В тот день Юра с утра отправился в архив. Это не только разрешалось, но даже поощрялось: старшие научные сотрудники обязаны были заниматься научной работой, для этого выделялся специальный день. Юра любил архив, ходил туда часто, не только в архивный день, но и в свои выходные. Даже специфический запах старых, залежавшихся документов его не раздражал. Иногда он думал, что, если бы не музей, он хотел бы работать в архиве.
Областной архив находился на западной окраине города, недалеко от древней Смядыни. Воздух в этом районе свежее, чем в центре, чувствуется близость Днепра. Здание было новым, читальный зал удобный, хоть и небольшой.
– Привет!
С Сашей Климентьевым из отдела древних актов они вместе учились. Юра уже искал свои папки среди отложенных на стеллаже. Обычно он сам их брал, сам приносил на стол Саше – ему разрешалось. В этой комнате на стеллаже лежали только уже отобранные документы, те, что сейчас в работе, их было обычно не много, стопок пять-десять.
– Подожди! – остановил его Саша.
Сам подошел к стеллажу, нашел нужные папки, принес и тщательно все расписал в Юрином формуляре. Был он непривычно хмур, смотрел куда-то вбок.
– Понимаешь, – ответил на не заданный вопрос, – у нас происшествие. Пропало одно из писем Мурзакевича.
– Как это могло случиться?
Юра от волнения чуть не уронил тяжелую стопку. Священник Никифор Мурзакевич был первым смоленским историком-краеведом, жил на стыке XVIII–XIX веков. Его «История города Смоленска», «Дневник» и даже некоторые письма изданы. Большую ценность представляют и неизданные письма, которые хранятся в архиве. Юра сам к ним не так давно обращался. Саша пожал плечами и отвел глаза.
– Понимаешь, эти документы последним брал ты.
Юра растерялся:
– Но я не брал. То есть брал, конечно, но все вернул.
Саша, опустив голову, перекладывал бумаги на столе – аккуратно, из одной стопки в другую. Потом принялся перекладывать обратно.
– Не знаю, что думать. Ружевич заказал письма неделю назад, вчера пришел читать. Оказалось, что одного письма не хватает, кто-то изъял. А перед этим он брал их три недели назад, и все было на месте! Последним, десять дней назад, брал ты. Может, все-таки ты забрал эти листочки – поработать дома?
Юра страшно покраснел. Что, Сашка его подозревает?
– Зачем? Можно ведь ксерокс сделать, – сказал он растерянно. – Домой я ничего не уносил! Мог кто-нибудь взять из папки, когда здесь никого не было. Кто-то, кто эти документы не выписывал.
Саша тоже покраснел.
– Я уже об этом думал. Но я здесь никого не оставляю, когда лежат документы. Кроме людей, которым доверяю безусловно, – тебя и Ружевича.
Работать в архиве он в тот день так и не смог. В музей тоже не пошел. Скорее всего, Сашка все-таки оставил документы без присмотра, как иначе могли странички исчезнуть? Но Сашка, если и было, об этом случае прочно забыл, где искать концы – непонятно. Все нити ведут к нему. Он думал, что делать, но ничего придумать не мог. Безвыходная какая-то ситуация. Но думать и в безвыходной ситуации надо.
Ближе к вечеру он вспомнил, что Маша просила зайти, у нее родственник объявился из Польши. Оказывается, Машка принадлежит к древнему польскому роду. При этой мысли Юра, несмотря на собственные неприятности, усмехнулся: а ведь и правда есть в ней шляхетская гордыня. О неприятностях рассказывает неохотно, помощи не просит, вообще, очень независима. С Алешей Юра знаком – уже встречались у Маши и даже ездили этой зимой втроем в Катынь, где, скорее всего, похоронен Машин прадед. Теперь вот этот поляк. Интересно, что за родственник, неожиданно он как-то появился. Ни Маша, ни Алеша о родственниках в Польше не упоминали никогда.
Накануне Маша испекла печенье, приготовила все для бутербродов. Сейчас, придя с работы, быстро резала салаты. Буонапарте нисколько не помогал, только крутился под ногами. Колбасу и соленую рыбу ему давать нельзя, ветеринар строго-настрого запретил. Она положила ему в плошку мяса.
Первым пришел, конечно, Алеша, он вообще человек пунктуальный. Маша его помнила, сколько себя знала. Разница в пять лет, конечно, ощущалась: Алеша ее опекал с детства, и она относилась к нему как к старшему. Он ведь ей и в самом деле дядя. Они, конечно, седьмая вода на киселе, но у обоих других кровных родственников нет. Перед посторонними называли друг друга двоюродными братом и сестрой – чтобы не объяснять долго. С Валей, Алешиной женой, Маша тоже дружила и была крестной его младшей дочки Кати, ей уже три года.
Сейчас Алеша пришел один, одет по-светски. Маша уже по телефону рассказала все, что знала о Якубе. Оказывается, Алеша от своей бабушки слышал: прадед действительно был из дворян, потому и арестовали.
Якуб явился почти сразу за ним. Пока хозяйка накрывала на стол, они беседовали вдвоем. Маша, бегая из кухни в комнату, прислушивалась: снова насчет склепа! Дался Якубу этот склеп. Никогда ни о каком склепе они не слышали. Алеша вон тоже говорит, что не слышал ничего такого. И во времена прадеда уже, конечно, склепа не было. И бабушка никогда ни о чем таком не рассказывала. Позвонили в дверь – Юрка пришел. Маша пошла открывать.
Юрка был какой-то сильно уставший, что ли, но не станешь же за общим столом расспрашивать. Говорили о предках. Якуб набрасывал историю рода Заславских-Кущинских. Юрка изредка вставлял замечания, он многое знал об истории и обычаях шляхетного дворянства. Алеша и Маша больше слушали. Буонапарте вообще в разговоре участия не принимал, тихо сидел у Алеши на коленях, очень довольный обществом: он любил гостей.
Потом снова зашла речь о родовом склепе Кущинских. Юра рассказал, что знал, о склепах Смоленска. Выходило, что ничего не сохранилось, нечего и искать. Ведь и старых кладбищ осталось всего три.
Говорили и просто о жизни. Маша поделилась впечатлениями сегодняшнего разговора с Ружевичем. Юра согласно покивал. Он-то Ружевича знал лучше других, считал своим учителем и всегда им восхищался.
Якуб рассказал о себе. Оказывается, он уже давно не живет в Польше. В конце 1980-х его семья перебралась в США. Поначалу все складывалось хорошо: Якуб основал собственную небольшую фирму, занимался программированием. В кризис фирма обанкротилась, теперь он без работы. Жена ушла. С детьми отношения хорошие, они уже взрослые, живут своей жизнью.
– Жить все-таки можно, – заключил Якуб, улыбнувшись. – Времени свободного стало больше, занялся наконец историей рода, вот даже смог приехать.
Тут уже Маша с Алешей забеспокоились. В гостинице же очень дорого! Договорились, что Якуб прямо завтра переберется к Алеше. Его семья занимает полдома рядом с церковью, у них достаточно просторно, чтобы пригласить гостя, а готовит Валя прекрасно. Алеша тут же позвонил жене и сказал, что она тоже будет рада.
Юрка к концу вечера немного повеселел, но все равно был какой-то необычный, понурый. Может, с тетей поссорился? Маша подумала, что завтра надо обязательно найти возможность поговорить с ним наедине.
Когда со стола было убрано, она решила выполнить данное Ружевичу обещание – вспомнить, не осталось ли в доме еще каких-нибудь старых вещей или бабушкиных украшений. Впрочем, и так совершенно очевидно, что ничего ценного, хоть сколько-то годного для музея у них не было. Машина прабабушка, жена Антона Кущинского, была из простых, образования не получила. Ребенком ее отдали в город в семью портного, а вообще она происходила из многодетной крестьянской семьи, достаточно, впрочем, обеспеченной. Счастье, что как кулаки не загремели. Но какие там украшения… Вышла прабабушка замуж за Антона в семнадцать лет. С прадедом они жили неплохо. Да ведь тогда, в 1930-е, неплохо считалось, когда еды хватало.
Но даже если и были у прабабушки какие-то украшения, они должны были пропасть в годы войны. Убегая из полыхающего Смоленска в июле 1941-го, она все бросила, только вот икону с собой забрала… Маша взяла в руки «Одигитрию», открыла уже знакомый тайник. Спокойно и строго смотрела на нее Богоматерь.
А ночью ей приснился тот же сон.
В комнате с низкими оконцами чернобородый мужик в крестьянской одежде стучит молотом по наковальне у открытого пылающего огня. Только теперь уже Маша не боится кузнеца. Вот он поднимет длинными щипцами железную завитушку, показывает ее Маше, улыбается…
Утром в подъезде на выщербленной лестнице она встретилась с Ирой – соседкой сверху.
– Подожди, Машка, – окликнула Ира. Догнала. – Кто это к тебе вчера приходил?
Вот ведь какая беспардонная. Всегда Ирка так, совершенно не стесняется лезть в чужую жизнь. Любопытная слишком.
– Ты же знаешь Алешу, да и Юрку, кажется, видела, – неохотно ответила Маша.
– Этих знаю, – кивнула Ирина. – А тот, что постарше, интересный такой, интеллигентный, сразу видно, не простой, кто?
Рассказывать долгую историю родства с Якубом не хотелось.
– Какая тебе разница? С Алешей его приятель зашел, приехал к нему вчера из Москвы. Да, постарше Алеши.
– Вчера из Москвы? Отца Алексея приятель? Но я в нашем подъезде его и раньше видела, без Алексея! – не поверила Ирка. – В тот день, когда тебя ограбили. Днем, еще я за ним в подъезд вошла. Но он не к тебе шел. Поднялся выше, на пятый или на четвертый. Я-то на третьем в свою квартиру зашла, а он дальше пошел.
– Тебе показалось, этот человек не был здесь раньше, – возразила Маша. А сама подумала: может, Якуб, прежде чем в музее к ней подойти, заходил сюда – думал ее дома найти? А наверх пошел, потому что квартиру не знал точно. Хотя почему не знал квартиру, если адрес узнал?
На работу Маша снова пришла рано, почти за полчаса. Тани с Аллочкой еще, конечно, не было. Владимир Олегович поощрительно улыбнулся из своего полуоткрытого закутка: он и сам просиживал на службе больше положенного, и любил, когда другие проявляли рвение. Хотя специально никого оставаться не заставлял и вообще был снисходительным. Маша, чтобы его не разочаровывать, даже не стала ставить чайник, а включила компьютер и углубилась в изучение сражения под Вязьмой.
– Мария, – неожиданно спросил шеф, он ко всем сотрудницам обращался по именам, – вы уже почти два года в музее. Как у вас с освоением фондов? Все ли вы сумели объяснить этому вчерашнему посетителю?
Маша засмеялась:
– Он об экспонатах вообще не спрашивал! Представляете, Владимир Олегович, он мой дальний родственник. По прадедушке еще – по тому самому, о котором в книге «По праву памяти» заметка, я вам о нем рассказывала. Жаль, что бабушка не дожила – ей было бы интересно, она отца хорошо помнила.
– Да, конечно, – вежливо протянул Владимир Олегович и больше ни о чем спрашивать не стал.
Как раз явилась Таня с зонтиком – дождь, оказывается, идет. Тема сменилась. Потом Маша начала пересказывать вчерашний разговор с Ружевичем, ведь это всего отдела касалось, не так часто Ружевич к сотрудникам музея ВОВ лично обращается.
– Я ему об экспонатах, тех, что ты, Таня, из Ельни привезла, рассказала, – делилась Маша. – О каске той.
– А что это он вдруг именно к вам обратился? – ревниво поинтересовался завотделом.
Действительно, Маша была экскурсоводом, к фондам прямого отношения не имела.
– Просто так, наверное, – замялась она. – Встретил в коридоре и решил спросить.
О том, что она передала в фонды бумагу XIX века, рассказывать не хотелось. Собственно, это не секрет, в музее, наверное, и так все знают. Что в этом особенного? Бумажка какая-то, судя по всему, не очень важная.
Маша посмотрела в окно задумчиво:
– Ой, дождик закончился! Мне в Исторический нужно, отчет об экскурсиях отнести.
Ей и в самом деле было нужно – поговорить с Юрой.
В Историческом сразу направилась к нему в отдел. В отделе были двое, Юрка и Татьяна Михайловна. Работали. Юрка уткнулся в свой компьютер, Татьяна Михайловна за своим столиком что-то читала. Поздоровалась с Машей и почти сразу встала и вышла. У Юрки было такое же выражение лица, как вчера, даже мрачнее. Маша вспомнила Достоевского: «опрокинутое лицо».
– Что случилось?
– Ничего. Кроме того, что меня объявили вором. Виктор Николаевич сегодня не ответил мне на приветствие – демонстративно отвернулся. Наверное, придется уйти из музея.
– Каким вором? Почему? А что у вас пропало? Из витрины вытащили? В каком зале?
И Юра рассказал ей все. С письмами Мурзакевича он работал в архиве много раз. Но, разумеется, ничего не выносил. Между тем все ниточки ведут к нему. С этими письмами последними работали он и Ружевич. Можно себе представить, как неприятна эта ситуация Виктору Николаевичу! Ведь он так щепетилен, так дорожит своей безупречной репутацией! Юра сегодня хотел поговорить с ним, посоветоваться, объяснить. Но Ружевич с негодованием отвернулся и прошел мимо. Юра больше для него не существует. И это было на глазах у других. Некоторые перестали с ним разговаривать после демонстративного поступка Виктора Николаевича. Придется уходить из музея. Наверное, лучше вообще уехать из города.
– Подожди, что ты такое говоришь? Почему все думают, что это ты? Какие доказательства?
– Доказательства только косвенные. Именно поэтому меня еще не посадили. Письмо Мурзакевича, между прочим, представляет большую материальную ценность. Видишь, как мне повезло? – Юрка криво усмехнулся.
– Но если ты сам уйдешь, все будут думать, что ты действительно виноват, – возмутилась Маша. – Нужно доказать, что это не ты! Убедить и Виктора Николаевича, и Сашу, и всех остальных, что ты не брал.
– Золотые слова. Еще бы знать как. – Усмешка получилась горькой. Он ей не верил – не верил, что можно все поправить.
Вернулась Татьяна Михайловна, и разговор пришлось прервать.
– До свиданья, Татьяна Михайловна! – Маша направилась к двери. И уже оттуда обернулась к Юре и сказала решительно: – Я к тебе вечером домой зайду!
Никогда она не позволяла себе так навязываться. Но сейчас Юрка не удивился. Кивнул, как будто так и надо. Нет, она его в таком состоянии не оставит. Нужно бороться! Вора нужно найти.
Весь день Маша думала о письме Мурзакевича. Кто мог его взять? Зачем? Его, наверное, можно продать. Но Маша не могла представить, чтобы кто-то из музейных мог украсть документ. О «Дневнике» Мурзакевича и о его письмах она много слышала, Юрка говорил о них неоднократно. Сама она, увы, ни письма, ни даже «Дневник» не читала. Знала в основном то, о чем Юрка рассказывал.
Август 1812 страшного года близился к концу. Основные силы французов ушли из города две недели назад, но легче не становилось. Оставшиеся бесчинствовали. Особенно отличился польский легион. Странно: они были убеждены, что это их город. И грабили! Грабежам сильно способствовали неурядицы в Великой армии. Солдаты и офицеры нервничали, злились: все складывалось не так.
О проекте
О подписке