Глава 6

Я долго лежал, цепенея, пока она не убрала с моего плеча свою голову. Убрала, откинулась на подушку и простонала:

– А теперь и умереть не страшно.

Это было последней каплей. Я чмокнул ее в щеку, шепнул «скоро вернусь» и вылетел из спальни. Одной рукой накидывая на ходу махровый банный халат, другой схватил трубку радиотелефона, торопливо набрал номер матери и спросил:

– Как долго ведет свою разрушительную работу этот твой яд?

Мать, не задумываясь, выпалила:

– Пока ядоноситель не заразит всех мышей или тараканов.

Я оторопел:

– При чем здесь мыши и тараканы?

– Ну как же, – поразилась мать, – они же мне надоели, сволочи. Лезут со всех щелей и особенно от соседей.

– Мама, я говорю про яд!

– И я про то же. Потравить бы их всех разом: и тараканов, и мышей, и соседей, чтобы не мешали мне жить. Но (какая беда!) ограничусь мышами. И тараканами. Соседей придется исключить. Из гуманизма к человечеству. А жаль.

Кто знает мою мамулю, тот понимает как далека она от проблем гуманизма. Видимо, понимая, что в голове моей назрел протест, мать пояснила:

– Понимаешь, Роби, это последнее изобретение науки. Яд со страшной силой влияет на генную структуру всех белковых образований.

– И как он влияет? – спросил я, заподозрив неладное.

– Лишает их этой, как ее… – Она растерялась: – Надо же, забыла…

– Репродукции? – покрываясь гусиной кожей, подсказал я.

– Точно, репродукции! – возликовала мать. – Представляешь, тот, который отравлен, не сразу умирает, а как можно больше заражает своих соплеменников, но те не умирают, а становятся стерильны. Фантастика! – непонятной радостью обрадовалась она. – Просто чудо: толпа мышей и тараканов вмиг разучилась плодиться.

Коротают свой век бездетными, а живут они недолго, я уже узнала. Мыши – три года, тараканы и того меньше. Так что скоро лишу способности размножаться всю живность в нашем районе!

«Но почему же ты начала именно с меня, своего сына?» – мысленно возопил я, нажимая на кнопку отбоя и бросая трубку на диван.

Непередаваемая боль разрывала грудь: мечтам о сыне конец! Не будет у меня ребенка! Я стерилен! Уже стерилен!

Катастрофа! Опять катастрофа! Сколько еще раз сегодня придется мне повторить это слово?

Я устремился в спальню. Нежности к Лидии как не бывало: душа – выжженная пустыня…

В ярости распахнул дверь и остановился. Замер. Окаменел.

Она лежала в неудобной позе: левая нога неестественно вывернута, рука заломлена за спину. Умерла!

Но перед этим успела… Да, сына не будет у меня.

Я метнулся к кровати, в нерешительности остановился и позвал (почему-то шепотом):

– Ли-да.

Она молчала. И не дышала. Я схватил ее руку: пульса не было. Склонился к груди – сердце не стучало. Умерла! Тогда я (счастливый) еще не знал, что это только цветочки – ягодки были впереди.

«Та-ак, – прошептал я, – в моей квартире труп, а былой решимости как не бывало. Что же делать? Что мне делать теперь?»

И в этот неподходящий момент раздался звонок в дверь. Я заметался: открывать или не открывать? Решил не открывать, но звонили настойчиво. Я решил одеться, вернулся в спальню, но обнаружил, что рубашка и брюки валяются на кровати, частично на них лежит покойница. Что-то помешало мне к ней подойти и выдернуть свою одежду. К тому же рубашка и брюки безнадежно помяты.

Я плотно прикрыл дверь спальни и отправился в прихожую прямо в банном халате.

– Кто там? – сердито спросил, напряженно всматриваясь в глазок.

– Это я, твоя сестра.

На пороге действительно стояла Кристина. Она, как всегда, была дорого и безупречно одета – этакая благоухающая фарфоровая статуэтка, безжизненно аккуратная. Все в ней комильфо, все согласно приличиям. На костюме ни пятнышка, ни складочки. Туфли блестят. Прическа: волосок к волоску. И лицо – посмертная маска Тутанхамона, гладкая и любезная. Уверен, час назад Кристя приняла душ, обновила косметику и поменяла прокладку – так готовятся к встрече с Господом.

Я открыл дверь и отступил, нехотя пропуская сестру в прихожую, она же входить не спешила. Прижимая полусогнутой рукой к груди сумочку (долларов пятьсот, не меньше), она с легким оттенком брезгливости рассматривала мои волосатые ноги, беспомощно торчащие из-под халата.

Голову на отсечение дать готов: ей сразу захотелось их побрить какой-нибудь разрекламированной дрянью – дорогой и неэффективной.

– Я невовремя? – наконец спросила она.

«Ты всегда невовремя», – зло подумал я и нежно ответил:

– Ну что ты, малышка, очень рад тебя видеть.

Лишь после этого Кристина вошла, рыская взглядом по углам в поисках достойного места для своей бесценной сумочки.

– Давай в свой сейф положу, – предложил я, с ужасом отмечая, что Кристина надолго. В противном случае сумочка осталась бы торчать у нее подмышкой.

– Да-да, положи, – согласилась она, протягивая мне и сумочку и щеку для поцелуя.

Как только я ее чмокнул, гладкое фарфоровое лицо начало складываться в отвратительную плаксивую гримасу.

– Ах, Роби! – простонала Кристина, отталкивая меня и решительно проходя в гостиную.

Я уныло поплелся за ней, готовясь бездарно отдать младшей сестрице дюжий кусок своего драгоценного времени. Еще не известно сколько его вообще у меня осталось.

Словно подслушав мои мысли, Кристина истерично взвизгнула:

– Ах, Роби! Я жить не хочу!

Жалея, что поздно узнал об этом, я холодно поинтересовался:

– Надеюсь, у тебя есть веские причины?

Она заломила руки:

– Роби! Я ушла от него! От этого деспота, жмота, кобеля и тирана! Я наконец от него ушла!

Предчувствуя для себя новые травмы и не скрывая ужаса, я осведомился:

– Неужели ко мне?

Она мгновенно прекратила истерику и, грозно сверкая взглядом, рявкнула:

– А куда мне еще уходить?

– При всех твоих квартирах, домах и виллах, очень странный вопрос, согласись.

Но Кристина была не согласна. Ее глаза метнули парочку молний, а рот выплюнул:

– Ты что, не понимаешь: Макс бросил меня!

Это называется «я ушла от него!».

Катастрофа!

Я где стоял, там и сел: слава богу подо мной оказалось кресло. Кристина пристроилась на диване напротив и начала реветь. Я смотрел с жалостью и отвращением.

Мужчина на женский рев только так и может смотреть. Видеть как исчезает лицо, как брови, глаза, щеки и губы смешиваются в одну грязную бесполую массу – невыносимо. В конце концов я не выдержал и, отворачиваясь, спросил:

– И что теперь будет? Как ты теперь собираешься жить?

Всхлипывая, она пожала плечами, но ответила вполне рассудительно:

– Слава богу, в нашей семье есть мужчина, вот ты и думай. Теперь только ты несешь за нас с мамой ответственность. Макс умыл руки.

Язык мой прилип к небу, но не успел я оправиться от одного удара, как последовал новый.

– Роби, я напилась снотворного и хочу спать, проводи меня в спальню, – заявила Кристина, поднимаясь с дивана и сбрасывая на ходу туфли.

Боюсь, мое «нет!!!!!!!» прозвучало слишком неистово – Кристина дернулась, словно ее шибануло током, тысяча вольт, не меньше.

– П-почему «нет»? – заикаясь, спросила она.

– П-потому что у меня там беспорядок, – заверил я, не солгав.

Разве это порядок, когда превращается в труп молодая красивая женщина?

– Но я хочу спать, – сказала Кристина, вновь собирая в морщины то, что осталось у нее от лица: разводы косметики.

Я поспешил ее успокоить:

– Спать в кабинете тебя положу. Это самая спокойная комната. Там диван широченный и воздух чистый: окна выходит в сосновый парк.

– Положи хоть куда-нибудь, – проныла Кристина, дефилируя в мой кабинет совершенно дурацкой походкой манекенщицы.

Зачем ей, спрашивается, это нужно? Тем более сейчас. Но с другой стороны, куда денешь старые привычки. Вилять задом – комильфо нашего времени. Раньше приличные женщины не ходили походкой проститутки, а гордо выступали, как королевы.

В кабинете Кристина первым делом потребовала:

– Роби, положи, наконец, в сейф мою сумочку, как обещал. Не держи ее в руках, это единственное, что у меня осталось.

Беспрекословно выполнив просьбу сестры, я начал укладывать ее на диван, но мне помешал телефонный звонок.

– Постели постель сама, – крикнул я и бросился к одному аппарату, в гостиную к другому, но везде слышал только гудки. Я заметался по всей квартире.

– Это мобильный! – крикнула Кристина из кабинета.

Я с ужасом вспомнил, что сунул его в карман брюк, которые лежат под покойной. «К черту! Пусть звонят!», – зло подумал я. Однако, кто-то был слишком настойчив, да и Кристина занервничала:

– Что, не можешь трубку найти? А вдруг это Макс? Сейчас тебе помогу!

По звуку шагов я догадался, что она шлепает в гостиную. Как ужаленный сорвался с места и влетел в спальню. Старательно отворачиваясь от покойной, нащупал брюки, достал телефон и стремительно направился в гостиную. Панически боялся, что Кристина увидит труп и ругал себя последними словами, что до сих пор не врезал в дверь спальни замок.

Как я ни спешил, но столкнулся-таки с Кристиной на пороге – ох и резвая у меня сестра. Для ее тридцати пяти даже слишком резвая. Правда, только тогда, когда дело касается ее Максика: лысого и пузатого шпендика. Кому только понадобился такой?

– Что ты медлишь? – истерично взвизгнула Кристина, кивая на сотовый.

– Сейчас, сейчас, – успокоил я сестру, выпихивая ее в гостиную и поспешно прижимая трубку к уху.

И снова услышал голос с отвратительной блатнецой:

– Ну че, козел? Попал? Или ты ще не понял?

– Кто вы? – закричал я, но в трубке уже раздавались гудки.

Кристина, затаив дыхание, стояла рядом. Покосившись на дверь спальни, я сказал:

– Это не Макс.

– А кто? – обиженно прошептала она.

– Не знаю. Ошиблись номером.

Мне было мучительно-больно видеть, как угас взгляд сестры. Так больно, что грязный блин ее лица не раздражал даже. Кристина растерянно застыла, скосолапив ноги, жалкая, похожая на воробышка. Она успела снять пиджак, юбку и блузку и стояла в одной комбинации. Сквозь тонкую ткань просвечивались сползшие чулки, врезавшиеся в тело трусики и лифчик с упавшей бретелькой. Все не комильфо. Передо мной была не чванливая светская дама, а моя сестрица, прелестная детка из далекой юности. Детка, слегка постаревшая. Мне было шестнадцать, а ей шесть. Я хватал ее на руки и подбрасывал в небо, а она от восторга и страха визжала…

Как давно я не видел ее, свою детку. Пахнуло родным, давно забытым.

– Кристя, – нежно попросил я, – иди на диван, поспи, малышка, а потом что-нибудь придумаем.

Лучше бы я ее не жалел.

– Ро-оби! – заскулила она, делая шаг ко мне и тычась мокрой щекой в халат. – Ро-оби! Как больно-оо! Я ему отдала лучшие свои годы! Он броси-ил меня-яя! Мама еще не знае-еет! Я бою-юсь! Я так бою-юсь ей говорить!

Кристя была такая хрупенькая, маленькая, заморенная диетами… Мне стало стыдно, что я большой, но ничем не могу ей помочь.

– Маме мы не скажем, – успокоил я сестру. – Пока не скажем, а там, может, вы помиритесь.

Она потрясла головой:

– Не получится. У Макса баба, она беременная, а я так и не смогла родить ему сына.

«Никто не смог, наш род теперь совсем угаснет», – подумал я, вспоминая генную диверсию, устроенную мне родной матушкой.

Раздавшийся внезапно звонок напугал нас: мы взвились, словно поддетые рогами черта.

– Кто это? Кто? – забормотала Кристина и тут же нашла ответ: – Это Макс! Беги! Скорей! Открой! Господи, в каком я виде!

Я устремился в прихожую, думая, что мой вид не лучше. Успокаивало только одно: Максу вряд ли есть до этого дело.

Заглянув в глазок, обмер: это была Заславская Мария.