– Полагаю, виконт Альберти, моя неприязнь по отношению к вам, скорее, вызвана вашим нежеланием познавать душу человека. Вы – материалист, вас интересуют те вещи, которые чуждо принимать моему сердцу прежде всего остального…

– Должно быть, этому вашему сердцу ближе крестьянин по имени Маттео? – с иронией спросил виконт.

– Любой простолюдин способнее на чувства, чем большинство представителей дворянской знати, – промолвила Каролина, невзирая на саркастические замечания Джованни. – Обратите внимание, что там, где нет денег, способна существовать духовность.

– Как по мне, так жизнь без денег ничтожна и бессмысленна, – ответил Джованни, и Каролине показалось, что половину из сказанного ею тот совершенно не услышал.

– Без денег жить и впрямь нелегко… – отвечала она. – Но не невозможно. Но можно ли жить без души?

Виконт зашел в тупик: Каролина взрослеет не по годам. Подобные речи ему ранее не приходилось слышать ни от нее, ни от иных знатных дам.

– Можете не утруждаться, Джованни, в поисках ответа на мою фразу. В конце концов, вы имеете право на личное мнение…

С этими словами она поднялась со скамьи, желая направиться к повозке для того, чтобы вернуться в палаццо да Верона, но Джованни стал на ее пути, не позволяя сделать более и шага. Устремившись своим взором в его глаза, она прочитала в них самолюбивую надменность, жаждущую сдавить женское сердце в своей власти.

– Каролина, ты же прекрасно понимаешь, – начал виконт и с наслаждением заметил, как из ее глаз едва ли не посыпались искры от гнева на его бестактность, – что в скором времени твой отец даст согласие на нашу помолвку и тогда, можешь мне поверить, церковь нас свяжет узами брака до конца наших дней.

Она ощутила, как его тело, словно в нетерпении, приблизилось к ней, а уста на ушко нашептывали ей странные речи, воспламенявшие в ней еще большую ненависть. Каролина ощутила, как ком, подошедший к ее горлу, не позволял вымолвить и звука. Ее душили набегающие слезы от осознания того, что все сказанное виконтом может оказаться правдой, но она молчала, дабы не сорваться.

– И после свадьбы будь готовой к тому, – продолжал шептать ей озлобленный Альберти, – что ты будешь выполнять мои прихоти. И можешь мне поверить, что любое пренебрежение моими желаниями с твоей стороны будет подлежать моему наказанию. И тогда жизнь в родительском доме тебе покажется раем.

Она ощущала в каждом его слове устрашающий гнев, который испускался из него, словно огнедышащее пламя. В этот самый миг ей вспомнился тот огонь в глазах ее таинственного незнакомца на балу, казавшимся ей очагом заботы и нежности. Она смело посмотрела в глаза этому исчадию ада.

– Прошу простить, любезный виконт, но не рано ли вы дали волю своим фантазиям? – с напускной усмешкой произнесла она. – Такой вот грозный и такой властный, за все время нашего общения вам, Джованни, так и не довелось узнать мою внутреннюю сущность. Так вот, эта самая моя внутренняя сущность хочет обратиться к вашему благоразумию с такими словами: если ваша милость посмеет в будущем причинить мне боль, можете не сомневаться, что во мне довольно презрения и коварности, чтобы отблагодарить вас достойным возмездием. И тогда вам придется жалеть об этом до конца своих дней, – в ее голосе он ощущал ясную ненависть, которую она готовилась выплеснуть из себя, словно кипящую лаву из бурлящего вулкана. – Возможно, я не сумею ответить вам действием, поскольку моя физическая сила в сравнении с вашей – капля в море. Но вот что касается хитрости, то простите, друг мой, – это удел не мужского разума, а женского. И применяя это орудие в своих целях, я заставлю вас жалеть о каждом шаге, сделанном против меня.

В последний момент его глаза пронзила ослепляющая искра презрения, и бесстрашному виконту стало не по себе. Все же он попытался удержать в себе порывы продолжить дискуссию.

– Не смейте провожать меня в имение! – приказным тоном произнесла Каролина, даже не оборачиваясь к виконту на прощанье.

Джованни не стал настаивать: подобное общение не оставляло в нем ни малейшего желания для продолжения беседы. Он лишь довел Каролину к экипажу, вручив ее под ответственность извозчику да Верона, и отправился восвояси.

Адриано сжимал лист с коряво и безграмотно выведенным содержанием: «Мне известно о вашем несостоявшемся участии в заговоре. Нам удалось разоблачить намерения миланцев. Решено начать без них и незамедлительно. Просим поддержки у Венеции. Через 10 дней, в четверг, за три часа до заката солнца. В случае согласия ожидаем вашего прибытия в среду ночью. В случае у спеха обещаем республике достойное вознаграждение колониальными землями. Маттео Гальди».

Признаться, это письмо стало для сенатора Фоскарини настоящей неожиданностью, повлекшей за собой ошеломление и растерянность. Отчего крестьяне торопились с мятежом, отказавшись от первоначальных замыслов? Что подвигло их на отчаянный шаг, влекущий за собой неизбежный провал? Желание сразить неожиданно, молнией с безоблачного неба? Охраняемую стражниками герцога территорию палаццо и приусадебные участки внезапностью, возможно, они и возьмут. Но каким оружием? Что за ребячьи глупости?

Хотя… очевидно, что генуэзские крестьяне оказались не настолько наивными, чтобы безоговорочно довериться миланской знати, и, вероятнее всего, решились действовать самостоятельно. Только вот… довольно странная просьба о поддержке Венеции… Смекалистый юноша Маттео все-таки сумел выяснить о «несостоявшемся участии» венецианцев в этом заговоре. Мальчишка Леон наверняка проговорился об их договоренности, а более грамотные поняли, что разболтали информацию чужакам-венецианцам. А это не есть хорошо… И все же они просят поддержки – странное дело… Какой-то здесь существует подвох.

Провал крестьянского мятежа без поддержки более влиятельных персон вполне очевиден, а упрямство бедняков просто изумляет! Адриано приходилось видеть их план… ущерб государству будет нанесен и без участия кого-либо со стороны – это очевидно. Однако крестьянам явно не хватало оснащения – слишком мало оружия, чтобы одержать победу.

Но все это его мало занимало. Все это в его глазах – лишь опасность, витавшая над палаццо Каролины. О, нет! Неверное суждение. Опасность витала над ее жизнью! И это как раз беспокоило венецианца. К его величайшему сожалению и разочарованию в самом себе.

Адриано сомкнул губы: он ясно понимал, что ее жизнь висит на волоске. Но после того как он ответил отказом на предложение Брандини, все связи оборвались и его перестали уведомлять об исполнении миланских замыслов, что, впрочем, неудивительно. Это усложняло его восприятие содержания полученного письма. Действительно ли Милан отказался от участия в этой заварушке, или здесь все же присутствует какой-то подвох?

Так или иначе, но существует опасность того, что лучик жизни, ставший таким ярким, всепоглощающим светом в его сердце, может померкнуть, если не угаснуть вовсе…

Какое-то время он всеми силами старался об этом не думать, от себя подальше отгоняя мрачные мысли, да и мысли о Каролине вообще. Весь день он углублялся в свои дела, пытался вникнуть в принесенные ему бумаги, встречался с поставщиками сырья для его фабрики, но его разум совершенно отказывался думать под воздействием упрямого сердца.

И все это потому, что Адриано Фоскарини четко понимал: его осведомленность о предстоящих событиях меняет суть дела – его честь не позволяет ему бездействовать. Но в то же время его происхождение не позволяет предпринимать каких-либо действий. И как же поступить? Стоять в стороне и ждать «черных» вестей из Генуи?

Да, Адриано отдавал себе отчет, что его участие в восстании генуэзских крестьян – глупая и нелепая идея. Но как только он представлял себе Каролину и видел, как сияние от ее души тихонько угасает от чьего-то меча, его сердце почему-то сжималось, перекрывая дыхание.

Ему прекрасно помнились события не так давно подавленного крестьянского мятежа в Тревизо, когда бедняки были настолько рассвирепевшими от давления в условиях созданной аристократами обстановки, что сметали и крушили все на своем пути. Каждого, кто держал в своем подчинении наемников и арендаторов земель, они подвергали немедленной казни без суда и следствия. Дворянские имения беспощадно сжигались, а целые семьи уничтожались мечом или огнем. И прежде, чем Венеции удалось подавить восстание в этой части земель Террафермы^[6], погибло немало дворян.

Адриано склонил голову. Он вспомнил о поездке, в которую через несколько дней намеревался отбыть в компании Витторио Армази на судне, арендованном у купцов. Его целью являлись переговоры в Ливорно, а вместе с тем и Флоренцией, о будущих контрактах, а также об оптовой закупке лекарственных снадобий и трав для недавно созданного городского лазарета и венецианских аптек. Для последней цели Адриано планировал взять с собой Витторио Армази, как ведущего венецианского лекаря.

И больше всего сенатора съедала мысль, что Ливорно располагается в непосредственной близости с Генуэзской республикой – там рукой подать до вражеских земель. Стало быть, ему суждено быть рядом и не суметь оказаться возле нее в нужный момент… Что поделать, если в нем горит вечным огнем долг перед родной республикой? А отправляться в Геную – глупая и ничем не обоснованная затея.

Но как только он опускал свой взгляд на бумагу, светлый образ Каролины представал перед ним, словно наяву. В который раз он замечал, что становится бессильным перед незримым видением, так ясно стоявшем перед его глазами.

Он отказывался понимать себя и все чаще задавался вопросом: как можно вообще думать о женщине, которая является титулованной наследницей вражеского государства? Адриано всю жизнь ненавидел Геную всем сердцем и тешился этой ненавистью! А сейчас Небеса его заставляют принять эту державу в свое сердце только по одной, хоть и прекрасной, голубоглазой причине.

Все это время, после миланского маскарада, он пытался погрузиться в дела, надеясь, что время без возможности ее лицезреть, сможет заглушить в нем всяческие чувства, которые вспыхнули в его сердце. По вечерам он проводил время в обществе женщин или же отправлялся в гости к кому-то из старых друзей. Но все приложенные усилия оказывали лишь временное воздействие на его душу, наполняя ее мимолетной усладой.

Он хмелел под действием вина, которое принимал, словно лекарство, способное уничтожить в нем мысли, казавшиеся ему абсурдными. Затем отправлялся в бордель… Затем, охмелевший и умиротворенный, возвращался домой в надежде, что следующий день не начнется с видения, которое посещало его каждое утро – ее глубокий и мягкий взгляд на прекрасном лице, разбавленном изогнутыми линиями женственности и непокорности. И каждое утро он с мучением всматривался в эти прекрасные черты, подсознательно не желая стирать из памяти дивный образ.

Адриано измучился. За это время его словно растерзали чувства к этой странной, строптивой и поразительной девушке. В какой-то момент к нему пришло осознание, что все его достоинства: чувство чести, верная доблесть, преданность, сила духа, твердость сознания, – взбунтовались против его воли, против его разума, против его принципов. И сейчас, когда она пребывала на грани между двумя мирами… когда ее жизнь стала мишенью негодяев, сенатор почему-то предчувствовал, что именно от него зависит, какую сторону жизни она примет: солнечной реальности или вечной темноты…

Итак, необходимо рассудить здраво! Если он отплывет через несколько дней в Ливорно, как и собирался прежде, то сможет посетить Геную лишь тогда, когда уже все закончится. Тогда он сможет освободить себя от терзаний чувствами – в этот момент уже все будет решено, и ему не понадобится участвовать в этом.

Если же он отправится в путь этой ночью, то может успеть прямо к вспышке мятежа… Но если он появится там, где ему не следует находиться, – это может значительно изменить его жизнь… Причем как с хорошей, так и с плохой стороны… А если нет… Каролина может навсегда исчезнуть из его жизни… Да она может вообще уйти в мир иной! Но едва ли она исчезнет из его памяти… Ведь после их общения на карнавале она пересталапребывать в его памяти лишь мимолетным видением, облачившись в прекрасные черты утопичной реальности! Она пока существовала в этом мире, робко вмешавшись в его сознание, но… вдруг миланцы все же осуществят свой замысел? Или же крестьяне начнут уничтожать аристократию?

И что тогда будет с ним? Его жизнь тоже изменится… Неужто она станет еще более опустошенной и бессмысленной?

– Вздор! – буркнул сенатор сам себе и поднялся с кресла.

Он подошел к открытому окну и бесцельно устремил свой взор сквозь пространство. До определенного момента ему казалось, что он живет только для Венеции. И в недалеком прошлом он намеревался жениться во имя скрепления связи своей республики и Флоренции – там он присмотрел себе будущую супругу. Но все изменилось: сейчас он почему-то понимал, что незачем растрачивать свою жизнь на действия, ставшие следствием лишь навязанной, внушенной надобности…

Ему вновь вспомнилась Каролина. Ее глаза светились жаждой счастья, неистовым желанием любить. Он вспомнил ее в лесу рядом с Маттео. Разве может позволить себе благовоспитанная дама нечто подобное? Может! Но только если хочет жить, а не существовать!

И тут же он обратил свою память к словам Лауры, верной супруги Витторио Армази, знавшей о вещах, неведомых обычному человеку. И к ней, как к дивной прорицательнице, Адриано нередко обращался за помощью в трудные периоды своей жизни. Так он сделал и сегодня утром, растерянный содержанием полученного письма.

– Милый Адриано, – изрекла тогда Лаура Армази после проведения какого-то дивного обряда, – тебе нужно знать, что именно от тебя зависит не только ее жизнь, но и твоя судьба. Твои опасения не напрасны: ей и впрямь угрожает опасность. Сейчас ты на распутье, и от твоего выбора полностью зависит исход событий как в твоей, так и в ее судьбе.

– Хочешь сказать, мудрейшая Лаура, что нам суждено быть вместе? – спросил тогда же удрученный Адриано.

– Это будет зависеть лишь от вас обоих, мой друг, – ответила знахарка. – Более ничего поведать не могу.

Адриано томно вздохнул. Да, он ясно видел выход из ситуации и давно продумал его в своей голове. Можно опустить флаг судна с государственным гербом, подойти к той лагуне между утесами, которую показывал этот Маттео… и дальше что? Броситься в очаг битвы, где происходит абсолютно не его война? Да, черт возьми!

Адриано решительно встал с кресла и прошел по комнате. В чем он сомневается? Нужно ли спасать жизнь этой женщине? Да, в конце концов, он жаждет лицезреть ее красоту в этом мире! Именно в этом мире! А на Небесах они еще успеют свидеться. Но ведь тогда выходить из порта необходимо немедля… – Прошу простить, сенатор Фоскарини, – послышался голос дворецкого, который отвлек его от мыслей. – Мне велели передать, что судно готово отправиться в путь этой ночью…

Каролина взяла в руки Библию и задумчиво посмотрела на обложку. Как и прежде, когда она касалась подобных вещей, ее посетили весьма противоречивые чувства. Однако сейчас синьорина почему-то не боялась в этом себе признаться, ибо к ней пришло осознание того, что ее духовность до этого момента таила в себе некую драматичную ложь, так искажавшую человеческое восприятие незримого глазу мира.

Невероятно долго, как для христианки, она противилась мысли, что нежелание покоряться священным учениям развивало в ней противостояние с понятиями, выстроенными в ее сознании лишь требованиями духовенства. И сейчас она понимала, что именно это противоборство повлекло в ней нежелание обращаться к Богу. Причем это нежелание упрямо преследовало ее сердце. Будто ее сознание кричало о том, что христианская вера создана людьми и никакой внечеловеческой силы в себе не таит. О! Эти мысли могли разочаровать многих истинных христиан…

Сейчас ей становилось ясно, что, увлекшись чтением об отношениях мужчины и женщины, в библейские стихи она вникала лишь своей памятью, разумом, но не сердцем. Как раз это стояло на пути ее понимания истинной сути божественной любви и силы. И сейчас Каролина пыталась найти в себе способы понять религию, как основу мироздания. Как начало начал…

Бесспорно, она молилась, как того требовал режим ее обычного дня, посещала с родителями по воскресеньям церковь, под строгим надзором Паломы прочитывала псалмы… Но при совершении этих действий Каролина безустанно понимала, что решительно не желает их выполнять. И если бы она, хотя бы изредка оставаясь наедине с собой, очищала свои мысли от потока эмоций и упрямых убеждений, то к ней пришло бы ясное осознание, что ее сердце отвергает Бога лишь потому, что ее принуждают Его любить.

Сейчас же, сжимая в руках Библию и созерцая перед собой лики иконостаса, синьорина пыталась собраться с мыслями.

И, несомненно, ей было ясно, что именно оказало влияние на ее великодушное желание уделить внимание Священному Писанию. Дело в том, что совсем недавно, по пути на мессу в Собор Сан-Лоренцо, к семье да Верона присоединились Молинаро, с которыми род герцога издавна поддерживал дружеские отношения. Так вот, Каролина нехотя плелась за родителями, свои мечтания отправляя подальше от этих мест, хотя по обычаю, перед входом в церковь, главной обязанностью каждого прихожанина являлось смиренное обращение своего сердца к Всевышнему. Аделаида Молинаро-Динарио, возрастом несколько старше Каролины, поведала подруге свою небольшую тайну, которая в скором времени должна была подлежать огласке.

– Я помолвлена, Каролина, – с сияющим блеском в глазах промолвила она.

К своему удивлению, синьорина Диакометти заметила, что сказано это было на выдохе воспаряющего ощущения счастья. Нужно отметить, что Аделаиду Каролина всегда считала излишне мягкой. Безусловно, считать это пороком было бы грешно, но юная синьорина совершенно не понимала, как можно жить с ощущением утомляющего чувства всепрощения и доброты. С одной стороны, она находила это прекрасным, с другой, – по меньшей мере, скучным.

– Помолвлена? – изумилась Каролина. – И ты рада этому? Рада, что вскоре снова выйдешь замуж?

Возраст Аделаиды достиг двадцати шести лет, а предыдущий брак, в котором она состояла с флорентийским синьором Динарио, закончился плачевно. Несколько лет назад ее супруг скончался от неизвестной болезни, а самой Аделаиде отошло все имущество, управление над которым немедля взял в свои руки ее отец.

– Разумеется, милая, ведь теперь я наверняка буду счастлива в браке, – еще с большим порывом радости сообщила Аделаида.

– Счастлива? – Каролине хотелось горько улыбнуться. – Отчего можно быть счастливой, когда тебя выдают замуж за того, кого не любишь?

Аделаида с разочарованием заметила, что слова приятельницы полны пессимизма.

– Но я люблю, Каролина! – еще более счастливо выдохнула она, а ее большие глаза янтарного цвета едва не испустили две слезы.

Синьорина Диакометти посмотрела на нее и все поняла: лицо синьоры Молинаро-Динарио и правда светилось от счастья. Каролина раскрыла рот и не смогла ничего вымолвить. Они приостановились, чтобы позволить родителям подальше отойти вперед, а самим иметь возможность свободно пошептаться.

– Мы познакомились недавно на семейном празднике у четы Дониали… – продолжала тихо рассказывать Аделаида. – Он – купец из рода Виотти, дальних родственников графа Фиески. На том рауте Лучиано оказался совершенно случайно. И при одном только его виде мое сердце едва не воспарило от нахлынувших чувств, и, что удивительно, он ответил мне взаимностью! Отец долго противился нашему союзу, ибо хотел выдать меня замуж за советника Гаспарри…

– Пресвятая Дева, он ведь старик… – выдохнула с изумлением Каролина.

– Да, – согласилась Аделаида. – Ему глубоко за шестьдесят, но моего отца это мало занимало. И все же… он изменил решение… Это поразительно, Каролина, но мой суровый отец благословил меня на помолвку с моим Лучиано…