Глава 2

Вилланель сидит в кресле у окна в южном крыле Лувра. Она в черном кашемировом свитере, кожаной юбке и ботинках на низких каблуках. Через сводчатое окно струится зимнее солнце, падая на белую мраморную скульптуру в натуральную величину. Это «Психея, оживленная поцелуем Амура», ее создал итальянец Антонио Канова в самом конце XVIII века.

Она прекрасна. Пробудившаяся Психея тянется к своему крылатому возлюбленному, ее руки обрамляют его лицо. Амур нежно поддерживает ее голову и грудь. В каждом жесте – любовь. Но Вилланель, которая уже час разглядывает входящих и выходящих посетителей, видит в творении Кановы мотивы потемнее. Может, Амур пытается внушить Психее ощущение ложной безопасности, а потом изнасиловать? Или, может, это Психея манипулирует им, изображая пассивность и женственность?

Все посетители, похоже, безотчетно принимают скульптуру за чистую монету романтики. Молодая пара со смехом копирует увиденные позы. Вилланель пристально наблюдает за ними, отмечая, как смягчается лицо девушки, как замедляются движения ее век, как ее губы перестают улыбаться и робко приоткрываются. Прокрутив несколько раз в уме эту последовательность, словно иностранную фразу, Вилланель заносит ее в архив для дальнейшего использования. За двадцать шесть лет своей жизни она накопила богатый мимический репертуар. Нежность, сопереживание, смятение, вина, потрясение, грусть… Вилланель никогда не испытывала ни одной из этих эмоций, но умеет симулировать все.

– Дорогая! Вот ты где.

Вилланель поднимает взгляд. Это Анна-Лаура Мерсье. Как всегда опоздав, та расплывается в широкой виноватой улыбке. Вилланель улыбается в ответ, они целуются, не соприкасаясь губами, и неторопливо направляются на галерею второго этажа над лестницей – в кафе «Мольен».

– Хочешь секрет? – доверительно спрашивает Анна-Лаура. – Только не говори ни единой душе.

Это единственный в жизни Вилланель персонаж, приближающийся к понятию «подруга». Как ни глупо это звучит, они познакомились в салоне красоты. Анна-Лаура, миловидная экстравертка, которой, мягко говоря, немного одиноко, променяла работу в оживленном пиар-агентстве на брак с состоятельным человеком на шестнадцать лет старше ее. Жиль Мерсье занимает высокий пост в казначействе. У него вечно сверхурочная работа, и главная его страсть – это винный погреб и небольшая, но солидная коллекция часов XIX века в стиле ормолу.

Анне-Лауре хочется веселья, но при жизни с Жилем и его часами этот товар, увы, в дефиците. Они с Вилланель не успели еще дойти до изогнутой каменной лестницы, ведущей в кафе, а она уже сыплет подробностями своей последней интрижки – с девятнадцатилетним бразильцем, танцором из кабаре «Паради Латен».

– Будь осмотрительнее, – предупреждает Вилланель. – Тебе есть что терять. И большинство твоих так называемых друзей побегут прямиком к Жилю, если заподозрят, что ты ходишь на сторону.

– Это точно, побегут. – Анна-Лаура вздыхает и берет Вилланель под руку. – Ты такая славная, знаешь? Никогда меня не судишь и всегда так переживаешь.

Вилланель сжимает плечо подруги.

– Ты мне небезразлична. И я не хочу, чтобы тебя обидели.

На самом деле Вилланель использует общение с Анной-Лаурой в собственных целях. У той хорошие связи, допуск к эксклюзивным прелестям жизни – показам от-кутюр, столикам в лучших ресторанах, членству в лучших клубах. Как компаньонка она неприхотлива, к тому же две женщины привлекают меньше внимания, чем одна. Минус лишь один – в сексуальных делах Анна-Лаура безрассудна, и рано или поздно Жилю точно укажут на какой-нибудь из ее грешков. Если это произойдет, Вилланель не хотела бы, чтобы он решил, будто она замешана в неверности его жены. Враждебное внимание со стороны высокопоставленного государственного чиновника – последнее, что ей нужно.

– А чего это ты сейчас не шортишь фондовый индекс Никкей или чем там занимаются внутридневные трейдеры? – спрашивает Анна-Лаура, когда они наконец усаживаются за столик.

Вилланель улыбается.

– Даже суперкапиталистам требуется выходной. И потом, я хотела послушать про этого твоего парня. – Она оглядывается по сторонам: сверкающее серебро столовых приборов и стекло бокалов, цветы, картины, золотые струи света от ламп. Снаружи за высокими окнами небо стало серым, несущим снег; садик Каррузель почти обезлюдел.

За едой Анна-Лаура рассказывает о своей новой amour, и Вилланель иногда вставляет вежливые междометия. Но мыслями она не здесь. Прелести жизни, авторские наряды – это все замечательно, но после операции в Палермо прошли уже месяцы, и сейчас ей ужасно нужно вновь почувствовать, как колотится сердце в предвкушении действия. Более того, она хочет подтверждения, что ее ценят, что организация считает ее одним из лучших агентов.

Перед глазами по-прежнему стоит зловещая застройка добрянского СИЗО на другом конце света. «Стоило ли оно того?» – спросил ее тогда Константин. Стоило ли тратить свою жизнь, чтобы отомстить за отца, человека, который и сам плохо кончил? Если смотреть под таким углом, то, конечно, оно того не стоило. Но Вилланель знала: поверни время вспять – она поступила бы точно так же.

До халтуры на «Круг братьев» отец служил инструктором ближнего боя. Да, Борис Воронцов не был идеальным отцом, он питал слабость к бабам и водке, а, отправляясь на боевую службу, спихивал ее в детдом, но все равно она – его плоть и кровь, а он – единственное, что у нее осталось после смерти матери.

Он не баловал ее подарками на день рождения и Новый год, но зато учил стоять за себя и разным другим вещам. У нее в памяти живы те дни, которые они проводили в лесу – боролись в снегу, стреляли из его старого служебного «макарова» по пивным банкам, продирались через березняк, сбривая ветки его спецназовским мачете. Поначалу она ненавидела этот клинок, он казался ей громоздким и неуклюжим, но отец продемонстрировал, что все хорошо к месту. И что, если пользоваться мачете умеючи, вес его лезвия и дуга траектории сделают за тебя всю работу.

Узнать имена убийц не составило труда. Они были известны всем – ведь в этом и смысл. Отец попытался обвести их вокруг пальца, но вышло неуклюже, и его пристрелили, бросив тело на тротуаре. На следующий вечер Оксана вошла в бар «Пони» на улице Пушкина. Троица, которую она искала, с хохотом выпивала у стойки. Она неторопливо, с обещающей улыбкой приблизилась, и те замолкли. Одетая в военторговскую куртку и джинсы из супермаркета – на шлюху вроде не похожа, но ведет себя по-шлюшьи.

Оксана постояла перед ними несколько секунд, переводя дразнящий, насмешливый взгляд с одного лица на другое. Затем внезапно припала на колено, выхватила мачете из висящего за спиной холщового чехла и сделала резкий выпад, как учил отец. Полкило титанированной стали мелькнуло в воздухе, беспрепятственно прошло сквозь глотку первого мужика и глубоко вонзилось под ухо второму. Третий сунул руку к поясу, но поздно: Оксана уже отпустила мачете и выхватила «макаров». Она лишь смутно различала, что происходит вокруг, – звуки паники, приглушенные крики, пятящиеся люди.

Она выстрелила ему в разинутый рот. После выстрела, оглушительного в закрытом помещении, мужик пару мгновений просто стоял, вытаращив глаза, а из зияющей белой костью дыры в затылке сочились кровь и мозг. Затем его ноги подкосились, и он рухнул на пол рядом с первым, который почему-то все еще оставался на коленях – из пузырящегося разреза под подбородком шел безысходный звук допиваемого молочного коктейля. Со вторым тоже, как оказалось, еще не все. Он в позе зародыша лежал в растекшейся красной луже, беспомощно шевеля ступнями и хватаясь за мачете, торчащее из шеи у нижней челюсти.

Оксану раздражало, что они никак не могут умереть. Больше всех ее выводил из себя мужик на коленях, издававший тошнотворный молочно-коктейльный звук. Она тоже опустилась рядом на колени, насквозь вымочив в крови свои джинсы «Космо». Его взгляд затуманился, но в глазах по-прежнему читался немой вопрос. «Я его дочь, п…дюк», – прошептала она и, прижав «макаров» к его затылку, нажала на спуск. Выстрел вновь прозвучал ужасно громко, и во все стороны разлетелись мозги, но зато прекратилось отстойное шипение.

– Chérie!

Она на мгновение жмурится. Ресторан плавно возвращается в зону резкости.

– Прости, замечталась… Что ты сказала?

– Может, кофе?

Вилланель улыбается терпеливо застывшему над ней официанту:

– Маленький эспрессо, пожалуйста.

– Если честно, дорогая, мне порой любопытно, в каких мечтах ты витаешь. Это кто-то, о ком ты мне не говоришь?

– Нет. Не волнуйся, ты узнаешь первая.

– Хорошо бы. Ты бываешь такой таинственной. Нам нужно почаще выбираться куда-нибудь вместе, и я не о магазинах или модных показах. Я имею в виду… – Кончик пальца скользит вниз по леденистой ножке бокала с шампанским. – Что-нибудь повеселее. Можно сходить в «Зеро Зеро» или в «Энконню». Познакомиться с новыми людьми.

Из сумки Вилланель слышен сигнал телефона. Однословная эсэмэска: СВЯЗЬ.

– Мне нужно бежать. Работа.

– Ну пожалуйста, Виви, ты невыносима. Ты даже не выпила кофе.

– Обойдусь.

– Ты такая скучная.

– Знаю. Прости.

Через два часа Вилланель сидит в кабинете, в своей квартире у Порт-де-Пасси. За зеркальным окном – холодное стальное небо.

В сообщении – пара строчек текста о лыжном катании в Валь-д’Изере, а во вложении – полдюжины фотографий оттуда. Вилланель извлекает пароль и получает доступ к данным, вшитым в изображения. Это лицо, снятое под разными углами. Лицо, которое остается в ее памяти вместе с сопровождающим текстом. Новая цель.

Темз-хаус, штаб-квартира британской службы МИ-5, находится в Вестминстере на Миллбанке. В самом северном офисе на третьем этаже Ева Поластри смотрит сверху на Ламбетский мост и на сморщенную от ветра поверхность реки. Сейчас четыре часа, и она только что со смешанными чувствами узнала, что не беременна.

У соседнего компьютера ее заместитель Саймон Мортимер ставит чашку на блюдце.

– Список на следующую неделю, – говорит он. – Ну что, просмотрим?

Ева снимает очки для чтения и протирает глаза. «Мудрые глаза», как говорит ее муж Нико, хотя ей всего двадцать девять, а он на десять лет старше. Они с Саймоном работают вместе чуть больше двух месяцев. Их отдел П-3 – подразделение Объединенной аналитической группы, задача которого – оценивать угрозу лицам «повышенного риска», посещающим Соединенное Королевство, и в случае необходимости запрашивать у столичной полиции специализированную поддержку.

Во многих отношениях это неблагодарное занятие, поскольку полицейские ресурсы небезграничны, а специализированная поддержка – дело недешевое. Но при этом, если оценка окажется ошибочной, последствия будут катастрофическими. Как сказал ей однажды бывший начальник отдела Билл Трегарон еще до того, как его карьера покатилась под откос: «Если ты думаешь, что живой экстремист-проповедник – это геморрой, подожди, пока столкнешься с мертвым».

– Ну давай, – отвечает Ева Саймону.

– Пакистанская писательница Назрин Джилани. Выступает в следующий четверг в Оксфордском союзе. Ей несколько раз угрожали расправой.

– Это серьезно?

– Вполне. В Управлении спецопераций согласились выделить для нее людей.

– Давай дальше.

– Реза Мокри, иранский ядерный физик. Тут снова – полная защита.

– Хорошо.

– Теперь этот русский, Кедрин. А вот здесь я не уверен.

– В чем ты не уверен?

– Насколько серьезно мы должны к нему отнестись. В смысле, мы не можем просить полицию нянчиться с каждым полоумным политиком-теоретиком, который появляется в Хитроу.

Ева кивает. Ее лицо без макияжа и спутанные волосы, собранные на макушке в нечто бесформенное, создают впечатление о ней как о человеке, которого мало заботит чужое мнение о ее миловидности. С первого взгляда можно решить, что она занимается наукой или работает в элитном книжном магазине. Но что-то в ее внешности – спокойствие, жесткий взгляд – рассказывает совсем иную историю. Коллеги знают Еву Поластри как охотника, как женщину, которая легко не отступит.

– Кто запросил защиту для Кедрина? – спрашивает она.

– «Евразия ЮК», группа, которая организует его визит. Я навел справки, это…

– Я знаю, что это.

– Тогда ты понимаешь, о чем я. Они скорее чокнутые, чем опасные. Вся эта фигня о мистической связи между Европой и Россией, об объединении против экспансии коррумпированных Штатов…

– Знаю. Это дикость. Но дефицита поддержки они не испытывают. В том числе в Кремле.

– И Виктор Кедрин – их лицо.

– Он главный идеолог. Символ всего движения. Очевидно, харизматичная фигура.

– Но едва ли ему что-то угрожает именно сейчас и именно в Лондоне.

– Может быть, нет, а может, да.

– В смысле? От кого может исходить угроза? Американцы, разумеется, не без ума от него, но не станут же они запускать боевых дронов на улицу Хай-Холборн.

– Он будет там жить?

– Да, в каком-то заведении под названием «Вернон Отель».

Ева кивает.

– Наверно, ты прав. Не стоит беспокоить Команду защиты по поводу господина Кедрина. Но думаю, имеет смысл побывать на его выступлении – ведь он же будет встречаться с правоверными из «Евразии ЮК»?

– Конвей-Холл. Следующая пятница.

– Хорошо. Держи меня в курсе.

Саймон склоняет голову в знак согласия. Ему только двадцать с небольшим, но в манерах – архиторжественность столичного викария.

Авторизовавшись, Ева выводит на экран список ВУУБ – то есть «высокий уровень угрозы безопасности». Он доступен дружественным разведслужбам, включая организации с переменным статусом «дружественности» типа российской ФСБ и Управления уголовных расследований Пакистана, и представляет собой базу данных с именами известных на настоящий момент международных наемных убийц. Не местных головорезов или снайперов «приехал-уехал», а убийц экстра-класса, которых привлекают для политических дел по расценкам, доступным только состоятельным людям самого высокого уровня. Некоторые пункты в списке пространны и подробны, в других – лишь кодовое имя, добытое в ходе слежки или допросов.

Два года назад Ева начала вести собственный список случаев, когда после убийства значимых фигур не появилось ни единой зацепки. Она все время мысленно возвращается к делу балканского политика Драгана Хорвата. Тот был чрезвычайно мерзким типом, промышлял торговлей людьми и много чем еще, но это не спасло карьеру Билла Трегарона, когда Хорвата убили прямо у него под носом, в центре Лондона. Билла сняли с поста и откомандировали в Центр правительственной связи, в провинциальный Челтнэм, а его бывший заместитель Ева превратилась в руководителя отдела П-3.

Хорвата убили, когда тот приехал в Лондон со своей девчонкой Иремой Беридзе, семнадцатилетней героиновой наркоманкой из Тбилиси. Официально он посещал Лондон в составе правительственной торговой делегации, но на самом деле основную часть времени шлялся с Иремой по магазинам. Не успели они выйти из японского ресторана в плохо освещенном бейсуотерском переулке, как в Хорвата врезался какой-то прохожий, едва не сбив с ног.

Испытывая душевный подъем, усугубленный сакэ, Хорват поначалу не понял, что в него воткнули лезвие. Более того, он даже извинился перед удаляющейся фигурой, а уже потом увидел, что в паху у него хлещет кровь. От потрясения он разинул рот и опустился на брусчатку в тщетных попытках пережать распоротую бедренную артерию. Спустя две минуты он был уже мертв.

Дрожа и не врубаясь в происходящее, Ирема так и стояла у тела, пока через четверть часа из ресторана не вывалилась компания японских бизнесменов. По-английски они говорили небезупречно, а она – вообще никак, так что на вызов «Скорой» ушло еще минут десять. Ирема долго не могла прийти в себя и поначалу твердила, что ничего не помнит. Обстоятельный допрос, проведенный Управлением спецопераций с грузинским переводчиком, выявил лишь один факт: убийцей была женщина.