американскую зависть к старой Европе с ее прозрачной изношенностью, культурной утонченностью и даже исчерпанностью, равно как и высокомерное, но в глубине тоже завистливое отношение Европы к широкоплечей и элем
И даже больше того: они восхищались его чепуховым талантом, которому сам он не придавал никакого значения. Он словно впервые увидел их лица: не злые. Они были совершенно не злые… Айтыр на подоконнике крутил газетный лист, он распустил кораблик и пытался сделать заново, а когда не получилось, он подошел к Гене, тронул его за плечо и, впервые в жизни обратившись к нему по имени, попросил:
Лодка… кораблик… кораблик с парусом… стакан… солонка… хлебница… рубашка… Он едва успевал сделать последнее движение, как готовую вещь немедленно выхватывала ожидающая рука.
Немецкий? – бдительно переспросил Айтыр. Но мама поспешила снять с Бетховена подозрения: –Он давным-давно умер. Больше ста лет назад. Задолго до фашизма.