Дзержинск. Харьков. Москва. Рождение поэта. 22.02.1943–30.09.1967

Эдуард Вениаминович Савенко родился 22 февраля 1943 года в Дзержинске Горьковской области. По буддистскому календарю – в первый день Нового года. Детство, возмужание и свои университеты пережил в Харькове. Мать, Раиса Федоровна Зыбина, родилась в деревне Новь Сергачского уезда на Нижегородчине. Ее отец погиб при обороне Ленинграда. Отец, Вениамин Иванович, родом из городка Боброво Воронежской области. А его отец, Иван Иванович Савенко, учился в одной школе с выдающимся хирургом Николаем Бурденко. Донские казаки Савенки вышли из деревни Масловка Воронежской области. Бабушка Вера, в девичестве Борисенко, рассказывала внуку Эдуарду, что в их роду был и сотник-осетин. Нижегородский край подарил российской литературе еще одного революционера, одного из самих любимых писателем за его стойкость и величие слога бунтаря – Аввакума Петрова. «В ваших душах черви кипят! Дайте только срок, собаки, не уйдете от меня… Знаю все ваше злохитрство…» – таков был его слог.

В православных святках нет имени Эдуард, а в католических его именины приходятся на 5 января. На староанглийском «Эдвард» – богатый, счастливый, процветающий, покровитель, охранитель, часовой. «Вартовий». Отсюда, может быть, и название романа-дневника «Убийство часового (Дневник гражданина)» о смуте в Восточной Европе после краха социалистической системы. Ровесник знаменательного февральского сражения, когда впервые немецкие захватчики понесли сокрушительное поражение, а их пятидесятидвухлетний фельдмаршал Паулюс капитулировал, носит знакомое и привычное для тех лет имя, когда счастливые родители называли чад и по книгам, и по фильмам, и по передовицам: Сталина, Мэлор, Ленгина, Стэлла, Вилли, Джермен, Робер. Родители надеялись, что детей их детей уже никогда не постигнут голод, холод, лишения и ужасы войны. Савенко покрестили сына по православному обряду.

– А знаешь, – вспоминает, – имя Эдуард получил я от своего военно-полевого энкэвэдэшного папы в честь революционного романтика поэта Эдуарда Багрицкого (он же Дзюбин). «По рыбам по звездам проносит шаланду…», «Чтоб звезды обрызгали груду наживы: коньяк, чулки и презервативы…»

Сидел мой папан в кабинете и читал Багрицкого, наслаждался, а тут ему позвонили и говорят – сын родился, проблема как назвать. Естественно, взглянув на обложку книги, папан меня и назвал… Много лет спустя жалел, кто мог знать, говорил он мне виновато… Как многие офицеры, он верил в сверхъестественное и в то, что явления и предметы мира взаимосвязаны. Поэтом я стал (к моему и их несчастью) только потому, считал мой папа Вениамин, что он дал мне имя поэта…

Что у Багрицкого читал Вениамин Иванович? «Думу про Опанаса»? «Весна, ветеринар и я»? И как родители новорожденного представляли, что случится с их чадом? И тогда и по сей день нас в истории СССР, России, Украины окружает неопределенность и недоговоренность. Идет 2010 год. До сих пор февраль 1943 года звучит победно. А ведь в те же дни бойцов Красной армии в Харькове ожидал разгром. Второй после мая 1942 года, когда сталинские военачальники Тимошенко и Хрущев привели к гибели сотни тысяч защитников Родины и бесславно бежали от Харькова. В том числе и от Паулюса. Повторная попытка в феврале 1943 года отбить первую столицу УССР опять привела к огромным потерям и сдаче города уже в марте.

После окончания Великой Отечественной войны 1941–1945 годов из всех родственников мужского пола Эдуарда в живых остался один отец.

В переименованной в Дзержинск деревне Растяпино Раиса Федоровна работала на оборонном заводе. Лейтенанта НКВД Вениамина Савенко направили ловить дезертиров в марийской тайге. Перед отъездом он нашил толстый слой досок на стол, под который мать, уходя на смену, задвигала снарядный ящик с младенцем. Они боялись немецких бомбардировок. В рассказе «Кровати» их сын удивляется, как удалось избежать другой беды – не подавиться селедочным хвостом, который ему оставляли в руке. Потом, до того как Эдуарду исполнилось четыре года, молодой офицер Вениамин Савенко каждые несколько месяцев менял места прохождения службы. Гарнизоны и казармы Ворошиловграда, Миллерово. И наконец его перевели в Харьков. Сначала по-прежнему жили в казарме. Солдаты были няньками и мамками. Послевоенные тяготы. Голод 1947 года. Маленький Эдуард воображал, что вырастет и первым делом станет колбасником, старшим начальником по колбасе, и у него будет вволю колбасы.

В дошкольном возрасте, лет в пять-шесть, пошли с мамой на балет «Красный мак». К советскому моряку подкрадывается коварный китайский злодей. Музыка нагнетала тревогу. Зал замер. Маленький защитник заорал: «Обернись!» и побежал по проходу к сцене на выручку своим. В антракте зрители, среди которых многие пришли в военной форме, подходили к Раисе Федоровне и хвалили за то, что растит сына правильно, патриотом.

Только с 1951 года семья Савенко стала обладать собственной (полученной по ордеру) жилплощадью в двадцать квадратов в новом доме в Салтовском поселке (сейчас это один из «спальных» районов Харькова – Салтовка). До этого отец уступил очередь на квартиру младшему по званию:

– Им нужнее, у них трое детей, а у нас – один ребенок.

В отставку Савенко-старший вышел в звании капитана. Поэтому говорит о себе писатель: «капитанский сын».

Первая Поперечная улица, дом 22. Двухэтажный дом. Три квартиры на каждом этаже. Может, это один из тех домов, которые, как киевский соцгородок на Дарнице, строили немецкие военнопленные? Новостройку на Салтовке отапливали печи. Газ в доме появился лет через шесть-восемь. Эдуард, Эд, закончил русскую среднюю школу № 8. Своего директора школьники прозвали Иосиф Виссарионович. Первое сентября встречал с избранной первоклассницей на руках, дочерью «первого родителя» класса, большого начальника или завмага. Украинский язык преподавали со второго класса, он хорошо его знает. В школе начал изучать французский. Много читал. Тяжело болел. Корь поразила зрение. Чуть не ослеп.

До одиннадцати лет был как «книжный червь» (по словам мамы). Книг из рук не выпускал. Готовил себя для дальних странствий. Собирал и классифицировал всякого рода знания. О растениях – если мог, переводил на кальку их внешний вид с указанием рода, вида, семейства. О животном мире. О римских императорах и французских королях. О геологических породах.

 
Откуда это? Да откуда это?
такая грустная страдальческая форма листьев
Откуда о! Откуда это?
такая пыль на листьях
и такая
влюбленность в эту землю и несчастье…
 

Лимонов вспоминал, как подолгу смотрел из окна родительской комнаты на одинокое дерево, растущее рядом с телеграфным столбом у обочины пыльной захолустной Поперечной улицы. С ужасом думал, что предстоит созерцать это дерево всю жизнь. Саженец пыльного деревца высадили отец, Эд и соседи. А во дворе посадили фруктовые саженцы. Одним сентябрьским утром 1954 года он шел через юный сад в школу. Вдруг остановился у молодой яблони под окнами соседской семьи Шепельских. Ощутил, как под осенним утренним солнцем снизошло озарение, его переполнила неведомая энергия, он почувствовал, что никогда уже не останется вялым и книжным созерцателем. В сентябре 2007 года Лимонов приехал проведать больную маму и вышел в сад. Сад постарел. Яблоня стала высокой, как сосенка. Это был урожайный год. Раздавленные яблоки устилали землю. В «Анатомии героя» писатель делится: «Я повинуюсь в известном смысле неведомым мне силам… Я верю в мифологический сказочный вариант своей судьбы».

В седьмом классе в 1957 году пришел в дом Вишневских, репатриированных белоэмигрантов-французов. Их рассказы о Франции вспомнит в восьмидесятом, когда воочию увидит ее. Недавно харьковский литературный журнал «Союз писателей» опубликовал письма-воспоминания старшего Вишневского и его сына, брата Аси Вишневской, подруги юности Эда. Они возвращались из послевоенной Франции в Россию и до пересечения пограничной станции надеялись увидеть страну такой, какую им показали в лубочных «Кубанских казаках» (так мы до 1991 года представляли капитализм по дублированным западным фильмам).

В седьмом классе в возрасте четырнадцати лет Лимонов записывается в секцию вольной борьбы и занимается около года. Тренер Арсений предрекал ему спортивное будущее. Борьбу Эд оставил, потому что секцию перевели так далеко от дома, что приходилось ехать несчетное количество остановок. Он купил гантели и стал качаться дома, во дворе. В центре Харькова, напротив Благовещенского собора, однажды в начале зимы на спор переплыл речку Харьков. В четырнадцать поехал поступать в мореходную школу в Николаев. Но его познания морей и океанов, парусников, судовых вооружений не помогли: не приняли из-за зрения. С товарищами путешествовал на юг на крышах товарных и пассажирских вагонов, откуда они слазили с «черными рожами» от паровозного дыма. Однажды зимой чуть не замерз с приятелем насмерть.

В детском и отроческом возрасте Лимонов обожал

украинский кладбищенский сад.

Он проводил там очень много времени.

И там же в пятнадцать лет он лежал сжимая красную

тетрадь.

Пытался писать стихи.

Лимонов помнит как шумела в яблонях непогода и басом

гудели старые тополя. Будущий национальный герой

любил маленькие зеленые яблочки.

В пятнадцать лет отрок в ванной, общей для трех семей их коммуналки на Поперечной улице, дом 22, нашел хрестоматию по литературе, прочитал «Незнакомку» Александра Блока и был сражен наповал. Еще Эдуард Лимонов вспоминает, что читал Блока в библиотеке. Возможно, он нашел библиотечный том, с печатью на семнадцатой странице. Поклонник книг о кораблях, путешествиях, Галапагосских островах, Крестовых походах, императорах Священной Римской империи, «Наполеона» Тарле стал запоем читать стихи. При этом сам овладевал мастерством поэта, критика поэтов.

Приведем несколько его суждений. Велимир Хлебников сделал столько, что хватает как раз на дюжину первых русских поэтов XX века. Блок – стеклянноглазый денди, гибкий херувим со стеклянными выпуклыми очами и гетевским носом. Священный монстр, аристократический мистик. Перед ним трепетали и Анна Ахматова, и Марина Цветаева. Он упивался холодностью женщин. Его Прекрасная Дама – продажная стерва. Пушкин – поэт для календарей, настолько устарел, что уже наше ничто. «Цветы зла» Бодлера – манифест современной городской эстетики, городской талантливости. Он увидел красоту эпохи улочек, городских фонарей, тусклой воды, города-монстра Парижа с его сотней дождей в год и старой ржавой Сеной. «Левый марш» Владимира Маяковского – безусловно, гениальная формула революции. Ахматову, как и Жданов, забраковал. Буржуазная дамочка в метаниях между алтарем и будуаром. Ее высокородный муж Николай Степанович Гумилев сдержанно мерцает в вечности, он пропитан мировой историей, высоки его мысли. Борис Чичибабин – харьковский Солженицын. Иосиф Бродский – спешит закаталогизировать, отметить в огромную бухгалтерскую книгу все вещи мира…

 
Мне все равно. Я задаю вопросы
Не потому, что я ищу ответы
Не эти чайки – мощные насосы
Говна и рыбы. Даже не поэты
 
 
И нет, не мир, покатый и бесстыжий
Мне не нужны. Смеясь, а не сурово
Я прожил целый прошлый год в Париже
И, как эстет, не написал ни слова…
 

Это поэтические строки героя датированы 1981 годом. К этому моменту он уже начал печататься, в 1979 году в США издал книгу стихов «Русское» (в судьбе книги принял участие Бродский), начиная с восьмидесятого французы публикуют прозу (до этого получил отказы 36 издательств США). Эд на пороге славы, но не уступает, не поддается соблазнам общества потребления. Не продает и не отдает взаймы талант. Интересно, что свои стихи он впервые отослал в шесть или более журналов в Москве только в 1974 году.

И то накануне эмиграции, следуя совету, что за кордоном не помешают доказательства, что он гоним и его не печатали в Совдепии. Андрей Дементьев ответил на эти стихи полуторастраничным разгромным письмом.

А самый первый опыт издаться связан с харьковской бурной юностью. Товарищи показали посвященные празднику Первомая стихи Эда в газете «Ленінська зміна» и получили отказ. Кроме отказа товарищи вернулись из редакции с рекомендацией читать «Как научиться писать стихи» Матусовского. Поражение запили «биомицином» (от «біле міцне») в кустах парка Шевченко.

Пятидесятые годы подходили к концу. Покорили космос, подняли разрушенное войной хозяйство. В Харькове красную икру и камчатских крабов продавали по баснословно низким ценам. Икру накладывали деревянной лопатой из бочки. Народ сердился, что нечего купить пожрать. Икру и крабов считали бросовой едой. Пятнадцатилетний будущий поэт мужает. Наблюдает быт большого украинского города: соседи, детские дворовые компании. Покупки-приобретения воспринимали как вехи семейного благополучия. Первый телевизор с линзой. У маленького экрана единственного на всю коммуналку аппарата собирались соседи. (Так было и в нашей киевской коммуналке конца пятидесятых на Гоголевской.)

Велосипед из крепких тяжелых труб. Красный мотоцикл «Ява». Швейцарский ножик из четырнадцати предметов. Показатель социального статуса и достатка, революционная для той эпохи вещь – холодильник.

Эд утверждает себя во дворе, на улице. В голове у него – каша из понятий «настоящие мужчины», оружие, уличные товарищи и «Три товарища» Ремарка, Жюльен Сорель, три мушкетера, Фидель Кастро.

Попадает в больницу. В психбольнице на Сабуровой даче лежали в свое время Гаршин, Врубель, Хлебников. Эд тоже познает прелести этого «шиздома»: «Сабурка в нас иль мы в Сабурке».

К этим годам писатель не раз обращается в автобиографических фрагментах своей прозы, что послужило Александру Велединскому основой для создания кинофильма «Русское». О фильме, вышедшем на экраны в 2004 году, Эдуард Лимонов высказывается неохотно. Возможно, это связано с принципиальными сомнениями в уместности и возможностях экранизации прозы: «Мне представляется любая экранизация – огромное упрощение и огромное несчастье и для автора. Знаете, как Хемингуэй вышел из кинотеатра после просмотра постановки «Фиесты» и сказал: «Они думают, что если взять сотни мексиканцев, два десятка коров, то это будет испанская коррида». Так и я считаю. Не надо».

В рабочем пригороде Харькова – на Салтовке – молодежь объединялась в племя. Малые племена входили в большие – харьковское, украинское. Школьники рано покидали парты и шли зарабатывать. Многие преступали закон. Начинали с романтики уличных подвигов, распевая: «На берегу стояла крошка Мэри, а рядом с нею рыжий боцман Боб».