– Я получил письмо. Моя детка писала мне, что ее мать, мой Жаворонок, сильно заболела. Для лечения нужны были деньги. Конечно, я не мог не откликнуться и поручил моему финансисту перевести необходимую сумму. Одно из преимуществ пожилого возраста и денег – это возможность обеспечить себе душевный покой. В общем, я послал Жаворонку деньги и еще одну крайне ценную вещь, продав которую можно было оплатить не только лечение, но и другие расходы. Ты же видела мои часы? Так вот та вещь была из пары к ним. Работа старинного мастера, усыпанная драгоценными камнями, очень дорогая. Я и часы сейчас прихватил с собой, чтобы отдать их тоже. И вот сегодня, когда мы расселись за ужином, я вдруг увидел эту вещицу у одного человека. Все сошлось, понимаешь? Я только боюсь – раз эта вещица осталась у моей детки, значит, Жаворонку она уже не понадобилась. И страшусь узнать отчего: потому, что той суммы, что я послал, не хватило, или потому, что было уже слишком поздно.

Сейчас в темноте лестницы Сэм казался Даше старым, очень старым. Глубокие морщины бороздили его лицо, всегда такое моложавое и подтянутое. Что ж, праздность молодит, а душевные страдания старят, это давно известно. Даша даже про себя знала, что за последние два года своей жизни состарилась чуть ли не на десять лет, а Сэм же намного старше ее.

– Они могли продать ту вещь, которую вы прислали. И сейчас она принадлежит уже новому владельцу, – поспешила успокоить она Сэма. – Я понимаю, почему вы рассказали свою историю – думали, что ваша дочь откликнется, узнает вас. Но этого не произошло. – В том, что она сейчас сказала, было что-то неправильное, но зацикливаться сейчас на этом было некогда. – Поэтому та вещица сейчас находится у человека, для которого ваше прошлое ничего не значит. А ваша Жаворонок благодаря вам поправилась, жива-здорова, и вы обязательно ее найдете. Мы найдем, – поправилась она.

– Видишь ли, девочка, ты сделала из моего рассказа не совсем правильные выводы. – Сэм мимолетно улыбнулся. – Наверное, оттого, что я все-таки в значительной степени забыл русский язык и не могу выражаться предельно ясно. Видишь ли, какое дело…

Он не успел договорить, потому что внизу, на первом этаже, раздался страшный грохот. Даша даже подпрыгнула от неожиданности и схватила Сэма за руку – тонкую, уже старческую с чуть дрябловатой кожей. Чай пролился на ее босые ноги, но, к счастью, он уже успел остыть.

– Что это?

Распахнулась дверь соседнего номера, и на пороге появилась Анна. Сейчас она была без очков, и ее глаза, казавшиеся неестественно большими, растерянно блуждали по фигурам застывших Сэма и Даши. Видимо, она действительно практически ничего не видела без очков. Впрочем, странное дело, заспанной она не выглядела.

– У нас тут что, кого-то убивают? – поинтересовалась она.

– Хочется верить, что нет.

Из последней двери высунулся всклокоченный Игнат, и Даша обрадовалась, что ей самой не нужно тащиться вниз.

– Там что-то упало, – сказала она, – вы не могли бы сходить посмотреть, а то Анна без очков и может упасть, а я босиком.

– Конечно. – Игнат выразил полную готовность к приключению и начал спускаться по лестнице, ни капли не встревоженный. Видимо, в отличие от Даши у него была гораздо более крепкая нервная система. Конечно, его же не бросал любимый человек.

Даша свесилась через перила и увидела Евгения Макарова, тоже вышедшего из своего номера. За его спиной маячила долговязая фигура Ильи.

На краткое мгновение мужчины, все трое, исчезли из поля ее зрения, но вскоре вернулись.

– Ветром выбило стекло во входной двери, – сообщил Игнат, задрав голову. – На улице настоящий ураган со штормом. Похоже, наши хозяева, уходя, не заперли дверь, вот она и хлопнула. Вода хлещет, ничего не поделаешь, надо будить хозяина, до утра так не оставишь, полы зальет. Даша, у вас есть их телефон? Не хочется бежать в коттедж под проливным дождем.

– Да, конечно, я сейчас принесу. – Даша повернулась к своему номеру, радуясь, что наконец сможет надеть тапочки. – Сэм, давайте завтра договорим. Раз уж тут такое.

– Конечно-конечно, – пробормотал американец и шагнул через порог своего люкса.

* * *

Несмотря на ночной переполох, Макаров отлично выспался. Поднятый впотьмах Михаил Евгеньевич заколотил дыру во входной двери, пообещав днем вставить новое стекло, прибежавшая Татьяна собрала осколки и даже пол вымыла, чтобы никто из гостей не порезался, успокоенные постояльцы разошлись по своим комнатам, и около трех воцарилась тишина, которая встречается только за городом, – полная, безмятежная, нарушаемая лишь монотонным стуком дождя по стеклам и жалобным скрипом веток, страдающих от неистовства ветра.

К утру дождь не утих ни на йоту, за окном было сумрачно и уныло, и, видимо, из-за этого обычно встающий в полседьмого утра без всякого будильника Макаров продрал глаза лишь к восьми. На соседней кровати сладко дрых мальчик Илья.

Для тридцативосьмилетнего Макарова двадцатидвухлетний студент был «мальчиком», и, оценив это обстоятельство, Евгений вдруг усмехнулся, невольно иронизируя над собой. Он-то уже точно не мальчик, у которого впереди вся жизнь с ее открытиями, победами, падениями и снова взлетами.

У него за спиной был богатый жизненный опыт, благодаря которому Макаров считался неплохим профессионалом, незадавшийся брак, из которого, впрочем, удалось выбраться без особых потерь, маленькая, но зато своя квартира, приличная машина – он ее обожал и относился как к одушевленному существу, еще не старые и полные сил родители, к тому же его лучшие друзья, и настоящее увлечение – поисковый отряд, где в экспедициях Макаров отдыхал душой от грязи, налипающей за год работы – тяжелой, неблагодарной, но любимой.

Да, жизнь, пожалуй, удалась. И главное, в ней уже давно нет ни капли той непредсказуемости, что ежедневно заставляет таких вот мальчиков, как Илья, кидать жизни вызов. Бедное оно бедное, это поколение двадцатилетних, от которых требуют так много и взамен не дают никаких гарантий. Где будет работать этот специалист по китайскому? Куда занесет его судьба в поисках лучшей жизни? Сколько лет придется горбатиться, чтобы выплатить висящую камнем на шее ипотеку, без которой надежды на собственное жилье становятся абсолютно призрачными?

Макаров бросил новый, теперь уже полный жалости взгляд на сопящего студента. Голая нога высунулась из-под одеяла, длинная, худосочная, с сорок пятым размером, не меньше, покрытая темным, еще детским пушком. Точно мальчишка.

Стараясь не шуметь, чтобы не разбудить Илью, он быстро сходил в душ, натянул джинсы, майку и толстовку, зашнуровал ботинки, сунул в задний карман зарядившийся за ночь телефон и выглянул в залитое дождем окно. Открывавшаяся из него картина была безрадостной.

Пожухлая трава газонов стелилась вдоль мокрой земли, окончательно лишенная жизненной силы. Деревья за ночь скинули большую часть листвы, и сейчас она устилала двор и дорожку к отдельно стоящим домам, как выброшенный на свалку старый свалявшийся ковер. Если в сентябрьских днях, полных золото-багряной листвы, еще было что-то изысканное, как патина на старинных произведениях искусства, то приближающийся октябрь срывал любой романтический флер, открывая бесстыдное уродство угасания.

Теперь с каждым утром за окном будет все темнее. Эта темнота съест яркие краски, распространяя вокруг лишь разные оттенки серого, превратит шуршание листопада в расползающуюся под ногами гниль. В воздухе будет висеть дождь вперемежку с печалью, которая, как сырость, умеет проникать в любые щели, заползая в том числе и в душу.

Затем выпадет первый снег, который тут же умрет и превратится в грязь. Кажется, у кого-то были такие стихи, но в поэтах Макаров был не силен. Грязь будет противно чмокать под ногами простуженных людей с угрюмыми лицами. С улыбками и живым блеском в глазах можно будет распрощаться до весны. Никто не улыбается под непрерывным дождем и не восторгается голыми ветками. И если по дороге в усадьбу Макаров восхищался осенним многоцветьем трассы и думал об осени с нежностью, то сейчас он точно знал, что не любит это время.

Хотелось есть. Тихонько притворив за собой дверь, Евгений пробрался в каминный зал, где, как их предупреждали накануне, будет накрываться завтрак. Татьяна сновала между столиками, которые сегодня не были сдвинуты вместе, расставляя на уже занятые маленькие кофейники. Чудесный аромат плыл по залу, и Макаров снова приободрился, потому что для него доброе утро обязательно начиналось именно с кофе.

– Омлет? Сырники? Домашний творог или каша? – спросила Татьяна Макарова.

Он застыл в задумчивости, потому что неожиданно захотел все и сразу. На центральном столе стояли тарелки с нарезанной колбасой и сыром, хлебом, маслом, джемами и медом, а также с хлопьями, к которым прилагался кувшин горячего молока. К завтраку в усадьбе подходили основательно.

– Надо выбрать что-то одно?

– Нет, – заверила Татьяна, – только решайте побыстрее, если можно. У меня администратор на работу не вышла, так что я одна на хозяйстве. Я бы посоветовала вам обязательно попробовать творог, он у нас деревенский, мы у фермеров берем. Чудо, какой вкусный. А дальше уже на ваш выбор. Каша готова, сырники тоже, омлет сделаю.

– А каша какая? – внезапно Макаров почувствовал себя как в санатории. Он недавно отправлял родителей в Кисловодск, и о тамошних завтраках они рассказывали с придыханием.

– Овсяная, – покладисто ответила Татьяна.

За соседним столиком засмеялась газпромовская Елизавета, которую Макаров про себя окрестил «молодой карьеристкой».

Сейчас он впервые рассмотрел ее как следует. Она тоже была довольно симпатичной, хоть и обычной. Резкие порывистые движения выдавали властную натуру, привыкшую прислушиваться только к своему мнению. Да и женственности в ней не было ни на грамм. У такой породы женщин женственность не в чести. Они и сексом занимаются, если, конечно, находят на него время, словно проводят производственное совещание: с графиками, амплитудами и дедлайном. От подобной перспективы Макаров даже содрогнулся и поспешно начал есть принесенный ему творог, действительно оказавшийся выше всяких похвал.

Помимо Елизаветы в этот ранний час на завтраке присутствовала только мать Ильи, располневшая, но довольно красивая женщина, которую, как помнил Макаров, звали Ольгой. Сегодня с ней впервые была дочь, девочка лет четырнадцати, гораздо больше похожая на мальчика: с неровно выстриженной челкой, бритым затылком, татуировкой на запястье правой руки, то и дело вылезающей из-под длинного рукава черной толстовки с капюшоном. Она ела молча, не глядя по сторонам и не отрывая глаз от телефона.

– Саша, тебе сделать бутерброд? – спросила Ольга, но девчонка даже ухом не повела.

«У нашей Сашеньки сложный характер», – вспомнил Макаров. Войдя в зал, он, естественно, поздоровался, и ему ответили все, кроме девчонки.

Отворилась дверь, и в комнате, которая сейчас выполняла функцию столовой, появилась Даша, немного встрепанная со сна. Светлый ежик на затылке воинственно торчал, на щеке явственно виднелся след от подушки, спортивный кашемировый костюм, выглядящий крайне уместно в такую мерзкую погоду, ладно облегал невысокую фигурку с округлостями в нужных местах.