(Поет.) Нина Прокловна ждет, Иван Проклович ждет, Катерина, Евдокия да Егорушка, где наш батенька, где наш папенька, со гостинцы, со картинцы, со приветами… А отпущу я тебя, Настя, добра тебе в том не будет.

Настя. Видно, мне добра ни в чем не будет.

Дуся. А ты думала? При последних временах живем, на страдание рожденные.

Настя. Порадоваться хотела, матушка.

Дуся. Здесь потрудишься, там порадуешься. Там есть еще кто? Пусть взойдет, кто там во дворе.

Настя. Были странники, да разошлись все.

Дуся. А я тебе говорю, пусть взойдет девка.

Настя выходит, приводит с собой Веру.

Настя. Вот она, за поленницей притулилась, ее и не видно.

Дуся. Антонина! Ты того, ложечку меду дай ей. Послади, послади ей… Чего такую маленькую ложечку берешь? У, жадина… Или побольше ложечки нет? (Вера открывает рот, Антонина сует туда ложку с медом.) Иди за самоваром смотри. Нечего без дела стоять. (Вере.) Ну чего, нагуляла?

Вера. Нет, не нагуляла нисколечки. Он страшный, силком меня взял. Маманя у них уборщицей, я ходила помогать. А маманя заболела, я заместо нее одна пошла. А он навалился. Страшенный, противный. А потом мамка говорит – иди, он тебя зовет. Я и пряталась, и убегала. А мамка говорит – иди, а то совсем убьет. Я и хожу. А тут он мял меня. Говорит, сына родишь – женюсь. А люди говорят, есть у него жена в Тамбове или где. Я думала, он меня сам бросит, я бы потерпела. И что ребеночек, это ничего. А что же теперь, так и жить с ним. Я боюся его, он страшный.

Дуся. Не первая, не последняя. (Теребит своих кукол.) Вот он Ванечка, вота Танечка… деточки мои.

Вера. Сон я видела. (Закрывает глаза руками.) Будто дитя у меня закричало в животе. И крик вроде как бы железный, и так дергает, дергает, вроде у меня не дитя, а машина. Страшна…

Дуся. Марья! Антонина! Настя! Где вы все подевались?

Входит Антонина.

Дуся. Послади ей, бедолаге. (Антонина берет большую ложку.) Какую ложку берешь? Еще уполовник бы взяла. Малую ложечку бери, какой мед черпают. (Антонина сует Вере в рот ложку меду.) Иди с Богом, иди.

Вера. Матушка, так что ж мне делать-то? Мамка послала, иди к Дусе, как Дуся скажет, так и делай. А страшно.

Дуся. Бог вразумит. Дуся больная, Дуся темная, Дуся грешная… Что Дуся? Ничто. Иди с Богом. (Хожалки выпроваживают Веру.) Господи, когда же приберешь нас? Поди, Настя, дверь отвори. Гость к нам.

Входит отец Василий.

Отец Василий. Здравствуйте. Мир всем. Хожалки подходят под благословение.

Дуся. И духови твоему. Ты, Антонина, иди за водой, но с молитовкой, с молитовкой… А ты, Марья, встань да иди отсюдова. И ты, Настя… Прочь пошли.

Хожалки выходят, отец Василий прикрывает дверь.

Отец Василий. Ходил я, матушка, в совет нечестивых. По повестке. В Городок вызывали.

Дуся. Господи помилуй.

Отец Василий. Егда бе юн, поясашеся сам и хождаше аможе хотяше, егда же состарешеся, ин тя пояшет и веде аможе не хочещи…

Дуся. Ох, препояшут, препояшут… Время-то тесно, но есть еще маленько…

Отец Василий. Как жить будем, Дуся?

Дуся (причитает). Ох, плохо, батюшка, плохо… Обижают хожалки Дусю, чаю не дают, не слушают… Маня Горелая опять приходила, каменьями в окно бросала. Очень обижала Дусю.

Отец Василий. Оставь Маню в покое. У каждого свое поприще. Я за советом к тебе. Меня, Дуся, опять хлебом обложили.

Дуся. Меж пальцев не много мяса-то.

Отец Василий. Я им говорю: поп хлеба не сеет, не жнет, попа народ кормит. А мы, говорят, не дураки, мы тебя печеным обложили. У тебя, говорят, в селе триста дворов, тебе народ носит, вот ты нам семьдесят караваев и доставь. Три дня дали. Они меня уже и льном обкладывали, и медом. Такая контрибуция.

Дуся. Господи Иисусе Христе, помилуй нас грешных.

Отец Василий. Отказался я, Дуся. Нет, говорю, у меня хлеба. Приходите и ищите. Что обрящете, то ваше. А начальник их, Рогов Арсений, нашей Ирины Федоровны сынок старший, говорит мне: ты меня, батюшка, не учи, у кого чего нам искать, мы сами ученые. А ведь он, Дуся, крестничек мой. Ирина Федоровна, она теперь у меня в церкви вместо старосты, а тогда совсем молодая была, пела на клиросе, голос и по сю пору ангельский… она меня просила в восприемники к своему первенцу… Ох, взыщется с нас…

Дуся. Пресвятая Богородица, моли Бога о нас.

Отец Василий. Придут за мной, Дуся, не сегодня завтра. Со всего уезда уже собрали иереев в Городковскую тюрьму. Пора и мне собираться, думаю.

Дуся. Не будет тебе тюрьмы.

Отец Василий. Я не об этом забочусь: будет так будет. Церковное имущество всюду конфискуют. В Степанищево храм подчистую обобрали, и сосуды священные. В Тальниках тоже. Имущество – что… А у нас Чудотворная. Или спрятать где? А то ведь унесут, осквернят, как храм иудейский.

Дуся. Вперед не забегай, отче. Тут тебе семьдесят хлебов отсчитаны, в зальце под платками лежат. Ты брось собаке кость, ну как отвяжется.

Отец Василий. Семьдесят хлебов, говоришь?

Дуся. Семьдесят, батюшка. Настя счет вела.

Отец Василий. Как же ты прознала?

Дуся. Не знаю, может, шепнул кто…

Отец Василий. Да откуда же у тебя столько хлебато, Дуся?

Дуся. Народ несет. Собралось. У него, у Кормильца, всего много. А вот где лошадку взять, того не знаю. Ужели Он нам на бедность лошадку не приберег? Надо бы хлеба поскорее им отправить, пока не прискочил враг…

Священник встает, крестится на образа.

Отец Василий. Слава Тебе, Господи, Слава Тебе.

Дуся (поет довольно-таки дурным голосом). Благослови, Душе моя, Господа, и вся внутренняя моя, Имя Святое Твое… Не пришел еще час, не пришел.

Марья (всовывает голову в окно – видно, под окном подслушивала, – кричит). Петр Фомич с лошадка едет, мед торговать в Городок везет!

Дуся. Ишь орать взяла моду. Марья, сбегай, Тимошу призови, поможет хлеба оттащить.

Отец Василий. Бог с тобой, Дуся. Надо у Петра Фомича узнать, возьмется ли еще везти?

Дуся. А вы, отче, идите на дорогу-то, а то мимо проедет.

Отец Василий. Не чудо ли? И хлеба эти… И лошадка… Кто знал, что так сладится… Однако, Дуся, что с образом… Не забрать ли? Может, к тебе перенесем? Уж к тебе-то не придут искать.

Дуся. Почем знать… (Возится с куклами.) Ох, бедные мои доченьки, бедные сиротки, кто вас оденет-обует, кто вас напоит-накормит… без маменьки, без папеньки… (Вынимает из постели сухарь, дает священнику.) Вот, дорогой мимо церкви поедете, сухарик отдай матушке Евгении, скажи, Дуся прислала со своей честной постели… Бедные мои деточки, бедные мои деточки… А иконка… Владычица наша сама о Себе позаботится…

Отец Василий. Прости меня, Дуся.

Дуся. Прости меня, батюшка.

Входят Тимоша, Марья, Антонина с полными ведрами.

Тимоша. А Петр Фомич велел по-быстрому, говорит, туча идет.

Отец Василий. Ну, с Богом, с Богом. Выносят хлеба из избы.

Дуся. Воду принесла! Радость-то какая! Мы с водой теперь!

Антонина. Самовар уже стоит. Скоро готов будет.

Дуся. Господи, когда же приберешь Ты нас? (Сгребает в кучку своих кукол.) Чего уставились? Собирайте трапезу.

Настя. Благослови, матушка.

Дуся благословляет Настю. Та начинает накрывать на стол – совершенно ритуальное действо. Настя подносит Дусе скатерть, та крестит ее в четыре угла, потом ложки, чашки – каждый предмет.

Дуся. Антонина! Помолимся.

Хожалки зажигают свечи перед иконами. Поют начинательную молитву от «Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, молитв ради…» до «Отче наш». Одновременно идет ритуал умывания. Прежде чем Дусю начинают умывать, она крестит полотенце и все сосуды. В кувшин с обычной водой вливают немного святой воды из бутыли. После умывания открывают шкатулку, вынимают кусок большой просфоры. Дуся кладет этот кусок на блюдце, наливает святой воды из бутыли, чтобы размочить.

Дуся. Христос посреди нас!

Раздается троекратный стук в дверь. Все замирают.

Дуся. Пусть войдет. Отворите.

Антонина отворяет. Входит Тимоша. Он кланяется, крестится на иконы.

Дуся. Отправил батюшку? (Тимоша кивает, Дуся поет.) Достойно…

Тимоша (подхватывает). Достойно есть…

Дуся берет кусок просфоры, ест, берут по кусочку и хожалки.

Дуся (Тимоше). Ешь и ты. (Тимоша берет с блюдца кусок просфоры. Дуся начинает плакать.) Из моего, из моего блюда… Обмакнул! Обмакнул со мной в блюдо! (Антонина подбирает с блюдца крошки, вытирает его и убирает.) Самовар!

Антонина вносит самовар, ставит на стол. Все сопровождается поклонами, крестными знамениями. Наливают чашку, подносят Дусе.

Дуся. Горяч… А чего это на столе ни сахара, ни варенья… Даже меду нету. А то люди говорят, я своих хожалок голодом морю, сахару не даю. (Настя достает из буфета варенье и сахар, щипцы для сахара, ставит на стол и протягивает руку за сахаром.) Куда? (Настя отдергивает руку.) Мне положи. Поболе. И еще. И ты, Тимоша, возьми кусок сахару. Говори, что пришел?

Тимоша. Маманя прислали. Повестка призывная пришла из Городка. В Красную армию мне служить. А я в лес хочу уйти.

Дуся. Ой? А в лесу что делать станешь?

Тимоша. Жить. Живут же по лесам.

Дуся. Кто живет? Святые старцы живут. Не живут, спасаются. Ишь чего захотел. В лес? Лес лесом, а бес бесом! В лесу – страшно, темно… (Марья тянет руку за сахаром.) Куда? Воровская твоя повадка! Чуть на глаза попалось, сразу тянет и тянет.

Марья. Грешна, матушка.

Дуся снова поворачивается к Тимоше. Марья тихонько берет кусок сахара.

Тимоша. Так у комиссаров-то еще страшней.

Дуся. От меня чего надо?

Тимоша. Маманя говорит, если Дуся благословит, иди.

Дуся. Куда это?

Тимоша. В леса.

Дуся. О! В леса! Да кто я такая – архиерей, что ли? Благословлять вас… Я больная, я простая, я неученая… Настя, почто мне чай холодный налили? Дай горячего. Ишь бестолковые какие… Ты в храм Божий ходишь?

Тимоша. Хожу.

Дуся. В хоре поешь?

Тимоша. Пою.

Дуся. Отца Василия знаешь?

Тимоша. А как же.

Дуся. Вот к нему и ходи за благословением. Чего ко мне ходить? (Трогает чашку.) Холодный, сказываю тебе, чай. Вылей в лохань.

Настя. Так с сахаром!

Дуся. А хоть бы с золотом. Выливай, выливай. А мне воды налей. Не надо мне вашего чаю. Собирай со стола. (Мария запускает руку в сахарницу.) Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй меня грешную. Благодарим Тя, Христе Боже наш, яко насытил если нас земных Твоих благ: не лиши нас и Небесного Твоего Царствия.

Раздаются удары колокола. Марья отдергивает руку от сахарницы. Антонина подходит к окну. Несколько неровных ударов сменяются набатом.

Антонина. Пожар, что ли? Оборони Господь… Дыму вроде ниоткуда не видать.

Марья. Малой, иди узнай, кой сатана там?

Дуся прячет голову в тряпки, сгребает своих кукол под себя.

Настя. Сходи. И правда, узнай, что там стряслось.

Дуся. Собирайте меня в Божий Храм.

Марья. Чего сказал? Боже-Храм?

Настя. В церковь чтоб ее собирали.

Антонина. Дусенька, матушка, сегодня не Пасха, не Рождество, с чего бы это тебя туда нести?

Дуся (открывает лицо). Тебя старец благословил мне служить, и служи, не перечь. Одевайте.

Хожалки начинают собирать Дусю. Поют молитвы, она крестит каждую из вещей, которые на нее надевают. Наконец, ее снимают с кровати. Дуся крестит кресло, в которое ее сажают, ее привязывают к креслу большим платком.

Дуся. Ой, больно!

Антонина. Прости Христа ради.

Дуся (вцепившись от страха в подлокотники). Не уроните, не уроните меня. А то вывалите, нарочно меня вывалите!

Марья. Какой собака тебя подберет…

Дуся. Ну, с Богом, с Богом!

Вбегает Тимоша.

Тимоша (частит). Матушка велела сказать, что страшное дело творится. Только отец Василий уехал, красноармейцы пришли, велели храм открыть, матушка им ключей не дала, говорит, отец Василий увез. А они замок сшибли, а мамочка тогда на колокольню и ну бить. Народ прибежал, а двое уж в алтаре, с папиросками. Отец диакон прибег, говорит, что вам угодно здесь будет. А один ему говорит, чтоб ты сдох. А другой – чтобы опись церковного имущества сделать, потому что оно народное, а попы его присвоили, а теперь народ будет его обратно забирать. А церковных судом судить, что они воры. Они по храму ходят, все переписывают и святые чаши брать хотят. А один говорит, где у вас чудотворная. Подошли к кивоту, а там один оклад. Иконы-то нету. Народ стоит, плачет. А страшно, они с ружьями и ругаются очень.

Дуся. Несите.

Дусю поднимают в кресле над головами и с пением выносят на крыльцо.

Картина третья

Двор Дуси. Крыльцо. Видна дорога. С крыльца спускается процессия с Дусей. На крыше сидит Маня Горелая. В руках у нее лопух, свернутый кулем. Она свешивается с крыши, стряхивает содержимое лопуха на Дусю и ее хожалок.

Маня. Помазуется раба Божия Авдотья!

Дуся. Ах, грех какой! Грех тебе! Не тронь меня, Настя. Слышь, не чисти! Нам говно нипочем. Мы в говне родились, в говне помрем. А враг пусть ото зла треснет! Пусть треснет!

Маня. У, гордая какая! Какая гордая! А все равно в одной яме лежать будем!

Дуся. Несите! Что стали-то! Хвалите Господа с Небес, хвалите его в Вышних!

Хожалки подхватывают молитву и с пением идут по дороге к церкви. Процессия исчезает из виду. Маня кривляется на крыше. Потом спрыгивает, начинает плясать.

Маня. Мироносицы пошли, в жопе миро понесли! Подходите, бабоньки, подходите, мужики! Маня всех миропомазует! У Мани на всех хватит!

Слышно удаляющееся пение хожалок. Пение прерывается двумя воплями. Возгласы толпы. С той стороны, куда только что ушли хожалки с Дусей, появляются два красноармейца, один с погасшей папироской во рту. Они как будто ослепли, идут шатко, ощупывая землю ногами, шаря в воздухе и спотыкаясь. Маня подходит к ним, дергает одного сзади, тот отводит руку, но Маню явно не видит.

Первый красноармеец. Филипп, руку дай… Ты сам-то где? Вроде земля? Дорога? Чтой-то было?

Второй красноармеец. Ваня, ты-то где? Что темно так сделалось?

Первый. Никак шарахнуло?

Второй. Вань, не видать ни хрена… Ты видишь что?

Первый. Хер я вижу, Филипп. Дай подержусь за тебя. Где ты, а?

Хожалки с Дусей, гордо восседающей в кресле, возвращаются, продолжая пение.

Маня (поражена не меньше красноармейцев. Забирается на крышу и звонко поет).

 
Ой, Дусенька,
святая новая,
хорошо бы поплясать,
да нога хромая!
 

(Спрыгивает с крыши и вприсядку проходится между красноармейцев. Кривляясь, подходит к Дусе, отвешивает ей земной поклон. Отпрыгивает в сторону, отбивает чечетку босыми пятками и голосит частушку.)

 
А наш поп лежит
Ай! – на девушке,
чтой-то нету никого
Ай! – на небушке!
 

Картина четвертая

В доме у Дуси, две недели спустя. Ночь. Горят лампады. Дуся в постели. Хожалки поют последнюю молитву из акафиста Божьей Матери. Раздается троекратный стук в дверь. Хожалки продолжают петь.

Настя. Стучат.

Марья. Ночь. Кто идут? Не открывай.

Дуся. Огради, Господи, Силою Честного и Животворящего Креста. (Крестит все углы.) Открывай, Антонина.

Антонина открывает дверь, перед ней красноармеец в форме, он кланяется.

Антонина. Господи помилуй, никак Тимоша.

Дуся. Сымайте с него одежу с печатями, пусть входит.

Марья плюет на пол.

Дуся (плачет). За что мне такое страдание? Послал Господь хожалку хуже татарина. В дому плюет, воровка. (Марье.) Сыми с него одежу пропечатанную и неси в сарай, а сама сиди там в сарае и в дом не заходи. Чтоб глаза мои тебя не видели. И спи там теперь. Всегда там спи. А ты, Тимоша, ты ко мне не подступай. Стой там, где стоишь, и хорошо. (Марья начинает его раздевать.)

Марья. Сама сарай сиди…

Настя. Тимоша…

Дуся. Говори, чего пришел.

Тимоша. Матушка Дуся, убег я. Нет мочи. И еще одно дело вышло. Только быстро не скажешь.

Дуся. Говори как можешь.

Тимоша. Два дня прошло, как церковь закрыли, пришли ночью, забрали меня и повезли в Городок, прямо к главному, то есть к Рогову. Пять лет мы не виделись, больше. Он как на Германскую ушел, так вот и не виделись. Я совсем еще малой был. Видом он совсем другой, я б его не узнал, даром что брат. Даже волос черен, раньше не такой был. Он ведь партийный теперь стал, и как вернулся, домой-то и не показался. Когда матушка узнала, что он в Городке объявился, мы туда пошли. А он ее на глаза не пустил. Служку своего выслал, секлетаря, что примет ее, когда она из церковных старост уйдет. Все знает… И как черт лютый.

Дуся. Не к ночи…

Тимоша. Меня к нему привели, он сразу меня признал. Братка, говорит, хватит тебе в темноте жить, я тебе новую жизнь покажу. А сам живет в господском доме, в Баскаковском, в полдоме у него совет, а в полдоме чека тюрьму устроила. Решетки на окнах и стража при дверях. И сам там живет.

Дуся (достает кукол и начинает ими играть). Катерина Прокловна, ты Егорушку не забижай, не забижай…

Тимоша. Он говорит, мамаша у нас отсталая, боговерующая, и вся темнота от нее, что она церковная. А ты, говорит, новой жизни достойный и прекрасного будущего. Смотри, какой елдак отрастил, а небось баб еще не мял. Повел он меня в баню, с ним двое товарищей его, а прислуживают бабы голые все, и пошла между ними игра, и меня зовут. И я с ними тоже играл. А потом повел он меня к себе в комнату, ему ужинать принесла девка молодая, на сносях. Красивая. Но не жена ему, так. Тут он говорит, скажи, что там Дуся Брюхинская натворила. Допрос с меня берет: ты, говорит, там был? Я говорю, был. Видел сам? Видел. Чего видел? Я и говорю, что один у отца диакона чашу взял, а второй в нее цыгаркой тычет, а тут Дусю Брюхинскую вносят, а она с молитвою… И вроде как будто свет засиял… Сильный, как от молоньи, но грома нет никакого…

Дуся (глуповато смеется). Верно, верно, так и было…

Тимоша. Я же не вру. Говорю, они как завопили и за глаза схватились, а отец диакон за руки их из церкви вывел, а они и ружья свои побросали… А брат послушал и говорит: надо мне самому разобраться, что это там ваша Дуся народ мутит. Нет никакого чуда, болезнь у них глазная.

Дуся (хихикает).