Глава 6. Как лист перед травой!

Сэнсэй этой ночью спал в ногах у Елены Семеновны, и это ее немного успокаивало. Вчера, придя от Даши, она быстренько покормила кота чем бог послал, а сама есть не стала, побежала в Красный Крест узнать, не пришла ли Дашка в себя.

Шварц была оптимисткой и почему-то не думала о смерти. Однако случилось страшное: в больнице ей сообщили, что Даша умерла еще по дороге в больницу, в «скорой». Узнав, что Шварц не родственница, медработники с ней особо не церемонились, рубили сразу правду-матку: все умрем – дело житейское.

– Спасать было уже поздно, уже мертвая была. Ее сразу в морг положили, – сообщила медсестра. И пояснила: – Забирать родственники должны или нужно специальное разрешение. Но пока все равно нельзя. Полиция еще будет расследовать причину смерти, не все там ясно.

По дороге домой, топая по тротуарам, пережидая красный свет у светофоров, Леля не позволила себе заплакать: народ вокруг, знакомые могут увидеть – спрашивать начнут, надо будет отвечать. Слава богу, никого не встретила, никто не остановил. А придя домой, расслабилась – зарыдала, рухнув на диван. Дашку она еще ребенком знала, хорошая девочка… была, значит. Но почему? Что случилось? Если б пришла к ней Леля вчера… Может, это она виновата? Не уследила…

Сэнсэй тотчас подошел, замяукал громко, потом ткнулся мордой ей в плечо. Так они вдвоем и плакали… Звонить Дашиной матери в этот вечер Леля не нашла в себе сил, решила отложить на завтра. Но поздно вечером, в двенадцатом часу, когда она уже постель расстилала, раздался звонок по ватсапу. Юля позвонила сама.

– Тетя Леля, я знаю, вы поздно ложитесь… Я не разбудила? Решила, что не поздно еще вам позвонить. У нас утро, на работу собираюсь. Что-то я за Дашку переживаю… Звонила ей вчера – не отвечает. И сегодня не отвечает! Наверно, с телефоном что-нибудь опять. Как она?

– Юлечка, – начала Леля растерянно и чуть не разрыдалась. Но быстро взяла себя в руки. – Юлечка, собиралась тебе звонить как раз. Детка, помни, что все в жизни бывает и все нужно пережить. – Она сделала паузу.

– Что?.. – выдохнули на том конце трубки.

– Даша очень серьезно заболела. – В последнюю минуту Леля не смогла сказать правду. – Так серьезно, что без сознания сейчас лежит, всего можно ждать.

– Что за болезнь? Что с ней?

– Врачи не знают. Она без сознания. Как ты сама, Юля? Сможешь прилететь?

– Да. Я сегодня же на работе договорюсь и сразу постараюсь вылететь. Как с билетами, еще не знаю. Дня через два буду.

Леля валерьянки напилась и спать легла. Спала плохо, просыпалась каждый час, пила опять валерьянку. Пару капель и коту дала. Сэнсэй постоянно находился рядом – то в ногах, то под боком лежал. Услышав, что она проснулась, мурчал. Успокаивал.

Утром Шварц решила, что надо брать себя в руки. Накормила кота, себе сварила кофе и стала думать. Кот быстро съел котлету и сидел рядом, смотрел на нее своими загадочными раскосыми глазами.

– Странная история, Сэнсэй, – сказала Леля коту. – Ведь не употребляла Даша наркотики. И не валялись никогда у нее ноты, разбросанные по полу. Что-то там случилось, и она была не одна. Славик этот, конечно, подозрительный, Полуэктов прав. Только разберется ли? Юлечка приедет – что я ей скажу? Недоглядела! – Она опять собралась заплакать, но удержалась, взяла себя в руки. – Нет, я не успокоюсь, пока не разберусь. Надо со Славиком поговорить и с Альбиной Петровной. Эх, Потапова сейчас не хватает! Ты его не знаешь, Сэнсэй! С ним легко – мы с ним уже не одно преступление раскрыли… Но его как найдешь – во-первых, неудобно обращаться, во-вторых, у меня и номера-то его телефонного, скорее всего, нет…

Пушистый черный кот слушал Лелю сочувственно, но помочь, конечно, не мог.

В это время раздался звонок домофона – наверно, девочки пришли мыть подъезд или кто-то из соседей забыл ключ.

– Кто там? – Леля недовольно приложила к уху трубку домофона.

– Елена Семеновна? – Она узнала голос, но не поверила себе. – Извините, что беспокою. Это Потапов. Дело у меня важное к вам, а телефон ваш не нашел. У вас не найдется полчасика со мной поговорить?

Он поднимался по лестнице на четвертый этаж довольно долго, но Елена Семеновна, совершенно пораженная его своевременным приходом, была как в столбняке – не успела ничего осмыслить.

Едва войдя, еще в прихожей, Потапов начал опять извиняться.

– Извините, Елена Семеновна, что беспокою… – Он даже руку к сердцу приложил, кланяясь, так неловко ему было.

– Да что вы, Порфирий Петрович, я вам очень рада, вы пришли кстати, как всегда! – прервала Шварц. – Проходите на кухню. Я как раз кофе пью. Сейчас и вам сварю… И даже более чем всегда, – добавила она загадочно, когда гость уже уселся, рассеянно погладил подошедшего кота и воззрился на ее спину: она в это время ставила джезву на конфорку. Он еще не видел ее лица при ярком свете (в прихожей было темновато) и потому не обратил внимания на несколько странное заявление: почему «более чем всегда»?

Поэтому он еще раз погладил вьющегося возле его ног Сэнсэя и, стараясь быть деловым и не отнимать у хозяйки время, сразу взял быка за рога, стал рассказывать, зачем пришел. Смотрел, правда, когда говорил, вниз, на кота, – стеснялся немного, а кот смущение снимал: энергетика у котов такая.

– Вы, может, еще не в курсе, но тут у вас в доме вчера девушка погибла. Возможно, убийство, а может, и случай. Но обвиняют соседа. А этого соседа, Станислава Зайцева, компьютерщика, мой внук по работе знает. И пришел ко мне утром (внук, конечно), рассказывает, что не верит в его виновность – мол, не мог он… Ну, мог – не мог, тут вопрос сложный. Все могут, я так считаю. Внуку он не то чтобы друг… А все ж попросил меня к Полуэктову сходить – Полуэктов расследует, ты его, дед, знаешь, так, мол, попроси, чтоб разобрался. А что я к Полуэктову пойду – это ж глупо просить, это только непонимающий человек так сказать может… Вот я и решил – самому разобраться вначале, потом уж, если надо, к Анатолию идти. А вы женщина наблюдательная, в доме многих знаете – и про парня этого, Славу Зайцева, может, слышали что, а девушки, что умерла, фамилия Леонова. Леонова Дарья. Не знали такую?

Он поднял глаза от кота на Елену Семеновну.

Она уже стояла к нему лицом, и лицо это было изумленное. Кофе зашипел, выливаясь черным пенистым водопадиком из джезвы на конфорку. Потапов раньше, чем хозяйка повернулась, подскочил, газ выключил.

А Елена Семеновна, вместо того чтобы плиту вытирать, села к столу и заплакала.

Глава 7. Разочарование

Разочарование в семейной жизни началось весной 1837-го, через два года после женитьбы. Оказывается, Марья Петровна не понимала его! Сама-то она была плохая музыкантша и не понимала, что ему требуется вдохновение. Еще год назад она заболела. До того болел только он. А тут заболела тяжело воспалением легких… Доставила ему много волнений. После болезни стала нервной, он ее очень жалел, в письмах называл «бедная моя Машенька». Однако дома начались ссоры. Впервые безобразная сцена разыгралась весной 1837-го. Мари вместе со своей матерью захотела съездить навестить старшую сестру – Софью Стунееву.

Теща Глинки, Луиза Карловна, жила с ними, в его съемной квартире. Таково было желание Мари, и Михаил, в ту пору еще очарованный женой, не стал возражать. В период ссор совместное проживание немало им способствовало: теща принимала в них активнейшее участие.

В тот раз, заботясь о здоровье Мари, Мишель возразил: не стоит ехать – погода ветреная, легко простудиться. Ведь Мари была еще слаба! Но она стала нервно возражать, мать горячо поддержала ее, у Мари началась истерика, было много слез… Пустяковая причина вызвала крупную ссору, которая и после не забылась.

Впрочем, в ту пору они еще сохраняли внешние приличия, Марья Петровна еще хотела угодить мужу, поддержать его. Побывав на светских балах, она решила, что положение ее мужа обязывает организовывать званые светские вечера у себя на квартире. Они стали собирать по четвергам большое общество. Кроме приятелей и родных, приходили артисты и литераторы. Угощали чаем с сухариками, крендельками, десертами. Вечера были интеллектуально-художественные: в карты не играли, не танцевали, а только пели. Это был исключительно музыкальный салон, отражавший вкусы и пристрастия композитора. Часто он составлял, импровизируя, новые ансамбли из присутствующих: выбирал какую-нибудь песню, делал переложения на несколько голосов, раздавал гостям партии – и сразу пение шло отлично, потому что и гости обладали хорошими музыкальными способностями.

Однако друзьям Глинки по литературным салонам «четверги» казались скучными. Они отмечали красоту Марии Петровны на этих приемах, но даже в похвалах звучало осуждение: «Хозяйка миловидная, но в обществе не было связи» (Соллогуб); «Разряжена, расчесана блистательно» (Кукольник). Друзья считали, что Глинка напрасно тратит деньги на музыкальные вечера. Им не нравились его жена и его дом.

Внешне все оставалось в рамках приличий, они вместе выезжали на балы. Однако, как позже признавался Глинка, «дома было гадко», и он стал реже там бывать. Много времени он проводил в салонах своих друзей. Композитор находил вдохновение в мимолетных увлечениях, которым он предавался, по-видимому, без всякого чувства вины. Так поступали многие его знакомые. В свете не порицалось внимание женатых мужчин к красивым женщинам, за ними дозволялось «волочиться». Мари до поры до времени относилась к этому терпеливо, но недовольство мужем зрело.

Разладу между супругами сильно способствовала постоянная нехватка денег. И это при том, что получаемое содержание было значительно выше среднего для дворян, проживающих в Петербурге! Как и надеялась Луиза Карловна, Глинка устроился на службу. В течение двух лет он занимал должность капельмейстера в придворной капелле. Ему полагалась бесплатная квартира с оплаченными государством дровами и хорошее жалованье. Мать ежегодно присылала из доходов от имения семь тысяч – более чем достаточная сумма для проживания. Но им не хватало!

Глинка постоянно упрекал жену в неумении вести хозяйство. Она и впрямь любила наряды, любила покупать дорогие вещицы для дома… Но пример этому подавал сам Мишель! Современники вспоминают, что он постоянно «сорил» деньгами, любил делать подарки понравившимся девушкам… О нет, композитор не являлся далеким от жизни гением! Несмотря на романтическое мироощущение, Глинка хорошо знал цену деньгам. Он, например, всегда находил удобные и бюджетные квартиры, не делал долгов… Но одежда, экипаж, украшения, подарки – все это покупалось самого высшего качества, все должно было свидетельствовать об аристократизме.

Настоящий дворянин обязан был «потреблять напоказ». Глинка любил красивые и дорогие вещи. Многие запомнили его театральный лорнет: золотой, с инкрустацией из черепаховой кости в виде виолончели, с виньеткой – безумно красивый и дорогой. Жена, значительно младшая по возрасту, брала пример с мужа, не хотела отставать от него – ей тоже требовалось выглядеть аристократично, а для этого нужны были деньги.

Их не хватало! Очень скоро супруги стали упрекать в их отсутствии друг друга. Злоба и обида поселились в их сердцах. Поговорить откровенно, объясниться они не хотели. Прошлое тоже подверглось пересмотру. То, что казалось милой бережливостью, теперь воспринималось как результат необразованности и просто глупости. Показательный случай: на заре их совместной жизни Мари как-то раз посетовала, что Мишель тратит слишком много денег на нотную бумагу. Он тогда был умилен ее бережливостью. По прошествии полутора лет бережливость жены, прежде возводимая в добродетель, казалась уже пороком, и об этом наивном замечании он теперь вспоминал в ссорах, с издевкой и злобой.

К избранницам гениев общество всегда выставляет завышенные требования. Еще до женитьбы многие говорили ему, что будущая жена недостаточно образованна и даже недостаточно красива, что она недостойна его. Теперь он вспоминал с радостью эти отрицательные отзывы о Мари. Одна известная в свете и уважаемая дама высказалась так: «Мишель Глинка женился на некоей барышне Ивановой, молодой особе без состояния и без образования, совсем не хорошенькой, и которая, в довершение всего, ненавидит музыку». Некогда очарованный Глинка теперь со всем этим соглашался: и необразованная-то у него жена, и не слишком красивая, и музыкантша плохая. «Наше семейное счастье невозможно», – решил он. И, спасаясь от домашних неурядиц, очень много времени стал проводить у поэта, литератора и издателя Нестора Кукольника, подружился с ним. Друг встречал его всегда радостно, жалел.

– Нет тебе семейного счастья. Тебя надо беречь и лелеять. А она – Марья Петровна – злит и поминутно раздражает. Пушкин погиб тоже из-за жены…

И другие, собиравшиеся в салоне Кукольника, видя поникший вид Глинки, советовали разъехаться с женой.

Нестор Кукольник с самого начала знакомства с Глинкой горячо им восторгался.

– Ты будешь у нас музыкальным Рафаэлем! Кто еще знает музыку, как ты?!

Как многие творческие люди, композитор чувствовал потребность в похвале. Кукольник был тоже чувствителен, эмоционален, они хорошо понимали друг друга. К тому же Нестор отличался веселым нравом и обширными познаниями не только в литературе, но и в музыке (он и сам сочинять пробовал). Нередко он давал дельные советы.