Но слава – странная штука. К одним она приходит после смерти, другие же, умерев, исчезают из людской памяти. Одно поколение восхваляет то, что будет ненавистно другому.
– Ты предпочел ее, – говорит он. – Мне. – Твоей гордости. Слово, которое я выбрал для этого, – ὕβρις. Наше слово для высокомерия, что задевает звезды, для злобы и безобразной, неистовой ярости, столь присущей богам.
те дни Гелиос и Океан часто друг у друга пировали. Двоюродные братья и к тому же ровесники, они вовсе не казались таковыми. Мой отец светился как бронза, только снятая с наковальни, а у Океана от рождения росла белая борода по колено и слезились глаза. Но они оба были титанами и предпочитали общаться друг с другом, а не с богами Олимпа – птенцами, не видевшими сотворения мира.
Я всматривалась в его приятное лицо. Не потому приятное, что красивое, а потому, что оно было самим собой, как добротный металл, закаленный, отбитый молотом и потому крепкий. С двумя чудовищами мы сражались плечом к плечу, и он не дрогнул.
Когда родился я, сын, отец выхватил меня у нее из рук и отдал кормилице. Повитуха, сжалившись над матерью, вместо меня дала ей подержать подушку. Мать прижала ее к себе. Она как будто и не заметила подмены.