Увлечённая растопкой печи мать даже головой в сторону дочери не повела. Может, и услышала, но виду не подала, да и зачем? Контролировать уже взрослую Женьку, умную и самолюбивую, она не планировала. Пусть девчонка на своих ошибках учится, так быстрее дойдёт.
Вот ведь зараза! Райка-соседка. Как что случается, шантажирует да намекает, а то и прямо говорит про её, Иринину тайну. Ну, и гуляла она от мужа, что с того? Ванька пил запоями по две недели, валялся в огороде обоссанный, а как в деревне без мужика? Кто крышу починит, кто забор новый поставит, кто бидон с молоком тяжёлый поможет до хаты донести? Да и давно это было. Лет пять назад. Ирка и сейчас ничего, а тогда была… ух, огонь! Все бабы деревенские завидовали её осанке, да особенной, будто бы сказочной красоте. И Женька в мать пошла! Одни глазищи чего стоят! Два озера голубых. Не мудрено, что Мишка Лялин, чёрт лукавый, неверный, утонул в тех озёрах, как простодыра малолетняя.
А ведь Мишка и самой Ирине нравился. Но на неё не поглядел. Она ж тогда думала, что он Ваньку боится, а он, оказывается, ничего не боится. Орёт, как ненормальный, с улицы, через забор: «Люблю», да «Люблю», и плевать на всех хотел. И на неё, на Ирину, плевать… Неужели так и не передал ему тогда никто, как отчаянно и надрывно страдала по нему целую весну, с марта по май, глупая Ирка Завражная из поселка Лесное, пока не поняла, что надо замуж выходить за того, кто любит. За Ваньку. Ирина вздохнула.
А теперь она почти тёща, получается, мальчишке вчерашнему, по детскому саду знакомому, другу ветреной школьной юности, единственному, кто в сердце холодное заглянул, но не выбрал.
Так тебе и надо! Лялин! Гавнюк! Бросит тебя моя Женька, моя любимая умница, размажет твоё непутёвое сердце по грязному коровнику босыми, маленькими ногами!
Ирина прислушалась. Дочка крадётся. Ой, смешная, ей Богу. Думает, что не знает мать, как она бегает курить за сараи, да конфетой карамельной потом заедает, чтоб не палиться. Но от халата махрового все равно воняет так, будто в прокуренной казарме ночевала. Ирина улыбнулась. Что уж тут ревновать. Она и Лялина Ольга – вчерашний день. Теперь другие девчонки в моде. Пусть лучше Женьку обнимает, чем другую какую. Может, и её, Ирину, в тех объятиях вспомнит и спасибо скажет. Хотя б за то, что себя предложить не посмела и дочку от другого родила.
Ой, нужно ей его спасибо?! И сам он ей больше не нужен.
Женька с удовольствием затянулась ароматной сигареткой. Босые ноги в галошах подмерзали. Без колготок поутру прохладно, всё-таки не лето.
Курить она лет с восьми научилась. Стрельнёт, бывало, у отца пару штучек и к подружке. Сядут они в кустах на пару, спичкой об коробок чиркнут, раскурят одну на двоих и давай за жизнь тереть. О пацанах, о месячных, о больших сиськах тетки Светки из продуктового, которыми та о прилавок целый день трётся, не стесняясь, будто хвастается. У Женьки до сих пор таких сисек нету. Видимо, уже и не будет. Да и зачем? От большой груди никакого проку, только остеохондроз.
Надо Лялина отваживать. Сказать прям в лоб: «Не люблю» и …
А как скажешь? Он опять схватит Женьку в охапку, приложится крепкими губами к её встревоженному рту, и прощай-прости, окружающая действительность, до следующей, стыдливо краснеющей зари. Как он её целует, ох! И так, и эдак! Женька почувствовала, как щёки загорелись. Её гонористые, но неумелые ровесники так не умеют. Им бы лишь растрезвонить на всё село. Хотя и Мишка такой же. Нет бы поберечь её, девчонку незамужнюю… Всем растрепал! Одно слово – козёл.
– Ты чего здесь? Куришь? – любопытная Райка, – Я всё матери расскажу!
– Ну, и рассказывай.
– Шалава маленькая.
– На хер иди!
– Ах, ты!
Но Женьки уже и след простыл. Уж что-что, а быстро бегать она умела. Не даром в районных соревнованиях от школы участвовала и даже первое место по бегу на короткие дистанции занимала, пару раз.
Она со всего разбегу запрыгнула на порог и, уже не таясь, широко распахнула дверь в начавшую набираться гостеприимным теплом хату, напрочь забыв, что прячется.
– Мам!
– Чего тебе, Женя? – мама почему-то любила откликаться именно этой фразой и Женьке очень нравилось слушать, как протяжно и ласково звучит из уст матери её простое имя: «Же-е-н-я-я».
– Ты, как думаешь – есть на свете колдуны? – спросила она доверчиво, стараясь унять дрожь в голосе. Женьке вовсе не хотелось иметь дело с незнакомой доселе бабкой Феней и словом, звучавшим так угрожающе: ПОРЧА. Если уж выбирать, пусть просто побьют. Так хотя бы присутствует вероятность счастливо смыться. А ПОРЧА – это явление хоть и непонятное, но, скорее всего, опасное.
– Может, и есть, – мама задумалась, – Скорее всего, есть, – утвердительно кивнула она и ушла хлопотать по хозяйству.
Вот те раз. И что ж теперь? Испортит её ведьма, получается? Не хотелось бы, признаться. Очень не хотелось бы.
Старенький кнопочный Nokia испугал задумчивую Женьку неожиданно громкой попсовой мелодией, раздавшейся в полной тишине, как будильник среди сонного покоя. Кому она понадобилась в такую рань? Еще и номер незнакомый. Не будет она брать, обнаглели.
– Алло.
– Женя, не ходи сегодня в школу! Слышишь? – Лялин, – Спрячься где-нибудь. Никуда не ходи. Вообще никуда не ходи. И матери скажи, чтоб не говорила, где ты.
– Чего это? Мне к экзаменам надо готовиться. Как я не пойду-то?
– Сказал, не ходи. Девочка, слушайся!
– Ты мне не указывай. Какая я тебе девочка?
– Любимая, – всегда Лялин так. Знает, чем Женьку умаслить. В трубке раздались короткие гудки. То ли сбросил, то ли помехи в сети. Хрен поймешь. А перезвонить нельзя, Мишка не разрешает. Началось, получается. Едут по ее душу, значит. Бить будут. Волнительно.
– Мам, – начала, было, Женька в надежде услышать привычное «Чего тебе, Же-е-ня-я?», но тут же осеклась. Мать уже стояла за её похолодевшей от дурных предчувствий спиной и тревожно вытирала руки белым полотенцем.
– Началось? – коротко спросила Ирина, давно догадавшись, кто и зачем звонил её, так нелепо попавшей в серьезную передрягу, маленькой девочке. Порвёт она баб этих. За Женьку горло перегрызёт.
– Получается, началось, – врать матери, понимающей всё без лишних слов, Женька не решилась.
– Что сказал?
– В школу не ходить.
– Оденешься, выйдешь. Пусть Райка тебя увидит. Эта мымра в окно целыми днями пялится, делать-то ей нечего. Пусть видит, что ты в школу ушла. А ты с заднего двора вернёшься. Пальто наденешь, в погребе посидишь, с картошкой вместе. Я тебе одежду туда принесу. И прикрою. Ты сиди, что бы ни случилось. Отца нет, а я не знаю, что у этих дур на уме. Поняла?
– Мам.
– Чего тебе, Женя?
– Ты у меня самая-самая!
– Ой, да ну тебя!
Убила бы утырка чёртова! Ему-то что? Сидит себе, переживает, типа. Переживал бы за девчонку, не лез бы к малолетней. Любовь у него. Да такой любовью только курам бошки сворачивать. Любовник. Что девчонке теперь? Всю жизнь бегать, да голову склонять? Гавнюк. Поганец. Чтоб тебе.
Это кто ещё? Ленка? Вот, чёрт принес. Придётся теперь до школы Женьке переться. Подружку информировать – лишнее дело, тем более лживую и непутёвую Ленку. Не доживёт Ирина до старости. Ой, не доживёт.
Послышались громкие голоса. Кто орёт? Райка? Да мёдом вам тут что ль намазано? Ирина поспешно выбежала на улицу.
– Твоя соплячка курит, знаешь? – с гонором крикнула перегородившая школьницам дорогу Райка подоспевшей к набиравшей обороты перебранке хозяйке, – Еще и на старших матом говорит!
– А тебе оно надо? – озабоченно отозвалась Ирина, просчитывая в уме возможные варианты. Надо Райку послать по назначению. Любознательная соседка и правда берегов не видит.
– Вот те раз. Яблоко от яблони. С такой-то мамашей. Ты, выходит, поддерживаешь свою непутёвку? Матится и курит, а мать и не против. Посадила её себе на шею, Ирина. Ещё наплачешься ты с нею. Ничего, приедут Лялины…
– Рая, шла бы ты. А то я не посмотрю, что ты соседка моя.
– Да, Рая, шла бы ты, – не умеет Иринина Женька молчать, вечно не в тему выступит. Ой, дурная!
– Рот закрой, когда старшие разговаривают!
– Сама закр…
– Женя! Да что ты в самом деле? – Ирина не на шутку разнервничалась. Время-то идет! А причина всех её бед ещё даже не в погребе, – Рая, домой иди, девочкам в школу надо, а ты достала уже воспитывать. Мы с дочерью сами разберёмся. Потом.
– Вижу я, как вы потом разбираетесь. При мне тебе перечит.
– Пошла ты, дура! – не выдержала, наконец, Ирина и, решительно обогнув залипших на происходящее девчонок, подошла к офигевшей от оскорбления Райке и, бесцеремонно схватив ту за худощавую руку, потащила прочь, – Иди отсюда. Вон твой дом!
Райка, хоть и бойкая на язык, баба, но весу небольшого. С высокой и статной Ириной ей тягаться не по силам.
– Сама я, – попыталась вырваться она, но безуспешно, поэтому предпочла подчиниться.
– Вон твой дом, – уже ласковее повторила взволнованная Ирина и жестом приказала Женьке с Ленкой поторопиться. Сколько Лялиным подругам до посёлка ехать? Всего ничего. Боже сохрани доченьку. Зря она её в школу отправила. Надо было сразу спрятать, а Ленке сказать, что к отцу уехала. Глупая. Не на их стороне Бог. Накажет их обеих. Есть на свете правда.
Молодец мамка. Как она Райку лихо! Будет знать, курица доходяжная, как рот на них разевать! Давно надо было так, а не миндальничать, с мразью любопытной.
– Лен, ты иди, а мне по-маленькому надо.
– За огородом? В кустах? Ты нормальная, не? Пойдем, в школе сходишь. В туалете женском, как гражданка.
– А я говорю, иди! Непонятно, что ли? Надо мне.
– Секретики? Ну-ну, – Ленка обиженно закусила нижнюю губу. Всё-таки подруги с детских лет. Не по фэн-шую. А, ну её! Красивое лицо дороже. Переживёт, не маленькая. Ей же лучше – не знать. Тётки первую пытать будут.
– Лен, потом расскажу, – сжалилась над задушевной подружкой добрая Женька, но, опасаясь окончательно разоткровенничаться, поспешно отвернулась и побежала в придорожные кусты мелкой трусцой, живо скрываясь от посторонних глаз, – Обязательно расскажу! – даже интересно, что с ней будет. Очень-очень интересно.
Когда по-весеннему сочная трава за сараями стала вовсе лысой из-за подъедавших её соседских телят, Женька вдруг отчётливо поняла, что опоздала и прятаться в погребе уже поздно. Во дворе кричали. Громко, визгливо, с матом и прочей ненормативной лексикой. Озадаченная шумным концертом, Женька предусмотрительно спряталась за смородиновый куст возле забора и затаилась. Куртка на ней камуфляжная, захочешь разглядеть – не увидишь. Купила новую вещь в городе, в начале марта, как знала, плутовка, что чей-нибудь сыр прихватит. Вот обновка и пригодилась. Девушка пригляделась. Далековато, конечно, и ничего не понятно. Орут, как сумасшедшие, голоса высокие – значит, бабы, но, кроме ругательств, ничего не разобрать. Вряд ли это Райка, скорее, по её, Женькину, душу бойня. Голосов несколько, а материного не слышно. Как бы мамке не досталось! Дуры многое могут!
– А! Вот ты где! – что за хрень? Мелкий пацан из второго класса выпрыгнул на Женьку из кустов, как чёрт. Этого хлебом не корми, дай школу прогулять. – Тут она! Ту… – вредный мальчишка не успел закончить предложение, как оказался обезвреженным и распластанным под взрослой девчонкой, с крепко заткнутым её холодными ладошками ртом.
– Максим, ты чего, мать твою, орёшь? – зашептала она ему в лицо горячим шёпотом, – Хочешь, чтоб отлупили тебя? Ты школу, блин, прогуливаешь который раз. Мать ремня всыплет по первое число. Молчи, дурак. Понял меня?
Пацан, основательно примятый пятьюдесятью килограммами, согласно закивал. Женька ему нравилась и против неё он ничего особенного не имел, но уж слишком восемнадцатилетняя деваха тяжёлая. Она медленно убрала ладони от его рта.
– Слезь, ребро сломаешь, – миролюбиво попросил мальчишка.
– Ребро, – передразнила того язвительная Женька, неохотно отпуская, – Ты хоть знаешь, где рёбра расположены.
– Знаю. Тут, – улыбнулся Максим, радостный от того, что может похвастаться своей эрудицией перед симпатичной девушкой, и ткнул себе пальцем в грудь, – Батя ломал, я запомнил, – он гордо приподнялся.
– Тише ты. Услышат – отлупят. И тебя, и меня.
– А меня-то за что? Они моей матери не знают.
– Моя мать твою знает.
– Ну да, – мальчишка озадаченно вздохнул.
Вот бы получше рассмотреть. Вроде орать прекратили. Женька напряжённо вгляделась вдаль, близоруко щурясь. Зрение у неё с детства неважное, а носить очки не хотелось. Ничего не видно, досада. Она покосилась на Максимку.
– Максим, дело есть.
– Чего? – тот был заметно доволен приятной компанией, а интимная обстановка в тени набухших почками веток располагала к доверительной беседе, поэтому пацан беспрестанно лыбился.
– Сходи посмотри, чего там. Будь другом, – решилась, наконец, Женька, изнывающая от любопытства.
– Отлупят, ты ж сама сказала, – нахмурился Максим, опасливо заворочавшись. Маленькая, желтовато-зелёная сопля в левой ноздре, заставила его громко зашмыгать носом, – Не пойду.
– А я своей маме скажу, чтоб она твоей ничего не говорила. Скажу, что ты мне помогал, – подмигнула хитрая Женька игриво, трогая сопливого пацанёнка за грязную ручонку.
– Пять тыщ дашь – пойду, – вдруг само собой вырвалось у Максимки, и опрометчиво смелый пацан тут же полетел обратно в колючий куст.
– Пошёл ты, мелкий гавнюк, – плюнула в его сторону взбешённая наглостью Женька, метая голубыми глазами злые искры, и горделиво поднялась во весь рост, – Без тебя обойдусь.
Хотя, конечно, страшновато.
– Ты чего дерёшься?! Дура! Я сейчас заору!
– Ну, и ори. Тебе же хуже.
Делая вид, что море ей по колено, а горы по плечу, с безумно трепыхающимся где-то в районе горла сердцем и мокрыми от пота подмышками, Женька открыла заднюю калитку и на секунду замешкалась, трусливо оглядываясь. Драка тридцатилетних баб – это вам не нежная девичья потасовка за понравившегося мальчика. Тридцатилетние и покалечить в запале могут, а то и вовсе убить. Эмоции-то на пределе. Да уж, очень глупо – с женатым мужиком, бессовестным и неосторожным, воду в колодце мутить. Очень не по фэн-шую. Женька задумалась. А так ли любит её Мишка Лялин? Подставил. Ведь подставил! Как пить дать, подставил! А какая же это ЛЮБОВЬ?
Во дворе было пусто. У соседей тоже никого. Вряд ли нежданных гостей мать позвала к себе в хату. Поганой метлой со двора гнать таких гостей.
О проекте
О подписке