Миран нашел меня у ручья Атгули. Возле трупа моего отца. Кто был мой отец и куда он направлялся – этого не знал никто. Никто не знал, ни как его зовут, ни откуда он пришел, как попал к нам и почему был убит. Болтали об этом много, не поймешь – правду или ложь. Даже при мне болтали, я слышал.

– …Это из беглых, в розыске. Шел к границе. И у него был конь и оружие!

– Из-за коня и ружья его и убили.

– Убийца свел с ним счеты. Личные! Никакой политики не было.

– Но почему именно здесь убил?

– Кто теперь знает? Может, он давно за ним шел, а там место укромное. Может, узнал, что он хочет бежать за границу, и решил посчитаться, пока не ускользнет…

– Нет, всё было не так. Отец Булута свернул к ручью, чтобы набрать воды. Отложил ружье и наполнил флягу или кувшин. Нападавший это увидел – он издали наблюдал. Решил украсть ружье, но завязалась драка, и тот был убит из собственного ружья. Пуля вошла в грудь и вышла со спины. Однако умер он не сразу. Он еще дополз до родника, чтобы напиться, и выпил столько воды, что из дырки от пули текла уже не кровь, а вода.

– И вроде бы звал на помощь… Истекал кровью, а всё кричать пытался.

– Следы от крови долго еще оставались на сухой траве. Кровь, видишь ли, так просто не исчезает!

– Мир-Али сам рассказывал, что видел всадника, скачущего прочь, а из-за плеча или, там, из-под мышки торчало дуло ружья. Поскакал в сторону гор.

– А Мир-Али что там делал?

– Он охотился на перепелов. Раскинул сеть на земле и разлегся рядом с ней. Старым армяком накрыл голову, чтобы его не видели, и посвистывал, как перепелиная самка. Как будто на третьем свисте уже прилетели перепела, как вдруг грянул выстрел, и перепела – улетели. Мир-Али выругался, вскочил посмотреть, что там такое.

– А почему же долговязый сержант спрашивал: вы, мол, уверены, что вчера он был убит? Почему-то думал, что покойник давний.

– А как он мог быть давний? Разве Мир-Али сам при этом не был? Разве не там он ребенка нашел?

– Может, для них один день на земле полежал, уже значит давний.

– Нет, говорят, что убийца не знал, что есть ребенок. Убил взрослого, потом нашел ребенка, лежавшего на траве.

– …Ты опять замечтался? Что с тобой?!

Это уже был голос Аршама – Амира, как я его звал по-дружески. Я посмотрел на него, прикидывая: сказать ему это сейчас или нет? Ведь он скоро уедет, может, мы вообще больше не увидимся. Значит, если говорить, то сейчас. Но я остановил сам себя. Нет, оставлю на потом, на более удобное время.

– Так ты говорил о быке Маш-Энаята?

– Да всё я уже сказал. Ушел из деревни, чтоб глаза мои не видели.

– То есть они еще не закончили?

– Да, так быстро не кончится.

Что-то с шумом пронеслось мимо. Я обернулся: коричневый комок перекати-поля. Эти шаровидные кустики осенью, при созревании семян, отрываются от корня, и их гонит ветер по степи. В хорошем настроении я, бывало, ловил эти шары и лакомился семенами, по вкусу похожими на кунжутные. Это – одна из тех штучек, которые узнаёшь, когда много бываешь в степи, и я сам это узнал, никто меня не учил. Но сегодня с утра настроение было плохое, и я раза три или больше слышал голос, который кричал что-то или кричал именно мне, или звал куда-то, и я не мог понять, откуда он приходит, что говорит, чего он хочет от меня и от моей души. И как он связан с теми глазами, которые я никак не могу забыть. Глазами мужчины, уходящего прочь и уносящего с собой что-то, что не принадлежало ему, и он твердо, крепко держал это «что-то» своей длинной большой рукой. Иногда он оборачивался и глядел назад – но не на меня. Он словно всё еще боялся, что тот, кто ведь еще был жив, – хотя в нем уже почти не осталось жизни, это был бессильный окровавленный мешок, – тот мужчина встанет и кинется в погоню за ним, и отберет коня и ружье, или, например, вдруг у него есть пистолет, и он успеет в последний момент, отдавая Богу душу, забрать жизнь и того, кто в него стрелял. Тук! Стук-стук!

Это Аршам начал скатывать камни. Я схватил его за руку.

– Что делаешь? Работы мне прибавляешь? Зачем курган разбираешь? Вместо того чтобы портить, лучше скажи, чем кончилось твое дело: едешь ты или нет?

Он сразу как будто вспомнил, зачем пришел ко мне. Он был счастлив. Взял плоский камень и кинул им в хохлатого жаворонка, только что севшего на куст верблюжьей колючки. Жаворонок вспорхнул и полетел прямо в горы. Туда, где собирался туман… И я знал, что к вечеру этот туман превратится в морось, дождик, который прольется над деревней. Амир лукаво заглянул мне в глаза.

– А ты думаешь, зачем я здесь? Только про быка рассказать? С сегодняшнего дня я уже не деревенский. Свободен как ветер. Завтра уезжаем в ту деревню, где тебя не смогу часто видеть. Поэтому я и подумал прийти сюда, чтобы поговорить перед дорогой.

И он начал приплясывать и пощелкивать пальцами:

– Итак, мы едем, товарищ! Поручения будут?

Меня охватило плохое предчувствие, которое приходит порой в туманную погоду.

– Значит, и правда уезжаешь? Счастливый ты! Как отец отпустил тебя?

– Отпустил потому, что расходы уполовинились. Ведь Гадер тоже едет, и договорились, что будем жить с ним вместе, в доме их старушки-родственницы. Гадера ведь ты знаешь?

Я его никогда не видел, но знал, что это одноклассник Аршама в последние годы их учебы. Сам Гадер был из деревни Альварс, и они с Аршамом ездили вместе в Сарэйн, где закончили девятилетку. А я с Аршамом учился вместе в нашей деревенской начальной школе три года тому назад в шестом классе; да и то, можно сказать, с боем. Только по настоянию учителей, за которое, не знаю, должен ли я быть благодарен или нет. Миран не дал бы мне возможность учиться дальше. И до сих пор он уверен, что я специально так подстроил: попадался на глаза учителям чтобы напомнить им о себе и натравить их на него… Миран не знал, что это было чистым совпадением, тем самым, которое иногда случается и ничего с ним не поделаешь. Это напоминает встречу двух людей в сырой день, когда один человек идет в горы, а второй сидит возле дымного костра и, допустим, наблюдает за воронами, они кружатся в небе и порой спускаются в клубы дыма, а потом опять взмывают вверх; эта их игра наводит пастуха на мрачные мысли о том, что где ему угнаться за воронами, крадущими колоски с полей после жатвы… Сегодня никто не выгнал в степь стадо, потому что вся деревня занята другим делом, делом повторяющимся: через несколько или даже через много лет происходит одно и то же, потому что в прошлый раз работу не доделали как следует… И вот опять необходимо из могил вытащить мертвецов, без всякого порядка, без всякого, можно сказать, снисхождения к тем, кому придется вновь их возвращать, – а как возвратить то, что перепуталось до невозможности? Большой палец одного воткнулся в шею другого, и кто теперь должен это исправлять, и кто за это в ответе? Хлынул, мол, сель. Который все разрушил. Ну и что, что хлынул сель? Это ведь не уважительная причина. Бывало и похуже, и бывало не раз… А разговоры почему-то лишь о тех, кто оказался не на своем месте. Но так уж заведено, и ничего тут не попишешь…

В тот день господин инспектор направлялся в город. Вроде бы это был четверг. И у нас тогда еще была собака, маленькая такая и вся черная с ног до головы. Позже ее убило молнией на том самом склоне горы, где мы часто собирали грибы…

Стадо в тот день паслось у реки, а я сидел на белом плоском камне и так задумался, что ничего не видел вокруг. Даже не обращал внимания, что собака громко лает. Лишь когда она подбежала ко мне, я осмотрелся и увидел, что мимо по дороге идет человек. Я его сразу узнал по военной фуражке. Имя этого человека у всех было на устах. Это был тот самый, кто порол нарушителей порядка в школе, а также уклоняющихся от школьного обучения. Таких он вылавливал с невероятной энергией, удержу ему не было: горы, перевалы – ничто не помеха. Первого же коня, встретившегося на пути, он хватал, вскакивал на него и мчался. Лошадей загонял до смерти. Беглецов притаскивал в деревню как воров или кого похуже, а там уже и скамейка стояла во дворе школы – на ней-то и пороли, и положенное количество ударов по голым пяткам выдавали.

Вот эта пара глаз моих – чего она только не видала!

В самый первый день – открытия школы – уполномоченные собрали всех мужчин деревни и потребовали от них документы на детей. Люди, когда поняли, что это не в армию забирают, охотно принесли все бумаги. Но тут-то и началась неразбериха. Некоторые принесли документы не свои, а тех умерших, за которых они привыкли себя выдавать. А у некоторых бумаг – даже паспортов – вовсе не было. Кроме того, были и просто документы умерших, на которые никто не претендовал. В общем, непонятно было, кто жив, а кто умер: всё перемешалось. Господин инспектор очень сердито кричал:

– Почему вы не аннулировали документы умерших? Не понимаете разницу между живым и мертвым? Почему не даете им упокоиться как следует?

А люди смотрели на него так, будто более удивительных слов в жизни не слыхивали.

Тогда, поняв, что от одних бумаг толку мало, инспектор потребовал от всех мужчин по памяти назвать имена детей и их точный возраст – это было нужно для зачисления в школу. Так образовалось то, что называли словом «лист». В этом «листе» мое имя отсутствовало, и, видимо, никто не считал, что оно там должно быть. Включая меня самого…

– …А я тебя в школе не видел!

– Я не хожу в школу, господин инспектор.

– Сколько тебе лет? – спросил он.

– Восемь.

– Чей ты сын?

– Ничейный.

– Ничейный? – переспросил он. – Так зовут твоего отца? – Видимо, он столько наслушался наших странных деревенских имен, что и впрямь на миг подумал: это еще одно.

– Нет, господин инспектор! – объяснил я. – У меня отца нет.

– У кого ты живешь?

– У Мирана.

Мне казалось, что к именам у него было такое же отношение, как и к паспортам.

– Миран? А это что за имя? – он опять нахмурился.

– Иначе говоря: Мир-Али, господин инспектор!

– Мир-Али или Амир-Али? Вы, деревенские, так коверкаете, что до сути не доберешься.

– Не знаю, господин инспектор, народ говорит «Мир-Али».

– А кто говорит «Миран»?

На этот вопрос я не ответил. Не мог же я ему сказать, что и у меня тоже есть имя. Он косо взглянул на меня, мне показалось, что он немного рассердился.

– Миран, Мир-Али, Амир-Али – как бы ни звали этого поганого человека, скажи ему, чтобы послезавтра взял тебя за руку и пришел в школу, а там мы выясним, почему ты не посещаешь школу.