Моим добрым друзьям мистеру и миссис Фред У. Райтам в память об одной веселой неделе

Глава I. Прием у тети Бекки

1

О старом кувшине Дарков рассказывают дюжину историй. Эта самая что ни на есть подлинная.

Из-за него в семействах Дарков и Пенхаллоу произошло несколько событий. А несколько других не произошло. Как сказал дядя Пиппин, этот кувшин мог попасть в руки как провидения, так и дьявола. Во всяком случае, не будь того кувшина, Питер Пенхаллоу, возможно, сейчас фотографировал бы львов в африканских джунглях, а Большой Сэм Дарк, по всей вероятности, никогда бы не научился ценить красоту обнаженных женских форм. А Денди Дарк и Пенни Дарк не поздравляли бы себя с тем, что без потерь выбрались из этой истории.

Кувшин по праву принадлежал тете Бекки Дарк, урожденной Ребекке Пенхаллоу. Фактически, большинство Дарков были урожденными Пенхаллоу, а большинство Пенхаллоу – урожденными Дарками, за исключением изрядного меньшинства Дарков, что были урожденными Дарками или Пенхаллоу, урожденных Пенхаллоу. В трех поколениях шестьдесят Дарков заключили брак с шестьюдесятью Пенхаллоу. Полученное в результате генеалогическое переплетение озадачивало всех, кроме, разве что, дяди Пиппина. Ни один Дарк не мог вступить в брак с кем-то иным, кроме Пенхаллоу, и ни один Пенхаллоу – ни с кем иным, кроме Дарка. Говорили, что когда-то они не выбирали других. А ныне никто не выбирал их. По крайней мере, так утверждал дядя Пиппин. Но слова дяди Пиппина следует принимать с изрядной натяжкой. Ни Дарки, ни Пенхаллоу отнюдь не пришли в упадок. Они все еще оставались гордыми, крепкими, жизнеспособными семьями, которые спорили и сражались внутри своего клана, но вставали нерушимой стеной против любого пришельца или вражьей силы извне.

В каком-то смысле тетя Бекки являлась главой клана. С точки зрения возраста Кросби Пенхаллоу, которому исполнилось восемьдесят семь, при том, что ей было всего восемьдесят пять, мог оспорить ее старшинство, если бы это его заботило. Но восьмидесяти семилетнего Кросби Пенхаллоу интересовало лишь одно. До тех пор, пока он мог каждый вечер встречаться со своим закадычным другом Эразмусом Дарком, чтобы поиграть дуэтом на флейте и скрипке, тетя Бекки могла держать скипетр клана так долго, как ей хотелось.

Нужно честно признать, что тетя Бекки не была особо обожаема семейством. Она слишком любила повторять, что всегда говорит чистую правду. Как утверждал дядя Пиппин, пока правда остается на своем месте, не имеет смысла выкладывать ее там, где она нежеланна. Но такт, дипломатичность и благоразумие, не говоря уже об уважении к чужим чувствам, тете Бекки были неведомы. Когда она хотела что-то сказать, она говорила это. Поэтому общество тети Бекки никогда и нигде не бывало скучным. Одни переживают удары и тычки, другие находят удовольствие наблюдать за людьми, суетящимися под ударами и тычками. Поскольку тетя Бекки знала от А до Я все маленькие печальные, странные или страшные истории клана, ни у кого не имелось доспехов, которые не могло бы пронзить ее копье. Маленький дядя Пиппин утверждал, что не променял бы ни одного из «приемов» тети Бекки даже на хорошую драку.

«Она – личность», – свысока заметил доктор Гарри Пенхаллоу в один из своих визитов домой по случаю чьих-то похорон.

«Она – чудачка», – ворчал Утопленник Джон Пенхаллоу, который, будучи сам неисправимым чудаком, был снисходителен к соперникам.

«Это одно и то же, – усмехался дядя Пиппин. – Вы все боитесь ее, потому что она слишком много знает о вас. Говорю вам, парни, только тетя Бекки и такие, как она, не дают нам зачахнуть».

Тетя Бекки уже двадцать лет была для всех «тетей Бекки». Однажды, когда на почту в Индейский Ключ пришло письмо, адресованное «Миссис Теодор Дарк», новый почтальон вернул его с пометкой «Личность не установлена». Но это было законное имя тети Бекки. Когда-то у нее был муж и двое детей. Все они умерли – так давно, что даже она сама почти забыла их. Она много лет жила в двух арендованных комнатах в Соснах – доме своей старой подруги, Камиллы Джексон, в Индейском Ключе. Двери многих домов Дарков и Пенхаллоу были открыты для нее, потому что клан никогда не забывал о своих обязательствах, но тетя Бекки не посещала их. У нее имелись свой крошечный доход и Камилла, которой было легко управлять, так как она не носила имени Дарк или Пенхаллоу.

«Я собираюсь устроить прием», – сказала тетя Бекки дяде Пиппину, когда тот как-то днем зашел проведать ее. Он слышал, что она нездорова. Но обнаружил ее сидящей на кровати среди подушек. На ее широком с крупными чертами лице, как обычно, светились ум и язвительность. Он отметил, что, вероятно, нет ничего серьезного. Тетя Бекки слегла в постель много раньше, когда решила, что семейство игнорирует ее.

С тех пор как она переехала в Сосны, тетя Бекки время от времени устраивала сборища, которые именовала «приемами». Она заимела традицию объявлять в местной газете, что миссис Ребекка Дарк принимает гостей в такой-то день. Приходили все, кто не мог придумать достаточно веской причины для отсутствия. Они проводили два часа, обсуждая семейные сплетни, перемежаемые насмешками и злобными улыбками тети Бекки, чашкой чаю, сэндвичами и несколькими ломтиками торта. Затем расходились по домам зализывать раны.

«Это хорошо, – сказал дядя Пиппин, – а то клан что-то заскучал. В последнее время не происходит ничего примечательного».

«Будет вполне примечательно, – ответила тетя Бекки. – Я собираюсь сообщить кое-что – но не все – о том, кто получит старый кувшин после моего ухода».

«Ого!»

Дядя Пиппин был заинтригован. Но все же не забыл о манерах.

«Зачем же так беспокоиться? Ты переживешь век».

«Нет, не переживу, – ответила тетя Бекки. – Утром Роджер сказал Камилле, что я не переживу и этого года. Он не сообщил мне, самому заинтересованному человеку, но я вытянула все из Камиллы».

Дядю Пиппина потрясло это известие, и он на какое-то время замолчал. Уже три дня в его ушах стоял похоронный звон, но он не связывал его с тетей Бекки. Вряд ли кто-то мог подумать, что тетя Бекки умирает. Смерть, как и жизнь, казалось, забыли о ней. Он не знал, что сказать.

«Врачи часто ошибаются», – наконец промямлил он.

«Но не Роджер, – мрачно заметила тетя Бекки. – Полагаю, я должна умереть. Кстати, возможно, я уже мертва. Никто не беспокоится обо мне».

«Почему ты так говоришь, Бекки? – спросила Камилла предательски задрожавшим голосом. – Разве я не беспокоюсь?»

«Нет… на самом деле, нет. Ты слишком стара. Мы обе слишком стары, чтобы искренне беспокоиться о ком-то или о чем-то. Ты прекрасно знаешь, что думаешь про себя: “Когда она умрет, я смогу пить крепкий чай”. Нет смысла подмигивать правде или прикрывать ее сантиментами. Я пережила всех своих друзей».

«Ну… ну, а как насчет меня?» – запротестовал дядя Пиппин.

Тетя Бекки повернула к нему седую старушечью голову.

«Ты! – почти высокомерно объявила она. – А ты-то при чем? Тебе же только шестьдесят пять. Я была замужем еще до твоего рождения. Ты лишь знакомый, если на то пошло. И едва ли родственник. Ты всего лишь усыновленный Пенхаллоу, насколько я помню. Твоя мать всегда клялась, что ты – сын Неда Пенхаллоу, но, признаюсь, кое-кто в этом сомневается. Во времена приливов случаются забавные вещи, Пиппин».

«Не слишком вежливо», – отметил дядя Пиппин. Но решил, что не стоит опротестовывать степень своей дружбы с тетей Бекки.

«Камилла, – протрещала тетя Бекки. – Умоляю, прекрати плакать. Мне больно видеть это. Мне пришлось избавиться от Амброзин, потому что я больше не могла выносить ее хныканья. Амброзин плакала надо всем – и над смертью, и над испорченным пудингом. Извинительно одно – это было единственным развлечением в ее жизни. Я готова умереть. Я испытала почти все, что могла, испила свою чашу до дна. Но я хочу умереть благочинно и правильно. Я собираюсь устроить большой прием. Дата будет объявлена в газете. Но если вы хотите поесть, то придется принести все с собой. Я не намерена утруждать себя такими мелочами на своем смертном одре».

Дядя Пиппин был искренне разочарован. Он жил один, и пособие вдовца, случайные закуски и ланчи в домах друзей много значили для него. А теперь тетя Бекки собирается пригласить к себе гостей и не предложить им закусок. Это выглядело как-то негостеприимно. Все будут возмущены, но придут. Дядя Пиппин знал своих Дарков и своих Пенхаллоу. Все до последнего жаждали знать, кому достанется старый кувшин. Каждый считал, что он или она должны получить его. Дарки всегда возмущались тем, что он принадлежит тете Бекки. Она была лишь Пенхаллоу. Кувшин же должен быть собственностью урожденного Дарка. Но старый Теодор Дарк нарочно оставил его по завещанию горячо любимой жене, и ничего тут не попишешь. Кувшин принадлежал ей, и она могла делать с ним все, что угодно. А за восемьдесят пять лет никто так и не сумел предсказать, как поступит тетя Бекки в том или ином случае.

Дядя Пиппин вскарабкался на то, что называл «двуколкой», и поехал прочь, погоняя смирную белую лошадку по узкой, неспешной, красной проселочной дороге, что вела от Индейского Ключа к Серебряной Бухте. На его маленьком морщинистом, странно похожем на высохшее яблоко лице играла довольная усмешка, а удивительно молодые живые голубые глаза сверкали. Будет забавно понаблюдать за плясками клана вокруг кувшина.

Полноценное непредвзятое удовольствие для того, кто не был в нем жизненно заинтересован. Дядя Пиппин знал, что у него нет никаких шансов получить кувшин. Он был, в лучшем случае, лишь четвертым кузеном, даже допуская то сомнительное происхождение, над которым насмехалась тетя Бекки. «У меня есть предчувствие, что старая леди собирается что-то устроить», – сказал дядя Пиппин своей белой кляче.

2

Невзирая на тот факт, что никаких закусок подано не было, присутствовали все Дарки и все Пенхаллоу, по рождению, браку или усыновлению, кто сумел добраться до «приема» тети Бекки. Даже старая ревматическая Кристин Дарк, которая никуда не выходила годами, заставила своего зятя привезти ее на молочной повозке через лес, что находился за Соснами. Раздвижные двери между комнатами тети Бекки были раскрыты настежь, в гостиной расставлены стулья, а сама она, с горящими, как у кошки, глазами, принимала гостей, восседая на большой орехового дерева старой кровати под балдахином, завешанным пожелтевшим кружевом. Тетя Бекки спала на этой кровати со времен своего замужества и собиралась умереть на ней. Несколько женщин из племени уже положили глаз на эту кровать, и каждая надеялась заполучить ее, но сейчас все думали только о кувшине.

Тетя Бекки отказалась наряжаться ради гостей. Она сказала Камилле, что не намерена утруждать себя, они этого недостойны. Поэтому она с царственным видом приняла их в старом выцветшем красном свитере, ворот которого плотно обтягивал сморщенную шею; седые волосы были закручены в тугой узел, венчающий голову. Но она надела свой бриллиантовый перстень и заставила страдалицу Амброзин нанести ей немного румян на щеки.

«Это более чем неприлично в вашем возрасте», – запротестовала та.

«Приличия – чушь собачья, – ответила тетя Бекки. – Я давным-давно распрощалась с ними. Делай, как приказано, Амброзин Уинворт, и будешь вознаграждена. Не желаю, чтобы дядя Пиппин заявил: «У старушки когда-то был неплохой цвет лица». Нанеси аккуратно и ровно, Амброзин. Никто из них не посмеет смеяться, как бы им хотелось, увидь они меня иссохшей и изможденной. Ей-богу, Амброзин, не могу дождаться этого дня. Он станет последней радостью, которой я смогу насладиться на этой стороне вечности, и я намерена упиться ею сполна. Все эти гарпии явятся сюда, чтобы выяснить, смогут ли они что-нибудь заполучить. А я заставлю их покорчиться».

Дарки и Пенхаллоу знали это очень хорошо, и каждый вновь прибывший приближался к ореховой кровати с тайной горестной уверенностью, что тетя Бекки задаст какой-нибудь особо ужасный вопрос, вдруг пришедший ей в голову. Дядя Пиппин приехал пораньше, имея в запасе несколько пачек любимой жевательной резинки, и выбрал место у дверей – выгодное положение, откуда он мог всех видеть и слышать все, что скажет тетя Бекки. Это был его куш.

«Ага, вот явился муж, что сжег свою жену», – заявила тетя Бекки Стэнтону Гранди, долговязому худощавому мужчине с саркастической улыбкой, он был изгоем – давным-давно женился на Робине Дарк, которую кремировал после смерти. Клан так и не простил ему этого, но Стэнтону Гранди было все равно, он лишь натянуто улыбнулся, посчитав выпад неудачной остротой.

«Вся эта суматоха вокруг кувшина не стоит и пары долларов», – презрительно заметил он, усаживаясь рядом с дядей Пиппином.

Дядя Пиппин перекинул жвачку за другую щеку и тотчас с легкостью соврал во имя клана.

«Четыре года назад один коллекционер предложил за него тете Бекки сотню долларов», – с чувством сказал он.

Стэнтон Гранди был весьма впечатлен и, чтобы скрыть это, заявил, что он не дал бы и десяти.

«Тогда зачем ты здесь?» – спросил дядя Пиппин.

«Чтобы развлечься, – холодно ответил мистер Гранди. – Из-за этого кувшина все перегрызутся».

Дядя Пиппин от возмущения чуть не проглотил жвачку. Какое право имеет изгой, которого еще и подозревали в том, что он является сведенборгианистом¹, что бы это ни значило, насмехаться над причудами Дарков или странностями Пенхаллоу? Он, Пиппин Пенхаллоу, крещенный Александром, имел на это право. Он состоял в клане, пусть и наперекосяк. Но то, что Гранди, произошедший невесть откуда, явился с той же целью, разозлило дядю Пиппина. Однако он не успел выразить свое возмущение, потому что появление следующей гостьи временно отвлекло его от наглого Гранди.

«Не завела ли еще детей на Королевской трассе?» – спрашивала тетя Бекки бедняжку миссис Пол Дарк, которая родила сына, выпустив его в сей суровый мир прямо в кабине «форда» по пути в больницу. Дядя Пиппин озвучил единое чувство клана по этому поводу, сказав мрачно: «Повсюду царит бесхозяйственность».

Смешок прошелестел по комнате, пока миссис Пол с пылающим лицом добиралась до стула. Но интерес тотчас же переметнулся на Мюррея Дарка, красивого мужчину среднего возраста, что пожимал руку тете Бекки.

«Так, так, пришел взглянуть на Тору, а? Она вон там, за Пиппином и этим Гранди».

Мюррей Дарк пробрался к стулу, сетуя, что принадлежность к подобному клану превращает жизнь в собачью. Разумеется, он пришел, чтобы увидеть Тору. Все знали об этом, включая и саму Тору. Мюррею было наплевать на кувшин Дарков, но он никак не мог упустить шанс взглянуть на нее. Не слишком много таких шансов у него имелось. Он был влюблен в Тору с того воскресенья, когда впервые увидел ее в церкви невестой Кристофера Дарка, пьяницы и неудачника Криса Дарка, обладающего коварным очарованием, против которого не могла устоять ни одна девица. Весь клан знал об этом, но ни разу не случилось никакого скандала. Мюррей просто ждал, когда Крис окочурится. Тогда он женится на Торе. Он был разумным, состоятельным фермером и имел бездну терпения. Со временем он утолит свою сердечную страсть, хотя, иногда, с некоторым беспокойством гадал, как долго этот чертов Крис намерен упорствовать. Дарки обладали слишком крепким здоровьем. Ведя образ жизни, который лет за пять убил бы всякого обычного человека, они могли процветать все двадцать. Крис умирал медленной смертью уже десять лет и еще бог весть сколько собирался это продолжать.

«Тебе следует пользоваться лосьоном для волос», – сказала тетя Бекки Уильяму И. Пенхаллоу, который, еще будучи ребенком, выглядел слишком серьезным – никто никогда не звал его Билли. Он возненавидел тетю Бекки с тех пор, как она первой сообщила ему, что он лысеет.