2

– Давайте, я вам помогу. Вот здесь подержать, да?

Покосившись на девушку, Костя с обреченным видом кивнул. Еще пару часов назад ему и во сне не могло присниться, что чинить забор придется на пару с пышноволосой представительницей одной из древнейших профессий по имени Клена. После чая он оставил ее в доме, бросив на ходу: «Вы тут отдыхайте, а у меня дела», и, вооружившись инструментом, отправился в огород. Но не прошло и четверти часа, как она прискакала к нему, полная жизни и боевого задора.

Плотно сжав рот, он что есть силы бил молотком по шляпке гвоздя и вполуха слушал ее болтовню. Теперь речь шла об истории здешних мест. Про себя он дивился необычайно широким познаниям Резуновой и невольно любовался ее речью, стиль которой напоминал древние баллады.

– Вы только не обижайтесь, но я реально тащусь от ваших стихов, – она внезапно сменила тему, а заодно и словарный запас. – В самом заповедном месте я храню именно «жабловские» синглы. Зацените!

– Хм. Интересно взглянуть на ваше самое заповедное место, – сказал Костя, сосредоточенно роясь в ящике с гвоздями.

Не найдя достойного ответа, Клена двусмысленно хихикнула, но тут же сделала серьезную мину и спросила:

– А вам нравится Волошин?

– Волошин? Никогда не думал об этом. Я его мало знаю.

– Странно. Но вы живете и думаете по- волошински. У него есть что-то вроде завещания поэту. Ну, вроде кодекса. Мне кажется, у вас все по этому кодексу – и творчество, и жизнь…

– Хм. Например?

– Ну- у… Я не помню дословно… Кажется, там есть такое правило: если тебя современники хвалят, то не верь им, они не поняли твоей правды. За правду тебе заплатят руганью, клеветой и камнем.

– Ортодоксальная, но справедливая мысль. И что, по-вашему, я не верю хвалебной критике?

– Разве нет? А кто полчаса назад отчитал меня как школьницу? А ведь я, между прочим, искренне говорила.

– Ладно, простите, если обидел.

– На вас трудно обижаться.

– Даже так?

– Угу. Поэт тот же ребенок. Непосредственный, своенравный, но очень милый.

– И на том спасибо.

– Вы суеверный? – вдруг без всякого перехода спросила Клена, прикрывшись ладонью от слепящего солнца и глядя куда- то вдаль.

– Что? – не понял Костя и посмотрел туда же.

– Загадаем? Вот если этот юноша на брусничной «Хонде» остановится возле нас, то сегодня вечером произойдет событие с сумасшедшим кайфом.

– Загадывайте, – пожал плечом Костя и хмыкнул со скрытым сарказмом: – Если без кайфа не можете существовать.

– А вам что же, типа наплевать?

– Типа того.

Возле них с оглушительным треском остановился новенький японский мотоцикл, за рулем которого сидела симпатичная наездница в черной косухе и коротких кожаных шортах, открывавших стройные загорелые ноги.

– Здравствуйте, Константин Ильич! – блеснув зубами, крикнула наездница.

– Здравствуй, Феня! – сдержанно ответил Костя и зачем-то потрогал только что приколоченную перекладину.

– А занятие клуба не отменяется? – расстегнув шлем, уже тише спросила Феня.

– Нет. Отчего же? Если народ соберется, то пожалуйста. Я как бы всегда на месте. А у тебя есть что показать?

– Не-а! Я в качестве вольноопределяющегося слушателя. Вот бы вас послушать, а?

– Это исключено. Мы, кажется, обо всем договорились. Зачем из пустого в порожнее переливать? – проворчал Костя и отвернулся к своему забору.

– Извините, я не хотела. Просто…

Феня надула губки, а затем посмотрела на Клену. В этом взгляде было все, что думает семнадцатилетняя девчонка о старшей, читай, старой сопернице, утратившей свежесть и благоухание юности.

– Ну, я поехала. У нас сегодня последний звонок. Марьсергеевне надо цветов купить…

Мотоцикл, взревев двигателем и сверкнув на солнце брусничными крыльями, увез юную Феню в соседний поселок Бобров, где находилась средняя школа.

Костя внутренне приготовился дать отпор любопытной корреспондентке, которая несомненно полезет с расспросами по поводу Фени и занятий клуба. Но его предосторожность оказалась напрасной. Клена молча проследила за тем, как последний гвоздь в три удара вошел в сухое дерево, точно нож в масло, а затем со свойственной ей непринужденностью оставила хозяина огорода одного. Убежала, напевая мелодию из репертуара «Дирижабля».

Реакция поэта на такое поведение была неоднозначной.

С одной стороны – вздох облегчения: авось, уйдет совсем, оставит, наконец, его в покое. С другой – где-то очень глубоко задетое самолюбие. Что он, чурка с глазами, чтобы вот так с ним обращались: захотели – вломились в дом без всякого спроса, захотели – ушли, внезапно, без извинений, не прощаясь.

Покачав головой, он собрал инструмент, придирчиво осмотрел поправленный забор и, довольный хорошо сделанной работой, неторопливо зашагал во двор. Там его вновь ожидал сюрприз.

Отсвечивая на солнце огненными бликами, медноволосая голова Резуновой склонилась над бочкой, в которую во время дождей с крыши сливалась вода. «Оранжевая девушка из газеты «Оранжевое небо», – усмехнулся про себя Костя.

– Хорошо пахнет, – подняв голову, сообщила Клена. – Дождевая?

– Она.

– Говорят, волосы после мытья такой водой как шелковые становятся…

– Не знаю. Возможно.

– А я уже затопила баню.

– Баню?! Когда… когда вы успели?

– А чего тут мудреного? Дрова готовые лежали у печки. Бересту сунула и готово. Вы не возражаете, если я ополоснусь немного, с дороги?

– Нет, отчего… Ради бога. Вода в баке есть…

– Ага, я посмотрела, прежде чем затапливать. А то бы вашему баку хана. Ха- ха- ха! Представляете, у одних я вот так затопила печь, с пустым котлом. Он и треснул. Что с меня взять? В деревне не жила. Если и ходила к друзьям в бани, то в какие-нибудь сауны с бассейнами, да и то, на всем готовом.

– В любом деле опыт не помешает.

– Ой, вы не представляете, в каких переделках пришлось побывать за четыре года журналистской работы! И этот пресловутый опыт, о котором вы упомянули, приобретался как бы сам по себе. Порой в самых неожиданных областях…

– Да? И например?

– Например, пришлось принимать роды.

– ?

– Да- да! Самые натуральные роды! Этой зимой была в одном элитном доме – беседовала с модным дизайнером. Крутежный дядя, между прочим. За пять минут набросал на ватмане целый гардероб, который, по его мнению, подходит к моему типу. Распрощалась, значит, с ним, иду по лестничной площадке к лифту, как вдруг слышу то-о-ненький голосок: «Помогите!». Голову поворачиваю, смотрю, а дверь одной из квартир приоткрыта и оттуда женская рука тянется, причем снизу, от порога. Подбегаю, а в квартире молоденькая совсем девчонка с огромным животом на полу распростерлась и в схватках корчится. В общем, пока неотложку вызывала, да пока она приехала, у нее ребеночек пошел. Ну и что мне оставалось делать? Схватила какие-то простыни в шкафу, запеленала, как смогла… Жуть!

– Живой хоть?

– Живой! Орал так, что уши заложило. И мать жива, слава богу! Она, дурочка, видите ли, мужа- коммерсанта из деловой поездки ждала. Не хотела без него рожать. Он при родах должен был присутствовать, так сказать, по заранее написанному сценарию. В точности как у подружек. Ох уж это стадное чувство! Мещанский престиж! Ой, заболталась я! Баня-то уже, наверное, готова. Я пойду.

– Идите. Вам, наверное, полотенце надо?

– Ага. У вас есть чистое?

Костя кашлянул, потупился, покраснев при этом до корней волос.

– Ой, я опять не то ляпнула. Простите меня, ладно?

– Ничего. Я сейчас.

Вскоре он вернулся с махровым полотенцем и простыней.

– Держите. А дождевой воды я пару ведер сейчас занесу. Вам хватит?

– Вполне. Еще и вам останется.

– Да я вроде не собирался мыться…

– Ну что вы! Целую баню натопили. Из- за меня одной что ли? Ха- ха- ха! Как в анекдоте, помните? Интеллигент пришел в общественную баню и говорит: «Мне билет на одно лицо». А банщица в ответ: «А задницу что, мыть не собираешься?» Ха- ха- ха!

Так, со смехом Клена скрылась в дверях небольшой, но аккуратной баньки, что притулилась одним боком к огороду, другим – к навесу, под которым располагался вполне приличный верстак, а на гвоздях висел разный инструмент.

Под этот навес и устроился Костя, чтобы покурить, а заодно привести в порядок мысли, до сих пор имевшие хаотичное, почти броуновское движение. «Удивительно, – размышлял поэт, с особой сладостью втягивая в себя сигаретный дым, – почему-то грубости, слетающие с ее языка, не отталкивают. И даже напротив! Мне хочется соответствовать ей. Быть «своим в доску». Ведь я едва сдержался, чтобы не заржать по поводу ее «банного» анекдота, корнями уходящего во времена революции.

Амбец! Полный амбец! А еще эти рифмы… Лезут и лезут, точно крысы из всех щелей. Клена – паслена; златокудрая – мудрая; руки твои нежные – реки безбрежные. Тьфу! Попсы мне только не хватало! Любовно- медовой, прянично- карамельной лирики!»

Он сплюнул и яростно раздавил недокуренную сигарету в ржавой банке из-под килек.

– А-а-а! Ой-ей-ей! Мама-а-а! Ой-ей-ей! – раздалось из бани.

С грохотом распахнулась дверь предбанника и оттуда с визгом выскочила Резунова. В чем мать родила. Ее мокрое розовое тело вызывающе блестело в лучах закатного солнца. Пряди волос, прилипшие к лицу, закрывали его наполовину. Прижав правую ладонь к бедру, девушка металась по двору и выкрикивала что-то нечленораздельное:

– Я… я… мне… ой! Я… кипятком… ой, больно! Где вода? Воды! Воды! Ой, мамочка, как больно!

Не долго думая, Костя бросился к несчастной, подхватил ее на руки и тут же опустил в бочку с дождевой водой. Клена перестала кричать. «Контрастный душ» вызвал шок. Раскрыв в немом крике рот, она часто моргала и шлепала ладонями по воде.

В этот кульминационный момент калитка в воротах открылась, пропуская во двор бывшего воина чеченской кампании, а ныне инвалида второй группы и завсегдатая писательских посиделок Дмитрия Решкина, в обиходе просто Димыча. Припадая на левую ногу, он заковылял к крыльцу, но услышал шлепки по воде, повернул голову и остолбенел.

Открывшаяся перед ним картина и впрямь стоила того, чтобы застыть изваянием посреди двора, по крайней мере, часа на два. Из старой бочки с ржавыми ободьями произрастал обнаженный торс молодой женщины, лаская взор безупречными формами. Жаль, что лицо ее немного подкачало. Вместо сладострастной улыбки, вожделенной в подобной ситуации любым нормальным мужиком, на нем запечатлелась гримаса ужаса и боли. К тому же прекрасная нимфа истерически стучала руками по воде, обдавая фонтаном брызг стоявшего поблизости Костю.

– Ильич, я, наверное, не ко времени? Дак я попозже зайду, – пролепетал Димыч и попятился к калитке.

– Нет! То есть да. Тьфу, черт! Ко времени, не ко времени… Чего ты, Димыч, тут распардонился? Не видишь, у девушки несчастье? В бане ошпарилась. Что делать-то, подскажи!

– Ошпарилась? А-а… То- то я смотрю, с лицом у нее не того… Знаю я одно бабкино средство – свежую коровью лепешку надо приложить к ожогу. Вмиг все сымет. Ей- бо!

– Навоз?! – вскрикнула Клена.

К ней вернулся голос, а заодно и способность соображать.

– Ну, навоз, а что? Потом смоете его водичкой, да и все дела. Потерпите уж ради своей красоты. Ничего. А в каком месте обожглись-то? – спросил Димыч, с видом врача-травматолога осматривая части Клениного тела.

– Вот здесь, – повернулась к нему округлым бедром Резунова.

– А может, компресс из свежей мочи сделать? – вдруг предложил Костя.

– Мочи?! – в один голос переспросили Димыч и Клена.

– Ну вы же сами говорили, что это лучшее народное средство, – напомнил Костя.

– Да ну вас! – рассердилась Клена. – Навоз, моча… Это уж какой-то… сюр! Лучше отвернитесь! Поживей! Сколько мне торчать в этой бочке? Я уже замерзла.

Костя взял в предбаннике простыню, решительно обернул ею девушку и вытащил из воды. Димыч, деликатно отвернувшись, покашливал, но глазом косил в их сторону.