Они добрались до усадьбы гуорхайльского карнрогга в первый день Дунн Скарйады. Прямо с саней Вальебург повели убирать для свадьбы – она успела увидеть лишь длинное крутоверхое строение, похожее на отцовские житницы, только много, много больше; скопище черных хозяйственных построек вокруг; высокую крепостную стену и множество эсов, которые вышли встречать гостей. Пока женщины вели Вальебург через двор, она всё озиралась, гадая, кто из этих мужчин – ее будущий хозяин. Но в сумерках Дунн Скарйады каждый из них был похож на другого, а Вальебург стыдилась спрашивать о своем женихе у женщин из дома Морлы.

И вот теперь она сидит с закрытым лицом, низко опустив голову, и из-за красного плата всё видится ей в кровавом свете. Вальебург с тоской думала, что это недобрый знак. А еще, вслушиваясь в гул голосов, Вальебург сказала себе, что недаром никто не справляет свадьбы в зловещую пору Дунн Скарйады.

– Ради долгожданного мира я отказался от мести за любимого сына, наследника моего меча, – услышала Вальебург голос отца. – Неужто твой фольдхер стоит дороже сына карнрогга, о Тьеберн, сын Ульфданга? Ты призывал Виату, уверяя меня в своей дружбе. А теперь человек из твоего дома убивает моего элайра, славного Альскье Кег-Догриха! Если он так поступил с твоего дозволения, то что за мир ты мне продал? Если же он совершил бесчестное убийство по собственному почину, то что ты за карнрогг, раз твоего слова не слушаются даже твои домочадцы?

Хендрекка говорил смело и хорошо, так, как привык говорить перед своими элайрами, открывая им свою волю или вдохновляя перед битвой. Когда он заговорил, другие невольно замолкли – и звучный, красивый голос Хендрекки разнесся по всему бражному залу. Вальебург похолодела. Она угадывала, что дело идет к кровопролитью. Она знала Альскье Кег-Догриха, знала, что тот был смел на пиру, но ленив в сече, и отец не слишком его ценил; но знала она и то, что карнрогг Хендрекка Моргерехт из гордости не простит людям Морлы убийство своего дружинника. Ибо господин защищает своих элайров так же, как они защищают его – так велит эсам древний Закон.

Вальебург не могла видеть того, что происходило у стола. Она услыхала металлический звон и вздрогнула, приняв его за звон оружия. Но то был всего лишь нож, которым Морла разделывал бычью тушу – гуорхайльский карнрогг бросил его на стол и посмотрел на Хендрекку. Из-за старой раны у Морлы не двигалась шея, оттого ему пришлось повернуться всем телом.

– Высокородный мой тесть, – произнес он хрипло – Вальебург впервые расслышала голос своего жениха, – не гневись понапрасну и не омрачай нашего радостного пира. Отныне ты мой родич, мой друг, мой почтенный отец. В любой распре я на твоей стороне, – Морла злился, но не позволял ярости взять нас собой верх. Он говорил ровно и даже с некоторой теплотой, только одно его тонкое, покрытое красноватой сетью сосудов, заостренное ухо слегка подергивалось. Звякали мелкие бронзовые серьги. – Не будем ссориться, – продолжал Морла. – Мир между нашими домами достался нам, родич, дорогой ценой. Назначь виру за твоего элайра – и я выплачу ее, какой бы большой она ни была. А убийца… Убийцу я объявляю вне закона на моей земле, – он поднялся на возвышение, где стояло карнроггское кресло, обвел взглядом притихшую толпу и, выпрямившись – обычно Морла немного сутулился, – возгласил: – Пусть услышит мою волю каждый свободный эс, раб или женщина! С этого дня и до Последнего Рассвета никто не должен помогать Эадану, сыну фольдхера Райнара, давать ему пищу, кров или указывать путь. Тот же, кто посмеет ослушаться, сам будет объявлен вне закона и станет таким же бесславным изгнанником. Вот мое слово.

Люди Хендрекки одобрительно загудели. Они убедились, что карнрогг Тьеберн мудр и справедлив, пусть и был долгое время их заклятым врагом. Видно, не зря их господин поспешил породниться с Морлой и заключить союз с Карна Гургейль. Суровость, с которой Морла судил своего домочадца, восхитила южан. Так и надлежит поступать достойному правителю. Их прежняя неприязнь к гуорхайльцам поутихла; родичи невесты – даже те, кто прежде не одобрял союза с Морлой – уже с большей охотой сели за пир. Не веселился лишь Авендель Кег-Догрих: выкуп за смерть Альскье достался Хендрекке, а не ему.

Тело Альскье вынесли на двор, чтобы оно не начало смердеть в тепле бражного зала. Хендрекка сказал, поднимая турий рог: «Что за свадьба без кровопролития?» – и его люди рассмеялись. Смеялись и гости из Руда-Моддур, Вилтенайра и Фальгрилата, но лица элайров Морлы потемнели. Им не было дела до Эадана, сироты без родни и имущества, но их покоробило, что Морла с такой легкостью уступил Хендрекке своего человека. Что, если завтра южане затеют ссору с одним из них, дружинников Морлы? Что же, и тогда Морла пойдет на поводу у своего новоявленного тестя, позабыв заслуги воинов Гуорхайля? Многие стали вспоминать, что фольдхер Райнар, отец Эадана, был отважным элайром и до саней Орнара верой и правдой служил карнроггу Морле. Разве Эадан не был в своем праве, когда отомстил убийце отца? И разве не следовало Морле принять в этом споре его сторону, а не сторону южан, давних врагов Гуорхайля? Карнрогг должен защищать своих элайров так же, как они защищают его – таков древний Закон! Переменился их господин: пренебрегает ими, своими преданными воинами и земляками, в угоду Пучеглазому. Из страха перед своим карнроггом они промолчали, когда Морла изгонял Эадана из родного карна, и ни один из них не встал на его защиту. Теперь же, когда дело было сделано, всякий желал показать себя достойным сыном Орнара и говорил другому, что карнрогг Тьярнфи поступил дурно. Поправ Закон, он навлекает на себя и своих людей гнев богов!

Старший сын Морлы Ульфданг слушал эти разговоры и печалился. Не в первый раз приходилось ему слышать, как отца называют недостойным сыном Орнара и дурным владыкой, и в глубине души Ульфданг знал, что людская молва не лжет. Его отец, которого Ульфданг, как и подобает почтительному сыну, любил всем сердцем, частенько совершал то, что расходилось с древним Законом и честью свободного эса. Это ранило Ульфданга, недаром прозванного Честным. Могучий воин, не знающий страха, верный сын Орнара, истинный герой Трефуйлнгида, всю свою жизнь Ульфданг стремился поступать так, как велит ему честь. Никогда не прекословил он отцу и не осуждал его вслух, но втайне страдал, что Тьярнфи Морла совсем не похож на благородных карнроггов из песен. Отец говорил, что Ульфданг унаследовал мягкий нрав матери, доброй Ванайре. Давно, когда Ульфданг был еще молод, отец хотел объявить наследником второго сына, Ниффеля, ибо знал, что для честного Ульфданга тяжки будут отцовский меч и отцовская власть. Тогда Ульфданг видел свою жизнь прямой и белой: блистающая дорога подвигов, которой он пройдет плечом к плечу со своим побратимом, и славная гибель в конце пути. Ибо достойная память – лучшая награда для воина… Но после брату Ниффелю пришлось обещать себя Безглазой Женщине, ужасной повелительнице преисподней, и Морла снова назвал наследником Ульфданга. Часто отец с тревогой и жалостью смотрел на старшего сына, прозревая, что нелегко ему будет удержать меч Гуорхайль; а сам Ульфданг мрачнел, представляя свое будущее правление. Неужто и ему придется лгать, нарушать клятвы и совершать подлости во благо рода, подобно другим карнроггам?

Отец сговорился с Хендреккой идти на Карна Вилтенайр, как только минет Дунн Скарйада. Ульфданг убеждал себя, что дело это достойное: в конце концов, Тьярнфи Морла был побратимом сына старого карнрогга Атенгела Хада и потому обладает куда большим правом на меч Вилтенайр, чем нагулыш Вульфсти, рожденный от рабыни. Но ради мира с Хендреккой отец не задумываясь пожертвовал своим человеком, выросшим в его доме, сыном своего элайра… Эадан поступил недостойно, учинив смертоубийство на пиру у своего господина – но Морла совершил еще худшее злодеяние, несправедливо объявив его вне закона. Ульфданг знал не понаслышке, каково быть изгнанником. Он родился в ту пору, когда отец сам жил на чужбине, в Карна Вилтенайр, а в родном Гуорхайле хозяйничали алчные родственники Морлы, оттеснившие молодого карнрогга от власти. И пусть Атенгел Хад, правитель Вилтенайра, отнесся к Тьярнфи Морле благосклонно и даже устроил ему женитьбу на своей воспитаннице Ванайре, Ульфданг помнил, как нелегко им жилось в чужом доме, среди чужих людей. До сих пор отец с горечью вспоминал свое изгнание – правда, добровольное – и обиды, что мальчишкой он претерпел от бесчестных родичей.

Каддгар Гурсобойца, молочный брат Ульфданга, заглянул ему в лицо. Верный побратим словно бы почувствовал печаль Ульфданга и положил руку ему на плечо, ободряя и утешая без слов. Могучий Каддгар, сын хозяйки Карна Баэф Тагрнбоды, был неразговорчив, как и его сестра Атта, жена Ульфданга. В их дружбе обычно говорил Ульфданг, а Каддгар молчал. С младенчества они были неразлучны: после гибели карнрогга Гройне Ондвунна его жена Тагрнбода прислала Каддгара в Карна Вилтенайр заложником, и Тьярнфи и Ванайре взяли его к себе на воспитание. После, когда Морла вернулся в родной Гуорхайль, Каддгар последовал туда за своим побратимом. Да и некуда ему было идти: мать не торопилась отдавать сыну Баэф, его наследство. Каддгар давно уже стал зрелым мужем и героем Трефуйлнгида; он совершил подвиг, отомстив гурсу Громовому Рыку за смерть отца. Но Тагрнбода крепко держала в руках свое владение, а Каддгар и не добивался его, предпочитая карнроггской власти вольную жизнь воина.

Люди говорили, что Ульфданг напрасно женился на сестре своего побратима, слепой Атте, ибо перед богами это кровосмешение; недаром же их брак оказался бесплодным. Сватая дочь Хендрекки, Морла поначалу хотел, чтобы Ульфданг объявил о разводе с Аттой и женился на Вальебург. Ульфданг отказался. Он не испытывал любви к жене, слепой и угрюмой, равнодушной ко всем вокруг, даже к собственным родичам, – Атта была Говорящей с богами; но разводом с нею Ульфданг нанес бы обиду Каддгару. Сейчас он смотрел на Атту, сидевшую у противоположной стены на женской скамье, и раздумывал, правильно ли поступил, ослушавшись отца. Никто не женится на Говорящих с богами. Во всем похожая на брата – такая же сильная, костистая, черноволосая, с грубым скуластым лицом – Атта всё же казалась Ульфдангу незнакомой и устрашающей. Ее глаза были закрыты, голова – приподнята, словно она вслушивалась в шепот богов, на коленях лежали когтистые, как у ведьмы или мужчины, руки. Ульфданг ее побаивался. Ему вновь подумалось, не легче ли ему было бы с обычной, земной женой, которая слушала бы мужа, а не богов?

Вдруг Атта, будто прочитав его мысли – а может, так оно и было – поднялась со скамьи. Медленно, по-прежнему с опущенными веками, она прошла сквозь толпу, двигаясь как во сне. Эсы почтительно расступались перед нею: всем было известно, что в доме Морлы живет Говорящая с богами, унаследовавшая свой дар от деда, карнрогга-ведуна Тельри Хегирика. Очутившись у возвышения, Атта остановилась перед креслом Морлы так же внезапно, как до того встала на ноги – точно чья-то невидимая рука дернула ее назад. В бражном зале смолкли все голоса. Гуорхайльцы смотрели на Атту испуганно, гости – с благоговением и одновременно с любопытством: им хотелось воочию убедиться в ее великой колдовской силе. То-то позавидуют им родичи, когда они вернутся в свои карна и расскажут, что довелось им увидеть в Ангкеиме!

Обратив ничего не выражающее лицо к карнроггу Морле, Атта распахнула мутные слепые глаза. Она заговорила другим, гулким и грозным голосом, какой рождался в ней, когда ее устами вещали всемогущие боги, Рогатые Повелители. В зловещей тишине Атта сказала свое пророчество:

– Мужайся, о Тьярнфи Морла! Рогатые повернулись к Карна Гуорхайль. Духи предков повернулись к Карна Гуорхайль! Они смотрят на твой Дом – на твой Дом и на Эадана Фин-Диада – и будут смотреть и не сводить глаз, покуда не иссякнет Дунн Скарйада и не настанет конец великой ночи. Судьба твоего карна и твоего потомства вершится сейчас – мужайся!

Глава 2

Эадан вышел из Ангкеима и, кутаясь в овчину, побрел прочь. Было так темно, что баня, конюшни, житницы и хлева, крепкая крепостная стена, опоясывающая усадьбу карнрогга, кромка леса и истоптанный почерневший снег сливались друг с другом. Какое-то время Эадан шел почти наугад, полагаясь на свой нюх. В нос ему ударял то теплый запах скота, то аромат жареного мяса, доносящийся из бражного зала, то острый, терпкий дух лошадей. В холодную ночь Дунн Скарйады даже огромных злых волкодавов, обычно рыскавших по двору, впустили в дом, и вокруг Эадана не было ни души.

Постепенно он привык к темноте; его глаза тускло засветились во мраке. Приблизившись к воротам, Эадан остановился, высматривая стражников. Но те куда-то запропастились – видать, тоже зашли в бражный зал, чтобы отогреться, поглазеть на знатных гостей и перехватить что-нибудь от пиршественного стола. Эадану пришлось самому налечь на ворота. Наконец одна створка подалась, и Эадан протиснулся в узкий проем.

Он оперся спиной о ворота, переводя дух и озираясь по сторонам. Ледяной воздух обжигал легкие. Летел мелкий, редкий снег, оседая на заячьей шапке Эадана, облезлой от старости. Эадан размышлял, как ему теперь быть. Всю свою жизнь он провел в доме Морлы, среди его сыновей и элайров, их жен, рабов и приживальщиков. Эадан поднимался, ел, ходил на охоту, пас лошадей, смотрел за скотиной и ложился спать вместе со множеством других эсов – и никогда не был один. Даже если на охоте Эадану изменяла удача, ему не приходилось думать, что поесть и во что одеться – всегда находился тот, кто поделится едой или передарит поношенную одежду. Как и большинство молодых эсов, выросших в этот год, он сдружился с Мадге, весельчаком и смутьяном. Шумной ватагой они разгуливали по окрестным хуторам и затевали разные шутки, подчас небезобидные. Эадану нравилось такое житье. Он давно уже выучился держать себя с теми, кто выше него, почтительно, а с теми, кто ниже – с достоинством, но без высокомерия, и в Карна Гуорхайль его любили. Эадан не сомневался, что однажды станет элайром Тьярнфи Морлы, как его отец Райнар. Тогда-то Эадан заживет лучше прежнего: будет садиться за стол вместе с другими элайрами, ходить в походы и добывать себе славу и богатство в сражениях. Жизнь элайра привольна. Сколько раз, наблюдая, как Морла одаривает своих дружинников мехами, оружием или четвертинами нашейных колец, Эадан завидовал им и мечтал, как скоро и сам будет принимать из рук карнрогга подарки и целовать полу его одежд в знак уважения.

И вот всё исчезло – «унеслось на слепых конях ночи», как поется в печальных песнях об одиноких скитальцах, растерявших свою родню и все свое достояние. Слушая их, воины Дома Морлы растроганно стенают и плачут – но никто из них не стал бы помогать настоящему изгнаннику, одинокому и презираемому всеми. Нет ничего хуже и постыднее этой доли. Эадан смотрел на мрачную стену леса перед собою, смаргивая с ресниц снежинки и непрошеные слезы, и ему не верилось, что то, о чем пелось в песнях и говорилось в былях о героях, произошло с ним самим. Рассказывают, предки Хендрекки Моргерехта и всей знати Карна Рохта тоже были изгнанниками. Правитель Карна Ванарих, давно исчезнувшего карна, прогнал своего мятежного элайра Эрдира Кег-Ньордру и его людей на юг, к самой границе Трефуйлнгида. Они пришли туда, поработили народец, там обитающий, и объявили эту землю своим карна. С тех пор правители Карна Рохта носят имя Моргерехт, что значит «изгнанник». Но то было давно, в незапамятные времена чудес и героев, и далекая слава Эрдира Моргерехта не утешала Эадана. Ибо отправившись в изгнание без коня, припасов и оружия, да еще и в гиблую пору Дунн Скарйады, Эадан вернее найдет не высокое кресло карнрогга, а бесславную смерть.

В Дунн Скарйаду ужасная богиня Тааль, которую называли Безглазой Женщиной, чтобы не произносить вслух ее настоящее имя, носится верхом на белоглазом, клыкастом олене с двенадцатью рогами и змеиным хвостом, и хватает всех, кто попадется ей на пути – а после эсы находят несчастных, что замерзли насмерть в объятиях Тааль. Нечисть выходит из болот и чащоб, подходит к самым жилищам эсов и кричит на разные голоса, а воины Орнара, духи павших воинов, седлают снежные ветры и летают над Трефуйлнгидом, оглашая тишину воинственными кличами… Эадан вздрогнул – не то от страха, не то просто от холода. Дунн Скарйада – лучшее время для колдовства, но худшее – для странствий; а Эадану предстоял долгий путь.

Он решил пробираться в Руда-Моддур, владение Гунвара Эорамайна, куда испокон веку бежали изгнанники из Карна Гуорхайль. Когда сын Морлы Ангррод, одолев в поединках сыновей Ингрима Датзинге, выгнал их, законных властителей Карна Тидд, из их собственной земли, они ушли к карнроггу Эорамайну. Быть может, он приютит и Эадана… Зима удлиняет любую дорогу, а путь к Руда-Моддур и без того не близок. Эадан не слишком надеялся, что сумеет добраться туда живым. Среди юношей Карна Гуорхайль он слыл сильным и ловким, часто одерживал верх в играх и мог в одиночку справиться с необъезженным жеребцом, но куда ему тягаться с великой зимой Трефуйлнгида!

Эадан опять вздрогнул. Поначалу, согревшись в жарко натопленном Ангкеиме, он не мерз, но теперь мороз начал проникать сквозь слои одежды и касался его тела ледяными пальцами. Эадану подумалось, что стоит ему помедлить еще немного – и он замерзнет насмерть прямо здесь, у ворот карнроггской усадьбы. Он плотнее запахнул овчину, надвинул шапку пониже и зашагал вперед по хрусткому снегу – быстро, чтобы согреться. Лес и заснеженные поля были серы, небо – черно. Ничто не шевелилось вокруг – даже зверье, спасаясь от холода, забилось в свои норы. Только сова аръюн, предвестница несчастий, тоскливо ухала в тишине.

Вскоре в темноте показались неясные очертания домов. Хутор Скеги Фин-Турстейна – узнал Эадан. Он едва дышал из-за бьющего в лицо холодного ветра, замерз, а идти по снегу без лыж в такую даль было нелегко – и Эадан приостановился, с сомнением глядя на хутор Скеги. Он мог бы выпросить у тамошних людей какой-нибудь еды в дорогу или, на худой конец, просто согреться у огня… Но эсы, живущие неподалеку от карнроггской усадьбы, жили от милостей Морлы и слишком боялись его, чтобы принимать тех, кого карнрогг объявил вне закона. Они скорей убьют Эадана и пойдут в Ангкеим в надежде на награду, чем станут его кормить – тем более, в голодную зимнюю пору, когда каждый – будь то богатый господин или безземельный работник – страшится не дожить до весны. Эадан не знал, дошла ли весть о его изгнании до хутора Скеги – вряд ли кому-нибудь из пирующих у Морлы пришло бы в голову уйти в разгар празднования и потащиться через снег и мороз к хутору, пусть даже и ближнему. Но люди Скеги и без того могут догадаться, что за нужда заставила Эадана выйти в путь, когда даже беспечные бродяги стараются выпросить себе место у очага. Эадан отвернулся от хутора. Ему подумалось, что безопаснее всего уйти от усадьбы карнрогга как можно дальше и попытать счастья на восточных хуторах, больших и богатых, где люди привыкли жить своим умом и полагаться на себя, а не на милость и защиту Морлы. Там, говорят, каждый фольдхер мнит себя карнроггом на своей земле… Прибавив шагу, Эадан миновал хутор Скеги и сошел с широкой дороги, углубляясь в лес.