Читать книгу «Рыдания усопших (сборник)» онлайн полностью📖 — Людвига Павельчика — MyBook.
image
cover

В толпе зрителей послышался шорох и две ничем не примечательные особы мужского пола, в которых я определил представителей графской челяди, вышли в середину зала, ведя под руки какую-то тощую, согбенную старуху, настолько древнюю и немощную, что она вряд ли понимала, где находится и что происходит вокруг нее. Ее белесая от бесконечных стирок юбка была такой длинной, что скрывала ее ноги до самой земли, но шарканье подошв старухи о каменный пол было все же хорошо слышно. Голова ведомой находилась ниже уровня плеч, руки ее заметно тряслись в пляске святого Витта, и весь ее облик являл собою Старость.

Сопровождающие подвели старуху к самому помосту и, удостоверившись, что та может стоять без поддержки, отступили в тень. Фигура Графа, по сравнению со щуплым старушечьим тельцем казавшаяся просто огромной, нависла над нею, и властитель, прошептав несколько слов, которые мне не удалось разобрать, возложил руки на седую голову посвящаемой. Когда же он отнял их, старуха, к моему изумлению, вдруг словно ожила, выпрямилась и, освобожденная от немощи и недугов, повернулась к собравшимся. В широко раскрытых глазах ее теперь блестели разум и лукавство, радостная улыбка оживляла старческие черты, а вокруг лба блестела ленточка – знак подданства Графу, которую тот успел ей ловко повязать. От помоста бабка прошествовала уже сама и, довольная произошедшим, смешалась с толпой созерцателей торжества. Старый же Граф, окончив на сегодня свою миссию, отступил назад и вновь занял свое место на троне, где тут же погрузился в полудрему.

Настал черед его дражайшей половины. Для меня по-прежнему оставалось загадкой, какими признаками руководствуются власть держащие при распределении подданства: увидев старуху, я предположил было, что основным критерием является возраст, но потом вспомнил, что видел среди горожан как стариков с венками на голове, так и молодых людей с лентами… Что же тогда?

Графиня, молодая и лучащаяся грацией и спокойствием, выскользнула из недр своего позолоченного трона и ступила на край помоста, призывно подняв руки. Признаться, меня обрадовала мысль, что именно она будет проводить мое посвящение, а не старый брюзга – ее владетельный супруг. Я с замиранием сердца ожидал момента, когда длинные, жесткие пальцы Графини прикоснутся к моей голове, и был сам себе противен из-за начавших прорастать во мне побегов раболепства. Видимо, эта строгая особа имела безграничную власть над людьми и пользовалась ею нещадно, а иначе чем объяснить это мое чувство?

Однако, как оказалось, моя очередь посвящаться еще не пришла: неизвестный «бальный распорядитель» поставил Оле впереди меня в списке, и мне пришлось набраться терпения и смотреть, как проходит свою процедуру приема в графские подданные мой недавний товарищ и соперник. Он, сопровождаемый отнюдь не бравой челядью, но все теми же стариком и хромой старухой, всю дорогу до помоста продолжавшими обирать с него соринки, предстал пред холодные очи Графини. Старики отошли в сторону, и Оле остался один на один со своей будущей госпожой. Та, чуть приподняв его голову за подбородок, взглянула ему в глаза и, чуть помедлив, простерла ладони над его белобрысой головой. В руках графини откуда-то появился венок из белых цветов, который секундой позже стал головным убором рыбацкого сына. Оле хотел было в порыве благодарности схватить руку Графини, но пальцы его поймали лишь воздух, а холодный кивок правительницы отослал его назад в толпу, полноправным членом которой он теперь являлся. Когда он шел назад, я на долю секунду встретился с ним глазами и убедился, что парнишка действительно счастлив.

Хегле тронул меня за рукав, давая понять, что очередь дошла и до меня. «Иди и не оборачивайся – позади уж нет ничего» сказал он и чуть подтолкнул меня в сторону помоста. Я встрепенулся, и внезапный страх охватил меня при мысли, что и мою голову вот-вот обхватят тугие стебли венка, превратив меня в одного из них – этих счастливых, почти лишенных всякой индивидуальности графских подданных. Однако выбора мне не оставили – на негнущихся ногах я прошествовал к помосту и вытянулся перед точеной фигурой, стремясь уступать ей в росте как можно меньше. Это мне не удалось: величественность и грациозность женщины подавили меня, заставив втянуть голову в плечи и молить Господа о скорейшем завершении процедуры. В этот момент я готов был поклясться, что, кем бы на самом деле ни являлась суровая властительница – человеком она не была. И сейчас, по прошествии уймы лет, мне не забыть колючего взгляда ее бесстрастных глаз, которым она одарила меня тогда, хотя не думаю, чтобы Графиня выделяла кого-то из своих подданных: просто такая – колючая и бесстрастная – была ее сущность. Да и с чего бы это ей улыбаться мне? Ведь власть в Графстве не была выборной…

Медленно, словно раздумывая, делать ей это или нет, подняла Графиня руки над моей головой, а секунду спустя на ее раскрытых ладонях уже лежал – туго сплетенный и свежий – венок из тубероз, который должен был навеки обратить меня в подданного этой черной особы. Я закрыл глаза в ожидании прикосновения к моему лбу сочных стеблей и забыл о своих страхах. Процедура посвящения была почти окончена, и, получив венок, я смогу вернуться в компанию Хегле и тех, кто должен был отныне стать моей семьей. Однако тут произошло нечто такое, что помешало ей водрузить мне на голову знак своей власти: за спиной я вдруг услышал звук отворяемых ворот замка и вздох удивления, пронесшийся в толпе, а затем гулкие, размеренные шаги, приближающиеся к помосту, на котором я стоял. «Не оборачивайся… позади ничего…» вновь зазвучали у меня в голове слова Хегле, и я, скованный неизвестно откуда взявшимся страхом, не посмел обернуться.

Открыв глаза миг спустя, я увидел лицо Графини. Ни один мускул на нем не дрогнул, ни одна эмоция не отразилась в ее холодных глазах – не опуская рук с венком, она просто стояла и смотрела на того, кто приближался. Наконец шаги за моей спиной замерли, и я услышал голос – низкий и скрипучий, звучащий словно из недр пещеры:

Не делай этого. Убери венок.

Отчего ж? мерно и выдержанно, словно рожденный гулкой бесконечностью, прозвучал ответ, положив начало следующему, непонятному мне диалогу:

Убери… до поры. А сейчас сплети мой.

И ты оставишь меня в покое?

А разве можно иначе?

Вряд ли.

Ну, так что ж?

Пусть будет так. Но этот венок ты наденешь позже!

Последние слова были обращены уже ко мне. Графиня, ожидая ответа, не отводила от меня своих ужасных глаз, и я, сам не зная почему, кивнул.

В этот момент, отделившись из толпы, ко мне бросился тот самый бородач, которого я уже дважды встречал здесь. Не обращая внимания на прокатившийся среди горожан гул возмущения, он быстро шепнул мне в самое ухо: «Прошу, сруби акацию, из-за нее мне не видно заката!» и снова растворился в толпе. Ничего не поняв, я пожал плечами и огляделся в поисках моего товарища.

Хегле вывел меня из замка и, ничего не говоря, довел до границы Графства. Здесь он указал мне на едва заметную в траве тропку:

Иди по ней.

Куда? не понял я сначала.

К морю.

Но ведь ты говорил, что к морю выйти невозможно?

Графиня ведь дала тебе разрешение… Так что – увидимся позже. Но не забывай, что одной ногой ты уже побывал здесь!

И Хегле снова ушел в город, очертания которого становились все более размытыми, а я направился туда, куда он мне указал – к морю. Домой.

X

Открыв глаза, я увидел, что лежу, укрытый одеялом, на узкой жесткой кровати в большой комнате, освещенной тусклыми оранжевыми лучами массивной лампы под жестяным куполом. Лампа висела в другом конце помещения, так что мое ложе оставалось в тени, что меня вполне устраивало. Воздух был напоен запахом касторки и еще чего-то едкого, щекочущего в носу и навевающего неприятные мысли о больнице. Кстати, поразмыслив и сопоставив все увиденное, я пришел к неизбежному выводу, что учреждение, в котором я нахожусь, именно больницей и является, свидетельством чему были еще несколько коек со стонущими на них телами да две-три сестры милосердия, снующие по комнате и даже здесь, в жарко натопленном помещении, не снимающие свои монашеские головные уборы.

У меня ломило все тело, гудела голова и нещадно чесалась левая лопатка, до которой – я по опыту знал – мне не дотянуться. Я вытащил из-под одеяла руку и поводил ею по воздуху, удивляясь тому, как мало в ней силы. Я заметил, что рука моя похудела и как-то съежилась, а кускам засохшей грязи под ногтями и вовсе не смог найти объяснения. Я попытался двинуть нижней частью туловища и, когда это мне не удалось, по-настоящему насторожился: что я, собственно, здесь делаю?

Я постарался собрать все мысли воедино и воссоздать в памяти последние события. Но, как я ни силился, последним моим воспоминанием оставалась прогулка по указанной Хегле тропке до границ злокозненного Графства, выбраться из которого мне помог – как я сейчас понимал – лишь счастливый случай. Помнится, я шел и шел, время от времени оборачиваясь на исчезающий в тумане город, пока не оказался у той черты, за которой искажалось пространство…

О, хвала тебе, Господи! прервал чей-то приглушенный выкрик тяжелый ход моих воспоминаний. – Взгляните-ка, сестра Оттилия, он очнулся!

Обе похожие на пингвинов сестры заспешили в мою сторону и, обступив кровать, стали на все лады восхвалять Всевышнего, не забывая трогать мне лоб, поправлять одеяло и выполнять прочие манипуляции по уходу за больными.

Послушайте, сестра, обратился я к той из них, что казалась мне помоложе, так это и вправду больница?

Госпиталь Святого Юлиуса, откликнулась вторая. – Но как же это хорошо, что ты пришел в себя! Славь Господа нашего, малыш, что так дешево отделался – никто уж и не чаял говорить с тобой!

– Госпиталь Святого Юлиуса? Это тот, что в Нордхаузене?

Именно! одна из монашек пыталась подбить мою ставшую плоской подушку, вторая же тем временем чаялась пропихнуть мне в рот ложку с какой-то терпкой жидкостью, должно быть супом. – Изволь отведать бульону, он поставит тебя на ноги!

Клотильда! с укором одернула вторая свою товарку. – Подбирай слова!

Ох ты, Господи, и правда! спохватилась та, что помоложе, и на всякий случай перекрестилась. – Я лишь хотела сказать…

Ничего не надо говорить, дай ему прийти в себя!

Верно, верно…

Признаться, смысл диалога моих добрых сиделок остался мне неясен, но я не очень-то задумывался об этом, имея гораздо более важные вопросы.

Скажите, сестры, что произошло? Почему я здесь?

Монашки переглянулись и враз запричитали:

Ох, да ты и память потерял! Бедняжка!

И все же?

Ну, несчастный случай с тобой приключился… Все были уверены, что ты не выживешь, а вот гляди-ка!

Тут, на мое счастье, в палату вошел доктор, которому каким-то образом стало известно о переменах в моем состоянии, и дружелюбно, хотя и осторожно, поприветствовал меня. От этого маленького человечка в огромных очках веяло спокойствием и выдержкой, что меня чрезвычайно обрадовало. Он поинтересовался моим самочувствием и, потрогав мне лоб, с удовлетворенным видом доложил:

Горячка ушла, теперь дело быстро пойдет на поправку.

Как долго я уже у вас, доктор?

Да почти две недели.

Что?! пораженный, я попытался подняться, но мне это снова не удалось, что было не удивительно: после двух недель постельного режима силы покинули меня.

Спокойно, спокойно, врач похлопал меня по плечу. – Ты свалился со скалы и немного… хм… повредился. Но хорошо, что в живых остался, хотя после таких травм… Это, ты знаешь, и впрямь похоже на чудо. Ну, да тебе действительно лучше и, если ты съешь пару ложек бульону, я впущу к тебе посетителя.

Посетителя? переспросил я, открывая рот для ложки угодливо поднесенной монашкой жижи.

А как же? Или ты думал, что за две недели никто не соскучился по тебе?

Веселый эскулап подмигнул мне и вышел, а через несколько секунд в дверях возникла женщина, увидеть которую здесь я, признаться, ожидал меньше всего.

Мириам?

Женщина, чуть смущенно улыбнувшись, присела на край кровати.

Надо же, узнал меня, подтвердила она мою догадку с деланно радостным видом и замолчала, видимо, собираясь с мыслями.

Вы сегодня без тачки? Почему вы здесь? не мог скрыть я своего удивления столь неожиданным визитом. – То есть, я хочу сказать, что очень рад… И все же?

Мириам чуть заметно пожала плечами.

Ну, во-первых, нам есть о чем поговорить, а во-вторых… больше к тебе прийти все равно некому – твой дед скончался две недели назад – в тот самый день, когда с тобой и Оле произошло несчастье, а отец, хоть ему и сообщили, пока не приехал.

У меня помутилось в голове. Мой дед умер? Мой строгий, суровый дед скончался, не посоветовавшись со мной? Как это могло произойти?

Мириам пояснила:

Он поскользнулся в темноте, на кладбище, и, упав, ударился головой о могильный камень. Утром, когда его нашли, он был уже мертв.

Но что он там делал?

То же, что и обычно – бродил да молился. А может, колдовал…

Понятно.

Мне стало грустно. Чудачество деда все же вышло ему боком. Не от людей суеверных пострадал, но по собственной неосторожности.

Кто его нашел? Кому нужно было спозаранку на кладбище?

Да соседи хоронили накануне свою старуху, а утром сунулись проведать, а он тут и лежит остывший. Неподалеку от того места, где находится могила Оле.

Чья могила?! вскричал я, не веря своим ушам. – Оле?!

Ах ты, Божечки, совсем забыла я, что ты еще не знаешь. Ну да, конечно, без сознания ведь был…

Что Вы там шепчете? Говорите внятно! Оле умер?

Мириам перекрестилась и посмотрела на меня с жалостью.

Оле погиб тогда, и многие уж думали, что и ты с ним вместе…

Да когда же?!

Женщина встала, прошлась по комнате, выглянула в окно, словно ожидая увидеть там кого-то и, не переставая вздыхать, пояснила:

Мне бы тоже не знать подробностей, да нашелся свидетель, который наблюдал за вами обоими в ту ночь, когда вы отправились к Птичьей Скале… Так вот, Оле – да успокоится душа его – явно желал учинить над тобой расправу, сбросив вниз: он чувствовал себя таким униженным и был настолько оскорблен, что вряд ли осознавал, что делает и, несомненно, отказался бы от своего ужасного замысла, если бы дал себе время подумать… Ты правда не помнишь, что было дальше?

Клянусь, что не помню!

Ну, хорошо, хорошо. Так вот, поднявшись на скалу, вы принялись спорить. Шедший за вами человек первых слов не расслышал, но потом разобрал что-то про предательство. Может быть, будь ты чуть терпимее и веди себя не столь заносчиво, Оле и поостыл бы, а так… Рассмеявшись ему в лицо, ты отвернулся к морю, наверняка не ожидая подвоха, но тот, видя, что ты стоишь почти на самом краю обрыва, не смог совладать со своей вскипевшей кровью и бросился на тебя с явным намерением столкнуть вниз. Тот, кто наблюдал за вами из-за пригорка, вскрикнул от ужаса и ты, в последний момент обернувшись, попытался отпрыгнуть в сторону. Однако было уже поздно: Оле толкнул тебя, и единственное, что ты успел сделать – схватить его за рукав куртки, увлекая за собой в бездну. А она, рыдая, побежала за помощью, хотя и понимала, что сделать уже ничего нельзя…

Постой-постой! Кто – она?

Ах ты, Боже мой… Та, которая все это время наблюдала за вами, кусая губы и… локти. Моя дочь. Йонка.

Ах, вот оно что! Выходит, Мириам и есть та самая мечтательница, грезящая о благах Графства! Откуда ж она, простите, знает о нем? И за что ее так не любил мой умерший дед? Нет-нет, господа хорошие! Все не так просто, как она пытается мне представить, и вовсе не по доброте душевной пришла она сюда!

Ну, и что же произошло потом? Как мне удалось отделаться испугом?

Всему есть объяснение, Ульф, поверь уж мне! в глазах ее мелькнул лукавый огонек и тут же погас. Когда вас спустя четверть часа выловили рыбаки, Оле был мертв – расшибся о камни, ты же едва дышал. Кстати, напрасно ты думаешь, что отделался одним лишь испугом… Ты уже заглядывал к себе под одеяло?

Ледяная струна напряглась у меня в позвоночнике, и в животе отвратительно заныло. Что там еще у меня может быть? Потянув за край, я стянул одеяло и оторопел: моя правая нога была запакована в огромную гипсовую повязку, не позволявшую мне шелохнуть ею, на месте же левой – О, Боги! – красовалась культя, конец которой был тщательно забинтован. Я не мог поверить своим глазам – с четырнадцати лет я обречен на существование жалкого калеки! Мне не бегать больше по дюнам, не получить профессии, меня будут жалеть, насмехаясь, а в жены мне достанется глухонемая корявая бедняжка, да и то, если повезет… Я проклял свою судьбу и позавидовал участи Оле, который лежит себе сейчас в земле и в ус не дует.

Ну-ну, ну-ну, тихонько приговаривала Мириам, склонившись надо мной и наблюдая мои душевные терзания. – Не отчаивайся, так уж вышло… Я слышала, сейчас искусственные ноги и руки делают, протезами зовутся… Ты должен быть благодарен судьбе и деду, из Графства нельзя выбраться невредимым…

Что?! Откуда ты знаешь? Причем тут дед? Кто ты? заорал я на Мириам диким голосом, на который тут же сбежались охающие сиделки.

Мириам быстро поднялась и собралась уходить. На прощание она коснулась моего плеча и шепнула:

Когда поправишься, мы вернемся к этому разговору. Не знаю, обрадует ли он тебя, но кое-что интересное я тебе расскажу…

За ней закрылась дверь, и я, захлебываясь в океане отчаяния, остался наедине с монашками и своими тяжелыми мыслями.

XI

Во время моего выздоровления ко мне зашел дедов поверенный и сообщил, что все свое имущество, состоящее, помимо дома в дюнах, в солидной доле нордхаузенской верфи да кое-какой недвижимости в столице, дед оставил мне, переписав завещание буквально накануне своей гибели, а опекуншей сего состояния вплоть до моего совершеннолетия назначил Мириам. Мне стало отчасти понятно, почему она решила проявить участие и навестила меня здесь, однако же оставалось еще много неясностей, и я не собирался сидеть сложа руки.

Узнав о решении деда, разочарованный отец мой даже не дал себе труда появиться в Нордхаузене, ограничившись сухими поздравлениями, которые он прислал мне письмом. По правде сказать, меня не очень расстроило его поведение, гораздо более тягостным было бы для меня видеть его кислую физиономию и выслушивать плоские соболезнования по поводу моей утраченной ноги.

Надо сказать, что с мыслью о физическом увечье я мало-помалу свыкся, и оно не казалось мне вскоре настолько уж судьбоносным. В конце концов, в мире полно людей, находящихся в еще более плачевном положении, я же, по крайней мере, сохранил ясность рассудка, а благодаря дедову наследству смог заказать прекрасный по тем временам протез, который вскоре стал воспринимать как часть моего тела.

Молодость и жизнелюбие сделали свое дело – здоровье мое быстро шло на поправку, и уже через несколько недель я смог подняться на ногу и сделать с помощью протеза первые неверные шаги. Обрадованные сиделки не могли нарадоваться, глядя на мои успехи, доктор одобрительно хмыкал в усы, а навещавшая меня время от времени Мириам не обращалась уж со мной, как с неразумным ребенком, а говорила толково и по делу, в особенности когда это касалось финансов, азам управления которыми меня обучили в школе для будущих наследников. Однажды я заметил в дверях и Йонку, однако разговора не получилось – слишком сильны и болезненны были еще воспоминания о том, во что вылилось наше с ней знакомство. Мы просто смотрели друг на друга некоторое время, после чего я отвернулся, а она ушла. Мириам, наблюдавшая за этой сценой, ничего не сказала, лишь вздохнула и чуть нахмурилась.