Поликлиника (Конвейер на диванчиках)

В пути я занемог.

И всё бежит, кружит мой сон

По выжженным полям.

Басё "Предсмертная песня"

Победив туберкулёз и ревматизм, болезни сырости и нищеты, японцы жили дольше всех в мире. Правда, потребляя при этом больше всех в мире лекарств. И часто произносили слово "рак", в особенности, рак желудка. От этой болезни умер отец Хидэо, отец Шимады, и два сэнсэя с инженерного факультета ушли за один год в пятьдесят с небольшим. Почему? Здесь хорошая еда. Всюду, в любой забегаловке. Правда, много жаренного в обильном масле, в сухарях – это плохо для желудка. Но ещё хуже целыми днями не есть. В столовую ходили в основном низшие чины и студенты. Сэнсэи же наведывались редко, в своём тугом графике они не находили даже пяти минут, чтобы съесть обед из коробки. Хидэо обычно приносил макароны с кусочком мяса или рис с яйцом, и на этой пустяковине бегал целый день. Он всегда ел обед холодным, хотя в столовой стояла микроволновка, в лаборатории – газовая плита. Но разогревать Хидэо было некогда, он и холодное-то ел не всегда.

– Сегодня не успел поесть, отдал обед студентам, а то жена рассердится. Я не просто так отдал, а с условием – помыть коробку.

И он смеялся весело и гордо. "Я не успел поесть!" – здесь звучало как знак принадлежности к высшей касте важных, занятых людей. Иметь так много времени, чтобы обедать каждый день, профессору считалось неприличным. При такой жизни проблемы неизбежны – Хидэо жаловался на боли в животе.

И у неё появились проблемы – посыпались пломбы.

– Вся Япония мучается с зубами, – не удивилась сообщению Намико. – Наша вода и еда почти не содержат кальция.

Намико посоветовала есть побольше водорослей. И объяснила, что японские старики справлялись с нехваткой кальция, поедая маленькую рыбку прямо со скелетом. Высушенные мальки продавались в магазине целиком или в размолотом виде – такой порошок добавляли в мисо-суп. Она купила рыбок, заставила себя их съесть, но заработала изжогу. Стараясь потрафить вкусам молодёжи, фабрика щедро сдобрила пресный продукт специями. Молоко и йогурт не в силах были заменить малька, а здешний сыр был дорог и невкусен. Про творог и сметану японцы не слыхали. Пришлось спрашивать адреса зубных врачей. Всё про них знала Наташа. Она готовила только русскую еду, испытывая отвращение к водорослям и малькам. И жаловалась, что ногти у неё ломаются, волосы секутся. Зубного врача Наташа посещала каждый месяц.

– А почему бы и нет? – улыбалась Наташа, – медицинская страховка аспиранта включает оплату дантиста для всей семьи.

Ей, приглашённому профессору, бесплатный дантист не полагался. Пришлось взять в банке побольше денег и по совету Наташи отправиться в большую новую больницу, где на первом этаже работала поликлиника.

Она шла лечиться. Может, потому замечала то, чего не видела раньше? Казалось, город был полон инвалидов. По тротуару шла выложенная бугорчатыми плитками дорожка для слепых. Сворачивая к переходу, она расширялась площадкой. И здесь слепой не оставался покинутым. Его охранял… птичий щебет. С зелёным сигналом светофора заводила свою песню кукушка, сменяясь тревожной перекличкой птиц при жёлтом свете. Вместе с красным всё смолкало. Город думал о слепых, устраивая улицы, дома… В коридорах международного центра резиновые бугорчатые дорожки вели к лестницам и залам, к стене холла, где висел план дома с выпуклыми надписями. Слепые были не единственными, кого город опекал. Инвалиды в колясках могли спокойно передвигаться: все тротуары и переходы имели пологий съезд, а среди обычных будок с телефонами стояли специальные с широкими дверями. В больших магазинах были просторный лифт и туалет. Для немощных и стариков в туалетах был вделан в стену поручень, помогающий присесть и встать. А для мам с детьми при входе в туалет стоял пеленальный столик. О нервных, вечно спешащих город заботился тоже: у переходов через небольшие улицы висели коробки с кнопками, которые могли поторопить зелёный сигнал. На проспектах, где нервные, дай им кнопки, могли бы вообще остановить движение, вместе с красным светом возле светофора загорался треугольник из горизонтальных полос. Полосы гасли одна за другой, начиная с верхней, самой длинной, утешая:

– Смотри, совсем чуть-чуть осталось, одна коротенькая полоска внизу!

Шестиэтажную районная больницу из розового кирпича окружал сад с нарядными клумбами, с подстриженными кустами. В большом холле плавали в аквариуме золотые рыбки, по стенам висели бумажные фонарики. Пахло цветами. Молодые мамы, отстёгивая ребятишек со спины, бесстрашно отпускали их побегать босичком по блестящему мраморному полу. За стойкой регистратуры розовыми бабочками сидели юные девицы – розовые платьица, розовые мордашки, намазанные до безукоризненности фарфора, иначе японской женщине невозможно появляться на службе. Посетители отрывали от рулона талон с номером очереди и усаживались на мягкие диванчики ждать. Номерки и диванчики появлялись в Японии всюду, где можно было предполагать очередь. Девушки порхали пальчиками по клавишам компьютеров, на табло загорался номер, с диванов поднимались старички и женщины. Мужчин не было. Наверное, в Японии, пока работаешь, некогда болеть.

Лучезарно улыбающееся розовое создание, старательно выговаривая английские слова, приготовило для неё пластиковую регистрационную карточку с зелёным крестом и медицинскую карту, упакованную в жёлтую прозрачную папку. Девушка глянула на иностранку недоверчиво, выпорхнула из-за стойки и повела её по длинному коридору. И хорошо, что повела. Вдоль коридора тянулся нескончаемый ряд окошек, в каждом – новая розовая девушка, букет цветов и надпись по-японски. Наверное, тут значились названия врачей. Но как понять, где помещается дантист? Поспешая вслед за провожатой, она отсчитывала окна. Регистраторша вручила бумаги девушке в пятом окне и указала пациентке на новый ряд диванчиков – ждите!

На диванах кучковались товарищи по несчастью. У окна дантиста страдальчески морщились, придерживая руками щёки, у соседнего окна кашляли. Должно быть, там трудился терапевт. Точно в девять утра по коридору проследовала кавалькада во главе со строгой дамой, укрытой белым халатом, шапочкой и маской. Её сопровождали две юные ассистентки, нагруженные коробками и папками. Дама-врач несла только свои руки. Случившиеся в коридоре медсёстры низко кланялись даме, она же лишь слегка опускала ресницы. Белоснежная от туфель и чулок до косынки медсестра распахнула дверь рядом с окном дантиста, впустила кавалькаду и принялась выкликать фамилии больных. Распознать её щебет иностранному уху было немыслимо. И медсестре оказалось не под силу произнести странную фамилию. Она посмотрела смятённо на ожидающих и, обнаружив единственное белое лицо, радостно поклонилась, и чуть не за руку ввела иностранку в кабинет, на пороге велев ей переобуться в больничные шлёпанцы.

В кабинете стояли три кресла. Дама-врач, переходя от одного к другому, словно ткачиха-стахановка, ненадолго склонялась к покорно разинутому рту и, отдав команду ассистентке, пересаживалась к следующему. Не очень ловкие руки молоденькой подручной прикрепили к её зубу резиновую плёнку, защитив поле битвы от полившейся со страху слюны. Дама быстро расправилась с остатками старой пломбы, сделала слепок – даже небольшие дырки японцы предпочитали латать металлом. Замазывать дырку дама доверила помощнице – обязанности были распределены, как на конвейере, врач не тратил время на простые операции. Выйдя из кабинета, она направилась было к выходу, но девушка в окошке защебетала встревожено, указывая на диванчик – её снова приглашали подождать.

Минут через пять ей выдали уже распухшую жёлтую папку досье и попросили проследовать в регистратуру. Пока она ждала на диванчике, регистраторша отпечатала счёт и переправила его в кассу. Металлическая пломба стоила недёшево – восемь тысяч йен. В обмен на оплаченный чек регистраторша вернула ей карточку с крестом, отобранную регистраторшей, – технологическая цепочка завершилась. У выхода её окликнули. Наташа пришла лечить заболевшую дочь. Врача они уже посетили, теперь ждали лекарство. Наташа указала на новый строй диванчиков в дальнем конце холла. Там возле киоска аптеки сидела новая очередь. Технология была такова: врач выписывал рецепт, секретарша в окошке отправляла его факсом в аптеку. Пока больной платил в кассе за визит, а заодно и за лекарство, девушка в аптеке, оторвав очередную страницу непрерывно выползающей ленты факса, находила на полках нужное лекарство и опускала его в пластмассовый таз.

Больной, сидя на диванчиках, ждал, пока девушка вынесет таз и выкликнет его номер, проставленный и в факсе, и в чеке оплаты. Получив свой кулёк, больной, избавленный от беготни по аптекам, уходил домой спокойно лечиться. Посетителю надо было только сесть на первый диванчик возле регистратуры. Дальше его нёс к следующему дивану идеально отлаженный конвейер, поглощавший на входе страждущих и выдававший на выходе здоровых японских граждан. Те, кому не удавалось излечиться внизу, в поликлинике, отправлялись на верхние этажи в больницу.

– О, мы с сыном лежали тут! – по-русски сообщила подошедшая к Наташе молодая пышноволосая женщина.

За руку она держала бледного мальчика. Сына Гали в родном Питере вылечить не смогли, а в Японии ему сделали операцию. Мальчику было пять лет, но в больницу его положили вместе с мамой, сказали – так малышу спокойнее.

Ухаживать за сыном Гале не позволили.

– Это наша работа! – говорила медсестра, отбирая у Гали горшок. Она даже выучила несколько русских фраз. – Так я смогу лучше помогать ребёнку.

Сын выздоравливал, и счастливая Галя восторгалась Японией:

– Здесь так чисто всюду: на кухнях, в магазинах, в школах! Так чисто, что дети вырастают без единого поноса!

Галя рассказывала больничные истории, все сплошь счастливые: например, про русского мужчину, жившего на искусственной почке в Японии уже седьмой год, хотя в Москве ему и двух лет не гарантировали. Больничная кормёжка – единственное, что не нравилось Гале.

– Там всё время давали китайскую капусту с маленькой рыбкой, полтела которой занимают глаза. И сын не ел "капусту с глазами".

И ещё одно обстоятельство японской жизни досаждало Гале – она стремительно полнела. И Наташа жаловалась на прибывающий вес и утверждала, что это загадочное японское явление знакомо многим иностранцам. Японская еда, державшая японцев в сухом и лёгком теле, почему-то заставляла приезжих полнеть. И она уже через пару месяцев почуяла угрозу.

– Всё дело в гормонах, которыми кормят здешних коров, чтобы они быстрее прибавляли в весе, а иностранцы едят много мяса, гораздо больше, чем японцы, – так считала Наташа.

В поликлинике дела происходили чётко, но небыстро – пломбу отлили только через десять дней, сидеть в очереди к дантисту пришлось, как и в прошлый раз, два часа. Но села железка точно, почти без подгонки.

– Я увезу в Россию прекрасный японский сувенир – металлическую пломбу, – похвасталась она Шимаде.

– Мне тоже надо к дантисту, – вздохнул он. – У нас, японцев, зубы неважные. Дефицит кальция… – И он блеснул зубами, начинёнными белым металлом.