От того, что загадка так легко разрешилась, у Леры существенно улучшилось настроение. Ее бывший муж в очередной раз проявил себя как гад и сволочь. Ничего нового. И кино оказалось интересным, и обед вкусным, и продукты они купили без всякой очереди и толчеи, которые обычно случаются по праздникам. Вот только ночь, которую она ждала с предвкушением, опять не получилась. Вечером Олега внезапно вызвали на дежурство.

– Не волнуйся, – сказал он. – Я часиков в десять утра приду, часок отлежусь, и поедем. Все нормально будет.

Утром муж, правда, пришел не в десять, а в полдвенадцатого, Лера уже начала и волноваться, и сердиться. Дорога, конечно, предстояла не дальняя, но отступать от своих планов она не любила.

Вернувшийся с работы Олег сердиться запретил, спать не стал, быстро принял душ, переоделся, съел остатки кролика, который у Леры получился просто пальчики оближешь, и скомандовал ехать. И вот сейчас стелилась перед ними дорога, вставали по сторонам корабельные сосны, шебуршились на заднем сиденье мальчишки, и было Лере так хорошо, что она даже песенку себе под нос замурлыкала.

– Давай через саму усадьбу проедем, – попросила она Олега, когда машина свернула с большой дороги на проселок. – Во-первых, я тебе ее покажу, а во-вторых, может быть, мама на работе. Сразу ее заберем.

– Давай, – Олег проехал мимо отворотки на коттеджный поселок и уверенно направился к центральным воротам.

– Ты что, здесь когда-нибудь бывал? – изумилась Лера.

– Нет.

– Тогда откуда ты знаешь, куда ехать?

– Лера, я ж не даун. И у меня нет нормального для всех женщин географического кретинизма. На отворотке указатель был, что центральная усадьба прямо.

Слева высилась полоса канадских кленов, казалось, уходящих в небо. Тонкие зеленые листочки на них еще едва проклевывались, но Золотов представил, как тут должно быть красиво осенью, когда все это великолепие делается багряно-золотым, и у него аж дух захватило.

– Красиво тут, – восхищенно произнес он. – Такие деревья интересные.

– Это дед посадил, – гордо сказала Лера. – На этих землях как раз был его колхоз. Это он усадьбу сохранил и барский дом разрушить до основания не дал. Он всегда говорил, что плох тот народ, который не ценит свою историю. И поэтому хозяйственные постройки усадьбы максимально по назначению использовал. То есть в жеребятнике жеребят поселил. В конюшне – лошадей. В амбарах посевной материал хранили. В общем, в социалистические годы он тут ничего разрушить не дал, а как перестройка началась, сразу же начал восстановления требовать.

– Странно это, у тебя ж дед коммунист был?

– Еще какой! Он на фронте в партию вступил. Мальчишкой еще. И всю жизнь свято верил в ее идеалы.

– Так как же он барскую усадьбу восстанавливал? И храм?

– Такая вот борьба и единство противоположностей, – улыбнулась Лера. – Дед был очень хороший человек. И очень правильный. Мы даже из-за этого над ним смеялись, хотя иногда и не до смеха было. К примеру, я сижу на диване, книжку читаю. Пошла в туалет, возвращаюсь – книжки нет. Он ее на место в шкаф поставил, на полку. Я говорю: «Дед, зачем? Понятно же, что я сейчас вернусь», а он отвечает: «Так положено». В общем, он считал, что усадьба – это памятник. И ее обязательно надо восстановить. И церковь тоже. Так что он еще, пока председателем колхоза был, эту работу начал. Землю отстоял, сделал так, чтобы усадьбу памятником федерального значения признали. Ее только статус и сберег. Знаешь, сколько тут желающих было территорию эту приватизировать?

– И это все земля усадьбы?

– Нет, столько земли не отдать и у него бы не получилось. Вон, видишь, слева поселок начинается. Это не мамин, а элитный. Тут ого-го дома какие. В общем, эту землю дед под строительство отдал, чтобы саму усадьбу отстоять. Но клены тоже как-то от вырубки защитил. Да их и не трогает никто. Красиво же. Даже для новых русских.

Олег, отвлекшись от дороги, снова посмотрел в окно. Уходили вдаль клены, открывая аккуратные добротные особняки за кирпичными и коваными заборами. В форме кленовой полосы было что-то странное. Неровная она была какая-то. Но спрашивать про это у Леры он не стал, да вскоре и забыл. Подумаешь, клены и клены.

– А мама твоя тут как директором сделалась? – поинтересовался Олег.

– Так когда тут музей открыли, дед и настоял, чтобы ее назначили. У нее же образование подходящее, а он всю душу в восстановление усадьбы вложил. Естественно, с мамой ему спокойнее было. Он первое время фактически сам всем руководил, да и до своей смерти в курсе всех дел был. Это уж потом маме пришлось весь воз на себе тащить.

– А дед твой давно умер?

– В две тысячи втором году. Ему всего-то семьдесят шесть исполнилось. Жить еще и жить. Ты знаешь, он умер как праведник.

– То есть?

– Да в одночасье. Днем они с мамой отсюда приехали, все в порядке было. А вечером ему плохо стало, и за полчаса все кончилось. Даже «Скорая» приехать не успела. Инфаркт.

– А историко-этнографический музей когда открыли?

– В девяносто первом. Так что за одиннадцать лет дед тут много успел сделать.

Машина затормозила у присыпанной галькой аккуратной парковочной площадки перед главными воротами. Дети стали, сопя, вылезать наружу.

– Дальше только пешедралом, – засмеялась Лера. – Пойдем, я тебе парк покажу. И церковь, которую сейчас восстанавливают. Это очень красиво. А потом в дом зайдем, в нем уже все отреставрировано, и по хозяйственной части тоже. Там-то уж, если захочешь, мама тебе экскурсию проведет. Она это так делает, просто блеск. Группы, с которыми она работает, просто с открытым ртом по дому ходят.

В парке было еще сыро, хотя ровные мощеные дорожки позволяли прогуливаться, не замочив ног. Парк оказался даже не парком, а многовековой березовой рощей. В нижней части многих стволов виднелись зажившие зарубки, явно сделанные усердным топором охотников за березовым соком.

– Это не браконьеры, – перехватив взгляд Олега, сказала Лера. – Это музей заготавливает. Все в положенные сроки и с соблюдением технологий. Мама зорко за этим следит. Тут сок потрясающий просто. Им туристов угощают. Будешь себя хорошо вести, мама и тебе даст. Хотя в этом году еще рано, его обычно в конце мая собирают. Я ничего в своей жизни вкуснее не пила, правда!

– То есть тут все земли бывшего колхоза «Родина»?

– Ну да. Усадьба с храмом, парком и хозпостройками примерно одну девятую занимает. Мамин коттеджный поселок, куда многие местные переехали, – еще примерно две девятых. Это тоже дед выбил – новые дома для бывших колхозников поставить. Старые у многих к тому времени уже развалились, да и далеко они были, по другую сторону дороги. Так что этот кусок земли он для своих отвоевал. И мама там же построилась, чтобы в музее не жить. И в город каждый день не наездишься. А еще две трети всей земли – это как раз «купеческий поселок». Его тут так называют. Местная Рублевка. Еще за кленами кусок земли есть, но там местный фермер картошку сажает.

– Огромная же территория…

– Так «Родина» – колхоз-миллионер. Знаешь, как дед тут все строго держал! Конечно, огромная. И пашни были, и телятник, и свинарник, и птицеферма. У меня был уникальный дед. Героический. В прямом смысле. Герой Социалистического Труда.

– А что такое социалистический труд? – спросил Антошка, с интересом слушающий разговор взрослых. Пришлось объяснять, и Лера с изумлением отметила, что у Олега это получилось гораздо лучше, чем у нее самой.

За разговорами подошли к церкви. Осенью побеленное здание уходило маковкой в безбрежную синеву неба.

– Наружные работы только в этом году закончат, – деловито сообщила Лера. – А внутренние уже в следующем начнут.

– То есть барский дом восстановили раньше, чем церковь? – уточнил Олег. – А почему? Обычно наоборот делают.

– Дед так хотел. Говорил, что в дом можно экскурсии будет водить, в хозпостройках мастерские открыть, чтобы деньги зарабатывать. Они, кстати, сейчас этим и выживают, продукцией, которую сами выпускают. Маслобойня у них, шорная мастерская, лапти плетут, половики ткут. Так что церковь на сладкое оставили.

– Для коммуниста неудивительно, – усмехнулся Олег. – Но дед твой – молодец, если бы не он, развалилось бы тут все. Разрушили, разграбили, приватизировали, как это в других местах произошло.

Со ступенек барского дома сбежала статная девушка с длинной косой, и Лера моментально почувствовала легкий укол неприязни, который почему-то всегда испытывала к маминой заместительнице.

– Марина! – окликнула она, остро переживая свое несовершенство. Она была уверена, что неприязнь к Марине вызвана исключительно завистью к ее фигуре, которая была гораздо лучше, чем Лерина. – Мама у себя?

– Ой, здравствуйте. – Девушка остановилась и при виде Олега быстро перекинула толстую, в руку толщиной, косу с одного плеча на другое. Лере тут же захотелось ее задушить. Эта коса казалась ей неестественной, так же как длинные, в пол, холщовые юбки и льняные пуловеры, которые носила Марина. – Так Татьяна Ивановна домой ушла с час назад. Сказала, что ей нужно к вашему приезду пироги поставить.

– Узнаю маму, – засмеялась Лера. – Ладно, спасибо, Марина. Мы тогда к ней поедем.

– По залам-то не пройдете? – Марина снова перекинула свою невообразимую косу и стрельнула глазами в Олега, томно качнув бедром. Под холщовой юбкой обозначилась упругая попка.

– В другой раз, – Лере показалось, что скрежет ее зубов эхом разнесся по двору, и, кляня себя за глупую ревность, она чуть ли не бегом бросилась в сторону ворот. Марина задумчиво проводила их живописную группу взглядом.

* * *

Когда машина тронулась в сторону поселка, Лера вдруг подумала, что мама может волноваться из-за их долгого отсутствия. С учетом прогулки по усадьбе опаздывали они уже часа на три, поэтому Лера, потыкав в кнопки телефона, была готова услышать мамин встревоженный голос.

Однако Татьяна Ивановна говорила не тревожно, а, скорее, растерянно. Представить свою маму растерянной Лера не могла даже при своем богато развитом воображении.

– Мам, мы минут через десять уже будем, – сказала она. – Ты не сердись, я Олегу усадьбу показывала. А ты чего какая-то странная? Случилось что-то?

– Получается, что случилось. Ты представляешь, у меня в дом влез кто-то.

– Что-о-о?

– Ну да. Утром я на работу уходила, все в порядке было. А час назад прибежала пироги в печь поставить, тесто-то я еще с утра замесила, а у меня дверь открыта, в доме все кувырком, полный раскардаш.

– Мамочка, мы сейчас приедем, – заволновалась Лера. – Да что же это такое, господи? – в сердцах воскликнула она, отшвыривая телефон.

Мама встретила их на крылечке. Растерянное выражение ее лица заставило Леру испытать кровожадное чувство к безымянному злоумышленнику. Если бы она могла, прямо ноги бы ему повыдергала! Впрочем, Лера подозревала, что знает, кто рискует остаться без ног. Бывший муженек, который принялся мстить ее родным.

– А ты похудела.

– Что? – Лера с изумлением посмотрела на мать.

– Похудела ты, говорю. Тебе идет.

– Мам, вы с бабулей сговорились, что ли? – с возмущением спросила Лера. – Вы обе говорите, что я похудела, хотя я этого не замечаю.

– Мы обе это говорим, потому что мы обе это видим. Просто при твоей дурацкой привычке носить балахоны и штаны на резинке ты сама не замечаешь очевидного.

– Вот нашла время! – в сердцах воскликнула Лера. Разговоры о своем весе и внешности она терпеть не могла.

– Что-нибудь пропало? – спросил Олег, войдя в дом и обозрев царящий там разгром.

– Да нет, – Татьяна Ивановна невольно усмехнулась, – скорее, нашлось.

– В смысле? – Лера вопросительно посмотрела на мать. – Тебе подбросили перья павлина?

– Да какие еще перья! Я всю еду еще вчера приготовила, убрала в холодильник. На столе только миска с тестом оставалась, когда я утром уходила. А когда вернулась, нашла вот что. – Татьяна Ивановна протянула дочери и зятю тарелку, на которой лежали три кроличьих окорочка.

– Что это? – у Леры даже горло перехватило.

– Кроличье мясо.

– Я вижу, что не крокодил. Мамочка, я не хочу тебя пугать, но происходит что-то странное. К бабуле в квартиру тоже влезли и подкинули перо павлина. Нам на коврике у двери оставили целого кролика. Потом мальчишки достали из почтового ящика два павлиньих пера, а у тебя тут тоже кролик, только не тушкой, а три лапы. Это не может быть простым совпадением.

– Это же бред какой-то! – Татьяна Ивановна встревоженно посмотрела на дочь.

– Бред, – согласилась Лера, – только этот бред кто-то воплощает в реальность. Я считаю, – она покосилась на внимательно слушающих их беседу сыновей и решительно отправила их во двор. – Я считаю, – сказала она, когда за мальчишками закрылась дверь, – что это Игорь. Он на днях сказал по телефону, что меня накажет.

– Что значит накажет? – Татьяна Ивановна уже начала волноваться всерьез. – Если ты считаешь, что он тебе угрожает, надо заявление в милицию писать.

– У нас сейчас полиция, – машинально поправила Лера. – Мам, ну что я там скажу? Про павлинов и кроликов? Меня же в психушку отправят!

– Но так оставлять тоже нельзя. То, что влезли в мою квартиру, да и в бабушкину тоже, это наверняка уголовно наказуемое деяние.

– Лера права, с нами никто не будет разговаривать, – вступил в обсуждение Олег. – Но и вы правы тоже, что оставлять это без внимания нельзя. Поэтому я попрошу одного знакомого, чтобы он нам помог.

– Какого знакомого?

– Да у нас в отряде парень работал, собак натаскивал. Кинолог отличный. Раньше опером был и месяца два назад на службу вернулся. Хороший мужик. Вернемся домой, я с ним встречусь, расскажу, что да как, спрошу совета.

– Вот и хорошо, – Татьяна Ивановна сразу успокоилась. – Детка, давай-ка ты тут приберешь, пока я все-таки пироги поставлю. Ведь праздник сегодня, вы приехали. Олег со своим другом во всем разберутся. Если это Игорь, то ему надо хорошенько мозги прочистить. Хотя, может, это и не он. Я пока про ваши дела не знала, на мадам одну грешила.

– На какую мадам?

– Да есть в коттеджном поселке одна. Натальей Александровной зовут. Вот уж имя на судьбу влияет! Вообразила себя наследницей Натальи Александровны Ланской, все твердит про свою дворянскую кровь и родство с Пушкиным.

– Странное родство, – криво усмехнулась Лера. – К ее потомкам после того, как Ланская стала вдовой, Пушкин уж точно отношения не имел. А фамилия у нее какая?

– Да не знаю я ее фамилии, – отмахнулась Татьяна Ивановна. – До того баба противная! Поселилась тут недавно, года два назад, и все шныряет по усадьбе, все вынюхивает. Пару раз скандал устраивала, что это-де их родовое гнездо, которое мы незаконно экспроприировали. Война у меня с ней, так что я была уверена, что это по ее наущению кто-то ко мне влез. Чтобы настроение испортить.

– А кролики тут при чем?

– Понятия не имею, – мать пожала плечами. – Хотя… Что-то у меня крутится в голове по поводу кроликов. А… Дед твой, царствие ему небесное, когда умирал, все про кроликов твердил.

– Про каких кроликов? – Лере показалось, что она ослышалась.

– Да не знаю я, про каких. Он, пока сознание не потерял, говорил о кроликах. Я не очень помню, с ним же бабушка оставалась, пока я «Скорую» встречала. Мы пришли в квартиру, а его уже в живых нет.

– Как ты думаешь, бабуля помнит?

– Как ее любимый муж из жизни уходил? Такое не забывается. Конечно, помнит.

– А ты у нее никогда не спрашивала, что именно он говорил?

– Лера, конечно, не спрашивала! Человек в бреду был. Может, в колхозе хотел крольчатник построить.

– Мам, колхоза к тому моменту уж десять лет как не было, – укоризненно сказала Лера.

– Ну, тогда в усадьбе, – маму было не так просто сбить с толку. – Какая разница!

– Никакой, но все это очень непонятно, – задумчиво проговорила Лера. Выйдя на крыльцо, она велела детям возвращаться в дом, а сама решительно набрала бабулин номер. – Привет, ба, – сказала она, когда старушка взяла трубку. – Мы к маме приехали. У нас все хорошо, а у тебя?

– Пока не жалуюсь, – степенно ответила Ксения Дмитриевна.

– Я Олегу усадьбу показывала, деда вспомнила. Мы потом с мамой о нем заговорили, и она сказала, что дед перед смертью говорил про кроликов. Ты не помнишь, что именно?

– Почему не помню? Я, слава богу, пока еще на память не жалуюсь, – бабуля усмехнулась, и Лера сразу представила ее – худенькую, с забранными в строгую кучку седыми волосами, в узеньких брючках, элегантном жакете и тапочках на каблуках. Бабуля в свои преклонные годы продолжала оставаться образцом элегантности, регулярно делая маникюр и каждый день подбирая к своему наряду кольца.

– Бабуль, что именно он говорил? – спросила Лера. – Только дословно, если можно. Это важно, я тебе потом расскажу почему.

– Он сказал, что мы должны разгадать загадку кроликов и что все спрятано у первого кролика.

– Что-о-о? И что это значит?

– Не знаю, внученька. Но он именно так сказал, а потом потерял сознание.

– И ты не думала никогда, что он имел в виду?

– Нет, не думала. Зачем? Никакой загадки про кроликов я не знаю. Что может быть где-то спрятано, тоже. Да и нечего тут знать, скорее всего. Он это в предсмертном бреду сказал.

– Ладно, бабуль, я тебя целую, – задумчиво проговорила Лера. – Мы завтра вернемся, и я четвертого обязательно к тебе приду.

– Мальчишек возьми, – попросила бабуля. – Я по ним соскучилась. А свое ценное приобретение можешь дома оставить.

– Это ты про Олега? – догадалась Лера и засмеялась. – До чего ж ты вредная, уж если кого не полюбишь, так спуску не дашь!

– А с чего мне его любить? – философски заметила бабуля. – Он еще пока ничего такого не сделал, чтобы я его полюбила.

– А если я его люблю?

– Ну, так я ж тебе не запрещаю. – Лера представила, как бабуля пожимает плечами, сидя в глубоком кресле напротив телевизора. – Люби на здоровье, а мою любовь еще заслужить надо.

Вернувшись в дом, Лера быстро пересказала маме и Олегу содержание разговора с бабулей, опустив, естественно, последнюю часть. Знать, что пожилая родственница его недолюбливает, мужу было совсем необязательно.

– Кто-нибудь что-нибудь понимает? – беспомощно спросила она. Но никто ничего не понимал.

– Выкиньте вы все это из головы! – решительно сказал Олег. – Я поговорю с Димкой Вороновым, ну, приятелем моим, который в полицию перешел, и мы что-нибудь придумаем. А пока давайте уборку заканчивать и на стол накрывать, а то мне после ночного дежурства так есть хочется, что спасу нет.

* * *

Почему-то так получается, что я всегда чувствую себя виноватой.

Мы с моим комплексом вины – точно двойняшки, причем он родился раньше меня. Минут примерно на пятнадцать.

Я – плохая жена, потому что мой первый муж всегда так говорил.

Я – плохая мать, потому что мои сыновья растут, пока я пропадаю на работе.

Я – плохая хозяйка, потому что, в отличие от мамы, не пеку пироги, не квашу капусту, к плите встаю только по выходным, а уборка у меня всегда превращается в отдельно взятый подвиг. Честно говоря, уборка – это то, что я больше всего в жизни ненавижу.

Я – плохая дочь, потому что езжу к маме гораздо реже, чем нужно. И не предлагаю делать уборку в ее квартире. По каким соображениям, читай выше.

Я – плохой друг, потому что не могу каждый день сидеть в кафе со своей подругой. И в отпуск с ней вдвоем выбраться никак не могу. Потому что у меня же дети. А теперь еще и муж.

Я – неподходящий объект для воздыхания, потому что назойливые ухаживания меня не радуют, а раздражают. Хотя надо признаться, что до появления в моей жизни Олега никто особо и не воздыхал.

Иногда перед сном я думаю о том, что так-то я вполне себе даже молодец. Специалист я хороший, дома все-таки чисто, сыновья – красавцы и умники, муж на меня не жалуется, делами мамы и бабули я интересуюсь, друзья мне могут звонить со своими проблемами даже ночью, и я им всегда помогу, чем смогу. То есть виноватой себя считать вроде как и не из-за чего.

А двойняшка мой того, не отстает. Прицепился как репей.

Пробовала его не кормить. Думала, может, проголодается, пойдет себе другой источник пропитания искать. Ну, как в поговорке: «икота, икота, перейди на Федота». Может, и с чувством вины тоже так можно.

Не переходит, зараза. Приглянулась я ему.

Вычитала на днях, будто Конфуций сказал: «Остерегайтесь тех, кто хочет внушить вам чувство вины. Ибо они жаждут власти над вами». Это ж сколько народу хотят надо мной власти… Нет уж, ребята, дудки! Я буду делать так, как сама считаю нужным и удобным. Для себя, любимой. А уж вы, хотите обижайтесь, хотите – нет. Я перед вами ни в чем не виновата.