Из бочки остались торчать рука и нога, но это не имело значения: Морелло и его люди не собирались скрывать тело. Труп Мадониа должен был быть обнаружен, а раны на теле должны были послужить средством устрашения. Тем не менее допускать, чтобы его обнаружили раньше времени, тоже не следовало. Торчащие из бочки конечности укутали в старое пальто с тщательно удаленными этикетками, и бочонок покатили в салун и далее, через открытую дверь, – в переулок. Там в темноте ждала видавшая виды крытая повозка, запряженная одной лошадью. Несколько сицилийцев совместными усилиями загрузили в нее свою ношу. Два человека, одетые в тяжелые плащи, вскарабкались на козлы. И, под скрип рессор и стук копыт, Бенедетто Мадониа отправился в свое последнее путешествие.

Через час или позже, сразу после рассвета, уборщица, которую звали Фрэнсес Коннорс, вышла из своей квартиры в Ист-Сайде и направилась в ближайшую пекарню, чтобы купить булочек.

Район, в котором она жила, был доведен до безнадежного уровня обнищания. Жилище Коннорс находилось между обветшавшим извозчичьим двором, о предназначении которого сообщала вывеска с облупившейся краской, и целым рядом шатких рекламных щитов, подпертых чугунным металлоломом. Справа, стоило выйти из квартиры, река Ист-Ривер разливалась лужей зловонных отбросов напротив полуразрушенных причалов. Слева на здание фабрики навалился амбар, полный гогочущей живности. А прямо по ходу, там, где 11-я Ист-стрит^[5] пересекала Авеню Ди^[6], располагалась пекарня, к которой и направлялась Коннорс, минуя склад лесоматериалов «Мэллет энд Хэндлс»^[7] со стенами, иссеченными следами неудачных разгрузок.

«Мэллет энд Хэндлс» был настолько же грязным и захудалым, насколько и сама 11-я Ист-стрит. Его двор источал гнилостный запах отходов, его стены прорезали оспины немытых окон, прикрытых для защиты мелкой проволочной сеткой. Бо́льшую часть времени товар лежал снаружи, хаотично сваленный в кучи, что заставляло проходивших мимо лавировать между грудами древесных обрезков. В то утро, однако, путь Коннорс преградило другое препятствие. Прямо посреди тротуара стояла бочка, прикрытая старым пальто.

В соседних домах зажигались огни, и дождь почти прекратился, но для портовых грузчиков и рабочих потогонных производств^[8] было еще слишком рано. Никто не видел, как миссис Коннорс подошла к бочке. Никто не видел, как она прикидывает размеры препятствия или поднимает край пальто, чтобы заглянуть внутрь. Но все ее слышали. То, что увидела Коннорс, вызвало у нее крик, полный такого ужаса, что из окон по всей улице стали высовываться головы. Уборщица обнажила правую руку и левую ногу трупа. Под ними из опилок, перемешанных с кровавыми сгустками, выглядывало лицо с высоким лбом, глазами цвета каштана и густыми темными волосами.

На крики Коннорс прибежал местный сторож. Он, в свою очередь, вызвал полицию. Патрульный Джон Уинтерс, не мешкая прибывший на место со своего поста поблизости, стянул с бочки пальто и сразу же увидел, что человек в бочке мертв; доказательством являлось то, что его горло было перерезано, а кожа бела как мел. Длинными свистками полицейский вызвал подкрепление. Один человек был отправлен позвонить сотрудникам Детективного бюро, а остальные приступили к изучению своей находки.

Это была ужасающая работа. Все, к чему прикасался Уинтерс, было липким от крови; лицо и тело мертвеца были забрызганы, а одежда пропитана ею; кровь сочилась между досками. Но свидетельств тому, как бочка попала на 11-ю Ист-стрит, практически не было. Дождь не оставил ничего, что подтверждало бы присутствие крытой повозки: отпечатки ног растворились в грязи, следы колес размылись. И хотя сержант Бауэр из полицейского участка на Юнион-стрит, проходивший мимо склада лесоматериалов в 5:15 утра, был убежден в том, что бочки на тротуаре не было, поквартирный опрос по обеим сторонам улицы не выявил ни одного человека, который видел бы повозку, когда она громыхала по дороге, или имел бы представление о том, как можно было разгрузить ее во дворе «Мэллет энд Хэндлс», да так, что никто этого не заметил.

Судебная медицина Манхэттена на рубеже веков находилась в зачаточном состоянии. Дактилоскопия, незадолго до того введенная в Скотленд-Ярде, еще не была принята на вооружение Департаментом полиции Нью-Йорка^[9], и сама мысль о неприкосновенности места преступления была чем-то доселе неслыханным. Не озаботившись тем, чтобы дождаться прибытия детективов из 14-го полицейского участка, Уинтерс вытащил тело Мадониа из бочки – задача не из легких, поскольку его намертво заклинило внутри, – и разложил прямо среди луж, чтобы исследовать на предмет улик. Для защиты тела от непогоды не было предпринято никаких усилий, но патрульный заметил две важные детали: пальто, которым была накрыта бочка, лишь слегка намокло, несмотря на то, что всю ночь моросил дождь, а тело под ним оставалось теплым на ощупь. Было совершенно ясно, что изувеченный труп был оставлен здесь совсем недавно, а смерть наступила в не столь отдаленном прошлом.

Провести систематический досмотр было поручено сержанту уголовной полиции Артуру Кэри. Этот полицейский, уже имевший за плечами опыт расследования убийства, первым прибыл на место преступления. Он пометил ярлыками содержимое карманов Мадониа; оно состояло из распятия, штемпель-календаря^[10], единственного пенни и нескольких носовых платков – один из них, маленький и пропитанный духами, очевидно, принадлежал женщине. С жилетки на трупе свисала цепочка от карманных часов, но сами часы отсутствовали; не было бумажника, и на одежде не обнаружилось нашивок с именем. Даже этикетки с нижнего белья были удалены. «На теле не было, – признал детектив после осмотра, – ни единого обрывка информации, который помог бы установить личность».

Гораздо увереннее Кэри чувствовал себя при определении национальности жертвы. Судя по внешности, убитый был представителем какой-либо из стран Средиземноморья. Более того, в кармане брюк обнаружилась скомканная записка, написанная женской рукой на итальянском языке. Обе мочки ушей были проколоты для ношения сережек, что является обычным делом на Сицилии, и раны от стилета на шее Мадониа выглядели в прямом смысле до крови знакомо. За свою карьеру детектив успел обследовать жертв нескольких актов итальянской вендетты. Он заключил, что вероятнее всего этот человек погиб в ходе одной из кровавых распрей, которые нередко сотрясали Маленькую Италию.

Не все коллеги Кэри разделяли его уверенность. В первые часы после убийства некоторые офицеры разрабатывали версию о том, что человек пал жертвой жестокого ограбления или даже преступления на почве страсти. Обсуждалась также возможность того, что умерший был греком или сирийцем. Большинство полисменов, однако, были согласны с логическими заключениями сержанта. В конце концов, каждый год в итальянских районах города случались десятки убийств, и бо́льшая их часть становилась результатом смертельных междоусобиц, с которыми Кэри был хорошо знаком. Раскрыты были лишь единицы преступлений; полиция Нью-Йорка (примерно на три четверти состоявшая из ирландцев) не стремилась разобраться в том, что происходило в Маленькой Италии. Ей приходилось иметь дело со свидетелями и подозреваемыми, которые недостаточно хорошо изъяснялись на английском и были отнюдь не расположены впутывать в свои дела органы власти. Раскрыть даже те преступления, в которых личность убийцы и причины убийства были известны всему сообществу иммигрантов, оказывалось для детективов практически невыполнимой задачей.

Из первоисточника следует, однако, что это дело не было оставлено без внимания. Жестокость нападения и невиданные доселе обстоятельства обнаружения бочки имели все признаки большой сенсации. К тому времени, когда Кэри завершил первичный осмотр, примерно в 6:15 утра, тротуары близ «Мэллет энд Хэндлс» наводнили зеваки, сгрудившиеся у места преступления в надежде увидеть тело, к тому времени уже укрытое саваном. Отряду полицейских, вызванных из ближайших участков, пришлось сцепить руки^[11], чтобы сдерживать толпу, численность которой быстро достигла нескольких сотен человек. Появились и первые репортеры, которые на скорую руку набрасывали свои заметки, исходя из того, что было известно на тот момент. Кровавому убийству всегда открыт путь на первую полосу.

Ко времени завтрака свежий запах сенсации привлек целую стаю полицейских чинов всех рангов. Среди старших офицеров, охочих до внимания присутствующих, был Джордж Маккласки, глава Детективного бюро, который возглавил расследование. Высокий, красивый мужчина, с аккуратной прической и густыми усами, Маккласки отслужил в Бюро уже десять лет и обладал такой самодовольной манерой держаться и такой самоуверенностью, что за спиной его называли не иначе как Грудастый Джордж. Мнение инспектора о своих способностях, однако, не соответствовало реальности. Следователь из Маккласки был неуклюжий, слишком уверенный в безупречности своих выводов и лишенный той проницательности и того чутья, которые присущи лучшим детективам. Кроме того, он имел обыкновение спешить и слишком часто производил преждевременные аресты. По-настоящему трудное дело – а им, как опасался Артур Кэри, и станет тайна бочки – могло легко поставить его в тупик.

К счастью для полиции, Кэри уже предпринял шаги для облегчения ситуации. Предположительная идентификация жертвы как сицилийца побудила его обратиться за помощью, и она прибыла в виде коренастого человека в бесформенном пальто, лицо которого было наполовину скрыто под котелком. Новопришедший, чей вид не сулил ничего хорошего, оказался сержантом Джозефом Петрозино. Он родился в Падуле, к югу от Неаполя, и ныне слыл в Нью-Йорке экспертом в области итальянской преступности. Петрозино был, возможно, самым узнаваемым офицером во всем Департаменте: кожа изрыта оспинами, черты лица – грубые, на грани уродливости, а рост невелик даже по меркам того времени – пять футов три дюйма^[12]. Обычно для того, чтобы казаться выше, он носил в туфлях специальные стельки. Однако неординарная стать Петрозино была так же обманчива, как пустой взгляд и туповатое выражение, которое часто принимало его лицо. Сержант весил примерно триста фунтов^[13], и бо́льшая часть этого веса приходилась на мышцы. Сотрудник окружной прокуратуры, который хорошо знал его, писал: «У него были огромные плечи и бычья шея, которую венчала большая круглая голова, напоминавшая тыкву. Лицо его было рябым, и он редко улыбался, но дело свое выполнял методично, а оно заключалось в том, чтобы выкурить итальянских преступников из города и из страны».

Петрозино понадобилось всего несколько минут, чтобы осмотреть двор, тело и пригоршню вещей, извлеченных из карманов Мадониа. Затем он и Кэри обратили свое внимание на бочку, в которой было найдено мертвое тело. Сделана она была дешево, без обручей, и теперь, когда из нее удалили тело, детективы увидели, что ее дно покрывает слой опилок толщиной в несколько сантиметров. Двое полицейских поочередно залезали внутрь бочки и просеивали пропитанные кровью сосновые крошки, в которых обнаружились шпилька для волос, луковая шелуха и несколько окурков черных сигар (по словам Петрозино, итальянского производства) – мусор с пола в ресторане, как отметил детектив. Кэри, проведя пальцем по внутренней поверхности доски, ощутил трение крохотных гранул. Некоторые из них застряли у него под ногтями; он поднес руку ко рту, коснулся их кончиком языка и почувствовал вкус сахара. Это означало, что бочка могла какое-то время принадлежать кондитерскому магазину или кафе.

Самая важная улика была обнаружена, только когда утро сменилось днем. Добравшись до дна бочки, Кэри различил следы выцветшей трафаретной надписи. Это была нанесенная теперь уже поблекшими чернилами эмблема W&T. Также вдоль доски был виден полустертый серийный номер: G.223. Два детектива посмотрели друг на друга. Наконец они нашли зацепку, которая позволяла двигаться дальше.

Основные сахароперерабатывающие заводы Нью-Йорка скучились на дальней стороне Ист-Ривер, изрыгая дым по всей береговой линии. Остаток утра и часть дня Кэри потратил на скитания от одного завода к другому, пока наконец не нашел предприятие, клерки которого узнали эмблему, нанесенную по трафарету. Они сообщили детективу, что буквы W&T были инициалами одного из покупателей продукции завода – «Уоллес энд Томпсон», бакалейщика с Вашингтон-стрит. Номер G.223 обозначал недавнюю партию товара, состоявшую из шести безобручевых бочек сахара.

Сотрудник «Уоллес энд Томпсон» во многом помог расследованию. Он припомнил подробности заказа и сообщил Кэри, что все шесть бочек уже распроданы. Часть бочек из этой партии развалились, и товар из них продавали упаковками по пять килограммов. Остальные три бочки были проданы целиком.

Кэри задал вопрос: «Есть ли среди ваших покупателей итальянцы?»

«Только один, – ответил сотрудник, – Пьетро Индзерилло. У него кондитерская на Элизабет-стрит». Индзерилло купил две бочки сахара для своего «Кафе Пастиччерия» – популярного места встречи среди иммигрантов из рабочего класса, располагавшегося в двух шагах от салуна на Принс-стрит.

Отправив Петрозино короткое сообщение с приглашением присоединиться, Кэри устремился в Маленькую Италию.

Санитарная карета доставила тело Мадониа в городской морг к середине утра. Хирург коронера, доктор Альберт Уэстон, уже ожидал его. Он произвел быстрое и результативное вскрытие, занеся в протокол описание внешнего вида, перечислив раны и проинформировав полицию о том, что анонимная жертва лишилась жизни между половиной четвертого и четырьмя часами утра. Осмотр также выявил несколько новых улик. Уже после смерти в области лица были нанесены семнадцать отдельных ножевых ранений – по предположению коронера, в знак мести. Едва начавшая перевариваться сицилийская пища, которую Уэстон обнаружил в желудке убитого, была первым убедительным подтверждением догадки Маккласки о национальности Мадониа и о том, чем он был занят незадолго до гибели.

По окончании вскрытия Уэстон положил тело на ледовую подушку^[14]. Это позволяло сохранить его по меньшей мере на несколько недель, пока будут проводиться попытки установить личность погибшего. Вскоре после обеда к моргу начали стекаться первые полицейские и потенциальные свидетели из того большого потока, который Маккласки направил туда в надежде, что кто-либо опознает это наводящее ужас лицо. В общей сложности мимо тела прошли более тысячи человек. Уэстон даже позволил фотографу из New York Journal – издания, принадлежавшего Уильяму Рэндольфу Хёрсту и вечно копавшегося в чужом нижнем белье, – сделать снимок трупа, лежавшего на столе. Подобные вещи обычно не одобрялись, но Journal с его кричащими заголовками, простыми текстами и обилием иллюстраций мог похвастать бо́льшим тиражом среди иммигрантского сообщества, чем любая другая газета Нью-Йорка. К вечеру полмиллиона его читателей увидели бы лицо мертвеца. Наверняка кто-то из них смог бы его опознать.

Маккласки донес информацию, полученную от Уэстона, до своих людей. Никто не мог сказать, что полиция не приложила все возможные усилия для раскрытия дела. Сотни детективов из полицейских участков по всему городу оставили свои текущие дела, чтобы допрашивать осведомителей и выискивать новые улики. Фактически в расследование были вовлечены все люди в полицейской форме. Даже искушенные репортеры криминальных новостей едва могли припомнить, чтобы львиная доля ресурсов правоохранительных сил когда-либо была брошена подобным образом на одно дело. Тем не менее к середине дня именно Кэри и независимо от него – Петрозино, а не кто-либо из тысяч офицеров Департамента полиции Нью-Йорка, наткнулись на зацепку, достойную внимания. Таинственный человек в хлипком бочонке, казалось, возник ниоткуда; никто не видел, чтобы он шатался по городу, никто не заметил чего-либо подозрительного и не имел ни малейшего представления о том, как прилично одетый сицилиец с глазами цвета каштана нашел столь ужасный конец.

Никто, кроме человека в безымянном кабинете на Уолл-стрит, который видел Мадониа один раз, за день до убийства.

Самый внимательный читатель вечерней прессы раскинулся в кресле за рабочим столом в здании Казначейства Манхэттена, со все возрастающим любопытством пролистывая страницы газеты, пестрящие сведениями о расследовании тайны бочки.

Уильям Флинн был главой Нью-Йоркского отделения Секретной службы США, что делало его наиболее важным агентом в стране за пределами Вашингтона. Уроженец Манхэттена, сын ирландского иммигранта, получивший образование в государственных бесплатных школах, Флинн выглядел совсем не так, как в представлении большинства должен выглядеть правительственный служащий. Ему было тридцать шесть. Он был высок, коротко стрижен, с круглой головой, с мощным телосложением полупрофессионального бейсболиста, каковым он являлся на третьем десятке лет своей жизни, и лицом, на котором, как результат слишком большого объема сидячей работы, наметились пухлые щеки и двойной подбородок. Биография Флинна тоже мало подходила агенту Секретной службы: в 15 лет оставив школу, он стал работать сантехником, а позже несколько лет служил охранником в нью-йоркской тюрьме. Однако он был намного умнее, чем можно было бы предположить по его незапоминающемуся внешнему виду и очертаниям тела, напоминавшим сардельку. За шесть лет, прошедших с тех пор, как он присоединился к Секретной службе, шеф Флинн проторил такой карьерный путь через Новый Орлеан, Вашингтон и Питтсбург, что Джон Уилки, директор агентства, лично выбрал его для назначения на самую непростую должность, которую только могла предложить Служба. Теперь он находился здесь, на Уолл-стрит, и был самым главным детективом правительства США.

Работа Флинна заключалась в том, чтобы не допускать распространения фальшивых денег и поддельных векселей в самом большом городе страны. Пусть сегодня наиболее известной стороной деятельности Секретной службы является охрана президента, она всегда была и остается подразделением Казначейства. Служба была основана после Гражданской войны в США^[15], в то время, когда почти половина всех наличных денег, находившихся в обороте, были поддельными. Ее первейшей обязанностью являлось поддержание непоколебимой уверенности населения в ценности доллара. К исполнению роли защитника агентство подтолкнул случай: один из предшественников Флинна в нью-йоркском отделении был понижен в должности из-за того, что неформально назначал людей для охраны президента Кливленда. Однако даже в 1903 году, уже после того, как убийство Уильяма Мак-Кинли^[16] вынудило Вашингтон отнестись к проблеме более серьезно, девять десятых личного состава Секретной службы и практически весь ее бюджет были отданы борьбе с подделкой денег. Эта работа требовала незаурядных способностей. Фальсификаторы редко совершали грязные преступления, новости о которых красовались на первых полосах газет; они могли работать кем угодно и где угодно и нередко даже поощрялись за трудовые достижения. Необходимыми качествами для того, чтобы выследить их и предъявить неопровержимые улики их преступной деятельности, были терпение, дотошность и хитрость. Этих качеств Флинну было не занимать.