Первые встречи – последние встречи

Итак, вы встретились. Вы – за учительским столом, приемный ребенок – за партой в классе. День идет за днем, и обстановка постепенно накаляется.

Вот Антон встал и пошел по классу прямо на уроке, ваше замечание пропустил мимо ушей. Вы взяли его за руку, чтобы посадить на место, а он вырвался и громко засмеялся.

У Дениса сосед по парте взял ластик без спроса – он в ответ со всей силы ударил его кулаком в лицо. Без крика, без угроз – молча. Весь белый, губы сжаты. В ответ на упреки молчит и смотрит в пол.

Класс уже третье предложение пишет, а новенькая тупо смотрит в тетрадь. «Даша, ты что?» – молчит. «Почему не пишешь?» – «Я пишу». «Ты не поняла задание?» Тем же безжизненным тоном, не поднимая головы: «Я пишу». В тетради – ни строчки.

Сережа снова пришел в школу с невыполненным заданием. «Почему ты не сделал?» – «Я не знал, что задано». «Как не знал, вот же у тебя в дневнике написано» – «Нет, не написано». И ладошкой запись закрывает. Даже в детском саду не врут так глупо.

Говоришь, объясняешь, родителей вызываешь… Все то же самое. Даже хуже становится. Уже весь класс хихикает, когда его вызываешь – ребята ждут, какую глупость он скажет. Уже никто сидеть с ним не хочет. Нехорошо, конечно, но дети ведь чувствуют, что он не такой. И жаль его, и злость берет, и невольно думаешь: как было хорошо, когда его в классе не было… Есть же школы специальные… За что мне все это?

Конечно, так бывает не всегда. Возможно, ребенок уже давно живет в семье и вполне восстановился после тяжелого периода своей жизни. Возможно, у него в активе – несколько лет благополучного детства в родной семье, и это служит ему поддержкой до сих пор. Бывают дети, способные от природы, или умеющие приспосабливаться к новым людям и обстоятельствам. Но сейчас – разговор о тех самых «невозможных», «странных» и «сложных». Короче, «детдомовских» в самом худшем смысле этого слова.

Наступает момент, когда перед учителем встает выбор: приложить все усилия, чтобы «пробиться» к ребенку, наладить с ним контакт, преодолеть трудности – или приложить все усилия к тому, чтобы от сложного ребенка избавиться. Последнее, кстати, совсем не трудно. Дети из детского дома и впрямь многого не знают, быстро устают, не горят желанием учиться. Доказать администрации и родителям, что такой ребенок «не тянет» программу, элементарно. А дальше – направление на комиссию. Перед специалистами дети обычно теряются и отвечают хуже, чем в школе. И его направляют в коррекционную школу, а вы можете вздохнуть свободно: у вас в классе – опять только «нормальные» дети.

В самом деле, среди бывших детдомовцев есть дети, для которых программа общеобразовательной школы непосильна. Слишком мешает полученная от судьбы травма, или слишком слабое здоровье. И лучше ребенку быть успешным в коррекционной школе, чем «хуже всех» в обычной. Но если говорить честно, по-настоящему хороших коррекционных школ, таких, чтобы действительно учили в соответствии с индивидуальными особенностями ребенка, а не просто служили «детохранилищем», очень мало. Отношение и к ним, и к ученикам таких школ соответственное («школа для дураков»). Для ребенка и его приемных родителей перевод в такую школу может стать новой травмой, знаком того, что никакими усилиями не исправить «кривую колею» его жизни. Им и так непросто: не всегда поддерживают родные, друзья, собственные родители. А тут такой козырь в руки недоброжелателей: «Мы же говорили, что он у вас дефективный».

Еще хуже, если ребенок, почувствовав разочарование новых родителей, придет к выводу, что «такой глупый» им не нужен. По опыту знаю, что дети в подобном состоянии, во-первых, теряют даже ту способность к обучению, которая у них была, во-вторых, становятся неуправляемыми и агрессивными, действуя по принципу: чем все время бояться, что меня отдадут, лучше уж поскорее их сам доведу.

Поэтому, прежде чем затевать разговор о переводе в коррекционную школу, ответьте максимально честно на вопрос: так будет лучше для ребенка или вы хотите облегчить жизнь себе?

Есть такой злой анекдот: человек бежит со всех ног к автобусу, стоящему на остановке. А водитель смотрит на него и гадает: «Успеет или не успеет? Успеет или не успеет?». Потом закрывает дверь перед самым его носом и констатирует: «Не успел, придурок!». Это именно то, что делает наше общество с детьми (и не только с детьми), которым не повезло в жизни. Сначала он жил с пьющими родителями, или скитался по улицам, или подвергался насилию, и до этого никому не было дела. Потом его поместили в казенный дом, где он был одним из многих, и до него опять никому не было дела. Потом, даже если ему повезло обрести новую семью, он же оказывается виноватым в том, что не развит, не знает, не умеет. В общем, «не успел, придурок». Это грустно и несправедливо, но, к сожалению, сегодня это так. И потребуется много лет и много усилий, чтобы изменить правила этой жестокой игры. Вопрос в том, какую роль в ней будете играть вы: створки захлопывающейся перед носом ребенка двери, или руки, протянутой навстречу?

Хотелось бы предостеречь вас от другой крайности. Вы искренне хотите помочь ребенку. Вы готовы сделать для него все, что от вас зависит. Может быть, вы думаете о нем больше, чем о любом другом ученике, менее строги к нему, потакаете, не решаетесь проявлять твердость. Вы то и дело пытаетесь поговорить с ним по душам или подолгу чуть ли не каждый день разговариваете по телефону с его родителями, обсуждая его школьные дела. Вы нередко ловите себя на мыслях о том, что ему довелось пережить, и как же, наверное, трудно приходится сейчас… На самом деле очень рискованно строить свою работу со сложным ребенком на жалости и на готовности «все для него сделать». Жалость не придаст сил ни вам, ни ему. «Все сделать» не получится, потому что вы не сможете открутить время назад и заменить его сложную судьбу на другую. Зато заработать нервное истощение можно очень быстро (о том, как учителю этого избежать, пойдет речь ближе к концу книги). А чем сможет помочь ребенку педагог в таком состоянии?

Гораздо правильнее отнестись к ситуации по-деловому, как к новому профессиональному вызову. Вы никогда не сталкивались с такими детьми – что же, пришла пора научиться с ними работать! Представляете, как было бы скучно, если бы все дети были такими, как нам хочется… Зато теперь профессиональная деградация вам точно не грозит. Кстати, полученные знания и навыки окажутся очень полезными при работе с другими сложными учениками. А таких в наших школах предостаточно – детей скандально разводящихся родителей, детей, «подброшенных» бабушкам, детей из неблагополучных семей, детей мигрантов, потерявших свой дом, привычное окружение, возможность говорить и учиться на родном языке. Вы узнаете многие их черты, когда будете читать вторую главу книги.

Итак, начинаем с правильного настроя. Сравните мысленно две картинки.

Первая. Вы – уставший, измученный учитель. Напротив вас – ваша Проблема – неудобный, трудный ребенок. Между вами – баррикада. Вам предстоит борьба, неравная и неправедная. Как самочувствие?

Вторая. Вы (уставший, конечно). Рядом – ребенок (неудобный, разумеется). Перед вами – баррикада, а за ней – Проблема, то есть все связанные с ребенком трудности. И вы вместе (на самом деле не только вы, а еще и родители, и коллеги, и, может быть, другие ребята) вступаете в борьбу не с ребенком, а с Проблемой. Может быть, ребенок не сразу станет активным вашим союзником, но ведь вы с ним по одну сторону баррикады, а это уже немало. Кажется, так уже повеселей?..

Постарайтесь удерживать именно эту «диспозицию» и все время помнить, кто и против чего (а не кого!) сражается. Это самое главное. Если удастся это, остальное получится обязательно – не сейчас, так позже.

Ваш путь начинается. И первый вопрос, который у вас наверняка возник: «Ну почему он такой»?

Почему он такой?

Человек появился на свет. Он очень маленький и совсем беспомощный. У него нет ни единого шанса выжить, если ему не будет помогать взрослый^[2]. Это чувствует любой, даже самый маленький ребенок. Эта информация заложена в него природой вместе с внутренней программой: «Если рядом есть взрослый, который заботится о тебе, смело расти и развивайся. Если он недостаточно внимателен, привлеки его внимание любыми способами. Если это не получается – замри, не расти, жди лучших времен. Если не дождался – умирай». В конечном итоге все особенности детей, по тем или иным причинам оставшихся без родителей, все странности их поведения восходят к этой глубинной программе.

Один и не дома: эмоциональная депривация

Первыми к мысли о том, что физическое и психическое здоровье ребенка, его развитие, отношение к миру и к своему месту в нем определяются его взаимоотношениями с родителями в раннем детстве, пришли психоаналитики. Их опыт работы со взрослыми пациентами показывал: изменения к лучшему в психологическом состоянии человека происходили после того, как всплывали тяжелые детские воспоминания – о чувстве отверженности матерью или отцом, о том, что родители были вечно недовольны, что их не было рядом в трудные минуты.

Ребенок не в состоянии отделить объективные обстоятельства жизни от родительских желаний, ему кажется, что уж мама-то с папой всегда делают то, что хотят. Отец много работает и почти не видится с ребенком не потому, что должен содержать семью, а потому, что «он меня не любит». Мать после появления второго ребенка начинает уделять меньше внимания первенцу не потому, что малыш требует больше заботы – просто «я ей больше не нужен». И даже если мать умирает, ребенок злится на нее, потому что «она меня бросила». Такие выводы об отношениях с родителями – часто вовсе не соответствующие действительности, по-детски упрощенные – закладывают фундамент личности ребенка, на котором он в дальнейшем строит свои отношения с окружающими. Например, от каждого нового человека ожидает, что тот его скоро предаст или бросит, «шестым чувством» выбирая для завязывания отношений как раз тех, кто на самом деле способен бросить.

Исследования психоаналитиков продолжил немецкий психолог Рене Спитц, который наблюдал за младенцами из «образцовых» приютов, где у них было хорошее питание и лечение, но практически отсутствовало общение со взрослыми. Во избежание инфекций детей размешали в стерильных палатах, специально обученный персонал заходил к ним только по необходимости – перепеленать, покормить, и всегда в марлевых повязках. В других случаях на руки детей брать не разрешалось. В результате дети в этих «передовых» приютах развивались гораздо хуже, чем дети из приюта при тюрьме, которые жили в очень плохих условиях, но часто виделись со своими мамами (и смертность среди первых была в несколько раз выше). Среди белых стен, в окружении белых масок вместо лиц, лишенные тепла рук, младенцы в буквальном смысле слова умирали от тоски. Это явление Спитц назвал «госпитализмом».

Госпитализм – это комплекс симптомов, который проявляется у ребенка, оставшегося без матери. Ребенок становится тихим, замкнутым, вялым, плохо ест и спит, теряет способность сопротивляться инфекциям и может умереть даже от нетяжелой болезни. Дети, которые растут без родительской заботы, отличаются от семейных заметным отставанием в физическом и интеллектуальном развитии, не проявляют любознательности, не любят осваивать новые навыки, легко впадают в истерику, в панику, в отчаяние.

Почему так происходит? Превращение новорожденного, практически неспособного выжить без посторонней помощи, в малыша, который бегает, ест кашу и болтает, – не менее сложный процесс, чем развитие ребенка из яйцеклетки. Чтобы он был возможен, природой создана сложнейшая система «мать-дитя», где все взаимосвязано. Известно: если ребенок сосет много и активно, то молока в груди у матери становится больше. И наоборот: не давайте ребенку грудь в первые несколько суток (как это было принято в наших роддомах еще недавно), и вы получите «безмолочную» маму. Если не для кого производить молоко, организм женщины и не станет этого делать.

Точно так же с ребенком. Он растет, развивается, учится новому, выздоравливает после болезней, только если есть для кого. Если кто-то этому рад, ждет, помогает, если в ответ на каждое свое усилие, каждое достижение ребенок получает позитивную реакцию. Прежде чем младенец в первый раз улыбнется, он видит тысячи улыбок своих родителей и близких. Прежде чем он в первый раз самостоятельно повернется, его сотни раз перевернут мамины (папины, бабушкины) руки, показывая, как это делается, поддерживая, укрепляя мышцы и уверенность в себе. Закон сохранения заботы звучит так: чтобы человек умел заботиться о себе и о других, сначала кто-то другой должен вложить в него много-много заботы.

Из актов общения, которыми мать ежесекундно обменивается с ребенком в первые месяцы и годы его жизни – из взглядов, прикосновений, ласковых слов – постепенно формируется его личность. Ребенок приходит в мир, готовый к этой большой работе, настроенный на нее – сразу после рождения он способен отличить свою мать от других женщин по голосу, по запаху, по вкусу. Если роды прошли без осложнений и младенец проводит первые часы жизни с мамой, он может долго и сосредоточенно смотреть ей в глаза, словно знакомится, изучает, стремится установить с ней связь.

Но бывает и иначе. Мать оставляет ребенка. Он зовет – ее нет. Он ищет глазами ее взгляд, губами ее грудь. Нет. Его пеленают, кормят, моют разные люди, каждый раз не те. Ему страшно. Масштаб этого страха мы, благополучные взрослые люди, даже не можем себе представить. Потому что чего бы мы ни боялись – операции, переезда, потери близких, мы не можем потерять сразу все, даже при значительной потере в нашей жизни останется все остальное. А у ребенка этого «остального» просто нет – ни других опор, ни интересов, ни целей, ни опыта борьбы с неудачами. Для него отсутствие матери означает не крушение того, что было, а невозможность возникновения чего бы то ни было.

Даже если о ребенке хорошо заботятся нянечки или другой персонал сиротского учреждения, его тревогу это не снимет. Во-первых, потому, что для него изучить реакции и поведение другого человека – очень сложная задача. Когда люди все время меняются и у каждого своя мимика, свои интонации, свои приемы, задача становится просто непосильной. Во-вторых, даже самая добросовестная нянечка вынуждена заниматься группой детей и не может, как мать, подходить по первому зову одного, часами лепетать вместе с малышом, держать его на руках, кормить и менять пеленки тогда, когда это нужно ребенку (а не по санитарным нормам). К тому же нянечки бывают разные, и руки их не всегда берут детей ласково, и голоса у них не всегда добрые…

К счастью, дети обладают огромными способностями к адаптации и огромным желанием жить. Поэтому они стараются удержаться на первых двух пунктах своей внутренней программы: «добивайся внимания взрослого, не добившись, замри и жди, не дождался – умирай». Именно этим объясняется большинство особенностей детей, в раннем возрасте оставшихся без родителей – «отказников», «подкидышей» и прочих обитателей домов ребенка.

Например, многие детдомовские дети, даже давно вышедшие из младенческого возраста, страдают энурезом (недержанием мочи). В чем причина? С одной стороны, состояние постоянной тревоги (психологи называют ее базовой) в отсутствие матери расшатывает нервную систему, в том числе и ту ее часть, что управляет мочеиспусканием. С другой – ребенку нужно внимание взрослых. Не мамы, так хоть нянечки. Не любви, так хотя бы формальной заботы. Не ласки, так хоть какого-то физического контакта. Описайся лишний раз, и ты это получишь. Даже если рассердятся, прикрикнут или шлепнут, все равно это лучше, чем ничего. Это та соломинка, за которую можно ухватиться утопающему. Внимание взрослого для ребенка – не прихоть, а жизненная необходимость. Потому что голос природы внутри все время настаивает: получи внимание взрослого или умрешь. Тут уж выбирать средства не приходится.

Того же происхождения привычка детей из детского дома по любому поводу громко кричать, закатывать истерики. Все просто: если у нянечки есть время подойти только к одному из десяти детей, она подойдет к тому, кто кричит громче всех. Кто не сумел обзавестись «луженой глоткой», получает меньше внимания, значит, больше отстает в развитии и имеет меньше шансов выжить. Оттуда же – такая особенность поведения детдомовцев, как «прилипчивость»: неестественная ласковость, когда ребенок готов залезть на колени к любой незнакомой женщине, обнять ее, поцеловать, назвать мамой. Понятно: отчаявшись получить полноценную материнскую любовь, он решил добирать количеством («с миру по нитке») внимание взрослых, а если не дают добровольно, надо выпросить, выманить, выбить.

Ребенок, оставшийся без матери, находится в крайней степени стресса, ему не просто одиноко или грустно – решается вопрос его жизни или смерти. Каждый день. Многим известны навязчивые действия, которые так пугают в детях, выросших в казенном доме. Даже довольно взрослые дети – шести, восьми лет – сосут палец, и порой не один, а чуть ли не всю кисть засовывают в рот, часами раскачиваются из стороны в сторону, могут даже биться головой о спинку кровати. Все эти ритмические действия – замена материнскому укачиванию, тот способ, который изобретают дети, чтобы справиться с нестерпимой тревогой и успокоиться. Поэтому если вам неприятно видеть, как восьмилетний ребенок сосет палец, вспомните, почему сформировалась эта привычка, зачем ему это было нужно (дети, которые не научились так себя успокаивать, просто не дожили до восьми лет).

Как решить эту проблему? В государственном масштабе – активно заниматься профилактикой ранних отказов от детей (кое-что в этом направлении уже делается). Ведь настоящих матерей-кукушек, у которых необратимо сломана программа материнской заботы о ребенке, очень мало. В основном от детей отказываются от безысходности, оттого, что женщине негде и не на что жить. Если она еще во время беременности получает помощь и поддержку, обычно у нее находится возможность самой растить ребенка.

Детям, которые все же остались без матери, лучше расти в малокомплектном учреждении, где за каждой няней закреплено не больше четырех-пяти детей. Но настоящим спасением может стать только семья. Чем раньше ребенок-сирота обретет семью, тем меньше будут последствия эмоциональной депривации, тем полнее он сможет восстановиться для нормальной жизни. И значение здесь имеет буквально каждый день. Очень важно донести эту мысль до всех, особенно до тех специалистов, которые имеют отношение к сиротам. Потому что сейчас многие не видят проблемы в том, что малыш еще неделю-другую, а то и месяц-два полежит в больнице, подождет в приюте решения инстанций, определения статуса и т. п. Пока он находится в учреждении, формируются все новые и новые психологические проблемы, которые придется потом решать приемным родителям^[3].

Последствия депривации все же преодолимы. Дети очень хотят жить и расти, поэтому они используют любой шанс, подаренный судьбой. После устройства в семью даже младенцы каким-то образом чувствуют, что «жизнь налаживается», и делают невероятный скачок в росте и развитии. Но пережитый стресс еще долго дает о себе знать, и чем дольше ребенок прожил без семьи, тем более длительным будет процесс восстановления.

Вспоминаю рассказ знакомой усыновительницы: четырехмесячная дочка после того, как ее забрали из дома ребенка, спала, почти не просыпаясь, неделю. Родители перепугались, вызвали врача. А девочка просто хотела «заспать» пережитый кошмар. Каким-то чудом поняв, что теперь находится в безопасности, она сделала самое лучшее, чтобы поскорее восстановиться. Ее родители успели вовремя. На будущий год девочка идет в школу, и ее учителю вряд ли придет в голову читать эту книгу, – она ничем не отличается от любимых, нарядных, немножко балованных, хорошо развитых семейных деток. Да она и есть – семейная.