та сохраняла прежнее выражение лица, ничем не помогая своей клиентке.

– Думаю, – наконец сказала вдова, – это один из вопросов, которые вы могли бы задать ему, если бы мистер Босх не убил его так хладнокровно.

– Последнюю характеристику присяжные должны проигнорировать, – не дожидаясь протеста со стороны Белка, сказал судья. – Миссис Чёрч, вы не вправе этого говорить.

– Простите, ваша честь.

– Это все, – сказал Белк и покинул кафедру.

Судья объявил десятиминутный перерыв.

Во время перерыва Босх вновь вышел покурить. Мани Чандлер больше не появлялась, однако бездомный опять к нему подошел. Босх предложил ему целую сигарету, которую тот взял и положил в карман рубашки. Он снова был небрит, глаза слабо светились безумием.

– Вас зовут Фарадей, – сказал Босх таким тоном, словно разговаривал с ребенком.

– Ага, и что с того, лейтенант?

Босх улыбнулся. Бродяга его сразу раскусил. Вот только в должности ошибся.

– Да ничего. Просто я о вас слышал. Я также слышал, что вы были адвокатом.

– Я им и остался. Просто я не практикую.

Повернувшись, он посмотрел на проезжающий по Спринг-стрит тюремный автобус. За зарешеченными окнами виднелись озлобленные лица заключенных. Кто-то из них тоже признал в Босхе копа и просунул сквозь черную решетку свой средний палец. В ответ Босх только улыбнулся.

– Меня звали Томас Фарадей. Но сейчас я предпочитаю зваться Томми Фарауэй^[7].

– А что случилось, почему вы перестали практиковать?

Томми посмотрел на него кротким взглядом:

– Свершилось правосудие – вот что случилось. Спасибо за курево.

Держа в руке чашку, он направился к зданию муниципалитета. Вероятно, оно тоже входило в его участок.

После перерыва Чандлер вызвала свидетелем эксперта из коронерской службы по имени Виктор Амадо. Это был очень низенький человек с внешностью классического книжного червя. По пути к месту свидетеля он то и дело переводил взгляд то на судью, то на присяжных. На вид ему было не больше двадцати восьми лет, но голова его казалась почти совершенно лысой. Босх вспомнил, что четыре года назад все волосы его были целы, а члены спецгруппы звали его Деткой. В том случае, если бы Чандлер его не вызвала, Белк вызвал бы его сам.

Наклонившись, Белк прошептал, что Чандлер применяет прием «хороший парень – плохой парень», чередуя полицейских свидетелей со своими.