Глава 5

О недетских горестях маленького лунатика, происшествии в кладовке и Перпетуе Кай

Вилли не посмел ослушаться доктора и явился на следующий день к нему ровно в назначенный час. На этот раз он успел посетить основные школьные занятия и пропустил лишь урок спорта, от которого был освобожден по причине травмы.

Вновь пришлось ему занять место напротив Шольца и, напившись лимонаду, продолжить рассказ. Однако на этот раз – странное дело! – он чувствовал себя намного свободней, и речь его была не такой сбивчивой и скачкообразной. И начал он не с истории своей жизни, а с рассказа о том, как вчера вечером, после отбоя, благословенная сестра Эдит вновь принесла ему кружку того чудесного отвара, что забрал его страхи и позволил спать спокойно. Вилли начал уже привыкать к его вкусу, а завистливые взгляды, которые метал на него Карл-Бродяга, больше его не интересовали.

Услышав про невиданную заботливость одной из петровиргинок, доктор хмыкнул, но комментировать сообщение не стал. Задумчиво огладив бороду, он попросил молодого пациента продолжить свой вчерашний рассказ.

Когда отца засудили и отправили в тюрьму, Вилли едва сравнялось четыре года. Он рос забитым, боязливым, вздрагивал от каждого окрика и вжимал голову в плечи в попытке избежать подзатыльника: дальняя родственница его матери, в чьем неприветливом, сыром доме он теперь обитал постоянно, на оплеухи и зуботычины не скупилась, щедро одаривая ими «выродка». Стараясь быть тише воды, ниже травы, парнишка, казалось, еще больше раздражал свою престарелую воспитательницу, бывшую, несмотря на многопудовые слои сала от пяток до самых глаз, довольно резвой и поворотливой, когда дело касалось реакции на Виллины «паскудства». Ни дырка в носке, ни опоздание к столу, ни чуть косо заправленная постель не проходили незамеченными: кривя свои толстые синюшные губы, бабка демонстративно откладывала в сторону вязанье, картинно вздыхала и медленно-медленно, до бесконечности долго «вырастала» над ребенком, нависая над ним всей своей тушей. Несколько секунд она внимательно, прищурившись, изучала его испуганное лицо, будто видела впервые, затем так же неспешно размахивалась и роняла свою всегда скользкую от пота, тяжелую ладонь на голову Вилли, после чего он, как правило, падал на пол и пытался отползти куда-нибудь, скуля от боли, но пытаясь сдержать слезы. Ничего, он перетерпит, а скоро его обязательно заберут домой папа и мама – ведь папа обещал ему это! – и он заживет припеваючи, как те дети, с которыми он иногда играл во дворе.

Ну конечно заживет! Ведь дома – это вам не у бабки! Он как-то видел, как сестры и мать Маркуса раскачивают того на качели, весело хохоча при этом, и знал, что отец другого соседского мальчишки – рыжего шалопая Свена – каждую субботу, после полевых работ, ходит с сыном на рыбалку к одной из заводей Фильса (однажды Свен нарисовал на песке рыбину, которую ему намедни удалось выудить, и все присутствующие едва с ума не посходили от зависти). А совсем недавно, когда Вилли бегал по поручению бабки к деревенскому сапожнику, тамошняя хозяйка как раз разливала в большие кружки своих трех чад ароматный вишневый кисель, да взяла и ему налила зачем-то… Никогда в жизни маленький Вильгельм Кай не пробовал еще такой вкуснотищи! Ничего, что едва снятый с печки кисель обжигал губы и язык, а руки насилу держали тяжелую горячую кружку! Главным было то, что в эти мгновения он чувствовал себя таким же, как все; он вдруг поверил, что тоже имеет право смеяться, дурачиться и пить густую, пахнущую вишнями крахмальную жидкость… А когда жена сапожника потрепала всех ребят поочередно по волосам, не обойдя вниманием и его, Вилли вдруг заплакал. Горько и потерянно. Радость вдруг ушла, и остались лишь обида и глубокое чувство безысходности. Удивленная хозяйка вытерла ему тогда слезы своим широким передником, вручила моченое яблоко и отправила домой, к зловредной, драчливой бабке.

Впрочем, собственных внуков – вечно ноющего и таскающего под носом зеленые, свисающие до самого пупа сопли Анди и его раскормленную донельзя сестрицу Зизи (что за дурацкое имечко!) – старуха просто обожала. Завидев одного из них, она менялась в лице, вытирала фартуком скользкие ручищи и, добыв из-за пазухи леденец на палочке или сахарный пряник, начинала крутить этим богатством перед носом ненаглядного внучонка, сюсюкая и умиляясь. Порой ей приходилось приложить немало усилий, прежде чем Анди изъявлял желание засунуть сладость в свой обрамленный зеленой слизью рот (вытереть внуку сопли бабка никогда не догадывалась). Тогда она отступала на два шага, складывала руки на животе и, счастливо улыбаясь, смотрела, как внучок «балуется сахарочком». Картина эта повторялась едва ли не ежедневно – хоть и считалось, что ребята живут с родителями в соседнем Альдербахе, они целыми днями околачивались у отцовой матери.

Нужно ли говорить, что разноцветные леденцы и сахарные пряники «выродкам» не полагались? Вилли, конечно, не голодал: вареной пшеницы и картошки он мог есть вдоволь, а также всего, что росло в саду, – моркови, огурцов и кислых яблок, но никаких «сахарочков» от бабки он отродясь не видел, так как мать его заключила с родственницей весьма ясное соглашение: ребенок должен довольствоваться элементарным и ни в коем случае не разбаловаться, а иначе «ей потом будет с ним невмоготу». Надо думать, что условия эти вполне соответствовали бабкиным желаниям и планам, так что споров не возникало.

Пасхальным днем 1954 года Вилли сидел на перевернутом ящике из-под овощей у забора и выкладывал перед собой из камешков корабль. Такое судно он видел время от времени на Дунае, куда раньше ходил с отцом, и решил во что бы то ни стало смастерить подобное и спустить его на воду. Подбирая камешек к камешку, он трудился над своим проектом несколько часов, пока появившийся неизвестно откуда Анди не поднял его на смех, сказав, что камни потонут в воде и корабль его никуда не поплывет. Что ж, Анди был старше Вилли, ему уже сравнялось шесть, и он, наверное, лучше разбирался в кораблях, но столь бесцеремонное постороннее вмешательство взбесило мальца, и он не придумал в тот момент ничего лучше, чем схватить самый большой из камней – тот, что должен был красоваться на носу его посудины, – и запустить им в незваного советчика. Камень угодил Анди прямо между глаз. Умник дико взвыл, схватился за лицо и выронил при этом едва початый сахарный пряник в форме коровы, который Вилли тут же подхватил и спрятал у себя за пазухой.

На вой примчались бабка и Зизи, и причина Андиного несчастья вскоре была выяснена. Маленький наглец демонстративно рыдал, указывая грязным пальцем на Вилли, и взахлеб нес какую-то несуразицу, причем в его сбивчивой тираде были хорошо различимы знакомые бабкины термины «выродок» и «скотина», а также призыв «исхвастать как сидорову козу». Ослушаться приказа любезного потомка взбешенная старуха не посмела (да и не желала), и провинившийся столь ужасно Вилли был тут же нещадно «исхвастан» тонким шнуром электрического кипятильника и брошен в кладовку до самого вечера. Оказавшись внутри тесной каморки под лестницей, ребенок услышал, как снаружи клацнул засов, и понял, что заперт.

В кладовке нестерпимо воняло плесенью и старым тряпьем, на кучу которого мальчик и прилег, стараясь не плакать. Боль в истерзанной коже стала еще сильней, но он лишь закусил нижнюю губу и часто дышал, испытывая лютую ненависть к проклятой бабке и всему ее семейству. Щелеватая дверь пропускала немного света, падавшего на пол кладовки и собранное здесь старье длинными желтыми полосами, похожими на прутья садовой решетки. Где-то далеко мычал чей-то осерчавший бык да по-прежнему сюсюкала отвратительная старуха, пытаясь утешить «крошку-внучка» очередным пряником, а то и шоколадной конфетой.

Ах да, про пряник-то он и забыл! Вилли запустил руку за пазуху и извлек сахарную корову, которую забрал у вопящего Анди в качестве трофея. С остервенением запустив зубы в ее мягкий глазурный бок, он постарался отвлечься от боли и стал по привычке мечтать о том времени, когда родители заберут его к себе и он заживет наконец по-человечески. То ли сладость пряника успокоила мальчонку, то ли несбыточные его мечты, но скоро он пригрелся, разомлел и даже не чувствовал больше затхлого запаха старого белья. Израненная кожа понемногу перестала зудеть, а глаза поневоле начали слипаться. Четырехлетний организм Вилли явно не собирался долго страдать от несправедливости какой-то старой карги и искал способы восстановиться. Пускай Анди и Зизи жуют там свои конфеты и наслаждаются вонючими лобызаниями слюнявой бабки – ему и здесь хорошо.

Покончив с пряником, Вилли принялся с интересом осматривать внутренности кладовки, к полумраку которой давно привык. Ничего заслуживающего внимания здесь, правда, не было, но любознательному уму четырехлетнего мальчугана было достаточно и того немногого, что он сумел обнаружить: тут были стопки старых книг и журналов, ведра с засохшими в них тряпками, швабра, рваная рыболовная сеть и какие-то проволочные спирали, назначения которых Вилли не знал, – все это могло бы стать кладом для мальчишки. Счастливого мальчишки, конечно.

Чуть привстав, он попытался дотянуться до висевшей на стене старой шляпы с пером, но не удержал равновесия и навалился на дверь в кладовку. К немалому его удивлению, дверь подалась и с легким скрипом приоткрылась, так что он чуть было не вывалился наружу. Что такое? Ведь Вилли собственными ушами слышал, как бабка запирала ее на засов, чтобы не допустить побега! Неужели он настолько был погружен в свои мысли, что не заметил, как она вернулась и отперла его, сжалившись? Но почему она тогда не приказала ему выходить? Да и лязг старой чугунной планки засова он наверняка бы услышал…

Не переставая удивляться, Вилли осторожно нажал на дверь и выглянул наружу. Солнце ушло, и широкая бабкина прихожая, служившая также комнатой для приема гостей и бельевой сушилкой, уже погружалась в темноту. Большие полотнища сушащихся там простыней утратили в потемках свои незамысловатые набивные узоры и казались серыми; их тяжелый мыльный запах бил в нос и заставлял морщиться.

Мальчик напряг слух, но дом словно вымер: ни детских голосов, ни старухиного брюзжания, ни даже извечного мяуканья хозяйских кошек он не услышал и решил, что все они отправились во двор наслаждаться теплом апрельского вечера и остатками сахарного пасхального зайца, которого бабка любовно испекла для своей семьи еще вчера. Вилли, правда, тоже достался кусочек этого лакомства, но столь крошечный, что только раздразнил его аппетит. Проглотив его, он протянул было руку еще за одним куском, но бабкина невестка – мамаша Анди и Зизи – легонько шлепнула его по пальцам и велела не наглеть. Он притих и молча наблюдал, как огромный кусок посыпанного сахарной пудрой зайца отправился в широко раскрытый рот жирной невесткиной дочки, которая стала жевать его, смачно чавкая. Правда, она тут же поперхнулась и закашлялась, крошки пирога полетели у нее изо рта и носа по всей террасе, а бабка с мамашей бросились хлопать ее по спине и причитать…

То были неинтересные воспоминания, и Вилли отмахнулся от них.

Куда бы ни подались хозяева, но в доме их точно не было. Это обстоятельство было на руку Вилли – он мог покинуть место своего заточения незамеченным и попробовать немного поиграть на заднем дворе. Анди, конечно же, разрушил его корабль из камешков, но что за беда! Он построит другой – может быть, даже еще больше и красивей!

Осторожно прикрыв за собой дверь кладовки, мальчик прополз под свисавшими почти до самого пола простынями (и чего это бабка до сих пор сушит их в доме, ведь на улице такая теплынь!) и, стараясь ступать как можно тише, стал пробираться к лестнице, ведущей в подвал. Он спустится по ней, пересечет темное сырое помещение и выйдет прямиком в сад с другой стороны дома. А поскольку все бабкино семейство, конечно же, восседает на террасе перед фасадом, то никто его не заметит и он сможет убежать хоть до самого Фильса!

Однако, приступив к исполнению своего плана, малолетний хитрец столкнулся с неожиданным препятствием: лестница была завалена разномастными коврами, половиками и паласами, которые нерадивая бабка собиралась, но не успела почистить к Пасхе, а потому не придумала ничего лучше, чем просто свалить в кучу на пути в подвал, где они, по ее мнению, не будут мешать гостям. Быть может, она надеялась, что ее сынок, просить которого о чем-то было бессмысленно, сам заметит этот бедлам и предложит вынести тяжелые ковры в сад. Сынок ковров не заметил и сильно осложнил тем самым положение Вилли, которому нечего было и думать о том, чтобы перебраться через всю эту кучу, едва ли не упиравшуюся в потолок.

Постояв некоторое время перед горой вонючих половиков, мальчишка решил-таки попытаться расчистить себе путь на волю и потянул за один из них, пробуя «гору» на прочность. Но половик был придавлен другими и с места не сдвинулся. Тогда Вилли попробовал протолкнуть вперед самый верхний небольшой ковер в надежде, что тот скользнет в подвал и освободит достаточно широкий лаз. Поначалу ковер подался и стал тихонько съезжать с кучи своих «товарищей», но вскоре застопорился, упершись во что-то. Бывший узник кладовки разглядел, что скрученный рулоном коврик уткнулся в притолоку и потому не может скользить дальше. Нужно было лишь немного помочь ему, и изобретательный малец бросился назад в кладовку, чтобы через минуту вернуться с длинной шваброй. Взявшись за щетку, он начал просовывать ручку между коврами и потолком, пока не достиг бруса-препятствия. Еще одно усилие, и ему удалось протолкнуть задравшийся уголок ковра под притолоку. Словно смазанный салом, коврик скользнул вниз и исчез в подвале, а секундой позже оттуда раздался ужасающий грохот, прокатившийся по всем уголкам дома. Мгновенно вспотевший от страха, Вилли вспомнил, что бабка уже приготовила инвентарь и ведра для чистки ковров и оставила их прямо под лестницей. В эти-то ведра, наверное, и въехал с разгона его коврик, устроив тарарам и похоронив все его надежды скрыться незаметно. Так и оказалось: уже через несколько секунд до слуха проказника долетел топот множества ног по террасе, и входная дверь с шумом распахнулась.

…От этого-то шума Вилли и проснулся. Ничего не понимая, он обвел испуганным взглядом нутро кладовки, которую, как оказалось, и не покидал, и сел на куче тряпья, разминая затекшие конечности. Он осторожно тронул дверь и убедился, что она по-прежнему заперта, так как бабка, разумеется, и не собиралась отодвигать засов. Но что же это тогда было? Неужели ему все приснилось? И открытая дверь кладовки, и ковры, и упрямая притолока?

Между тем снаружи доносились крики бабки, ее сынка и вездесущих Анди и Зизи. Они ужасно галдели, ругались, гремели чем-то и топали, как слоны. Вилли окончательно проснулся и внимательно прислушивался, не понимая, что происходит. Наконец ему удалось разобрать выкрик хозяйки:

– Ума не приложу, как это могло произойти! Клянусь, если бы этот паршивец не сидел у меня сейчас под замком, я подумала бы, что это его козни! Но оттуда ему не выбраться, поэтому…

– Ты что, заперла его в кладовке, мать? – прогнусавил ее сын, и дружный хохот собравшихся лучше всяких слов одобрил действия бабки. – Когда это случилось?

– Да вот, как только вы с женой уехали поздравить соседей, так он и распоясался! Залепил Анди, понимаешь ли, каменюгой между глазонек, шишка вон какая вскочила!

– Да что же ты, мать, сразу не рассказала мне об этом?! Я бы его, свиненыша, собственными руками… – взвился было тот, но старуха поспешила успокоить его:

– Ну, ну, полно, милый! Мы его с Анди и сами проучили как следует, правда, птенчик мой?

Раздалось несколько громких слюнявых чмоканий, после чего подлый паршивец вновь вымученно завыл, желая, видимо, подвигнуть отца на еще одну экзекуцию запертого в кладовке «преступника».

Однако бабкин сын уже почти утихомирился.

– Но ведь швабра-то – из кладовки, мать! Как она здесь оказалась?

– Хм… Действительно… Наверное, я доставала ее зачем-то, да позабыла убрать. Да бог с ней, со шваброй! Удивительно другое: три дня лежали здесь эти тяжелые ковры и не шелохнулись, а тут, понимаешь, заскользили! Да… тяжелые…

Бабка намеренно сделала акцент на слове «тяжелые», намекая отпрыску на его сыновний долг, но никакой реакции не дождалась и сипло вздохнула:

– Ладно, пойдемте на террасу!

– А этот?

– Пусть еще посидит под замком, глаза бы мои его не видели!

– Вот-вот! Верно, мать!

Топот ног и стук двери. Снова тишина. Взволнованный и перепуганный услышанным «этот» скосил глаза на стену кладовки, где он, перед тем как заснуть, видел швабру. Ее там не было.

Это странное событие, поначалу очень взволновавшее маленького Вилли Кая, быстро затерялось в архивах его памяти. Разумеется, в силу возраста он не мог проникнуться его значимостью или сделать какие-то выводы, а потому уже через несколько часов перестал обо всем этом думать. Да и до раздумий ли ему, когда нужно постоянно быть начеку и стараться поменьше попадаться на глаза злобной бабке и ее чокнутому семейству, считавшему его змеиным отродьем?